11
Идут месяцы, они складываются в годы, а эта история все прорастает и прорастает во мне. Жизнь моя течет как и у всех, она состоит из радостей и драм, надежд и разочарований, а тем временем полки в квартире заполняются книгами по истории Второй мировой войны. Я с жадностью проглатываю все, что попадает в руки, читаю на любом мало-мальски доступном мне языке, я смотрю в кино все фильмы "по теме", какие только выходят, - "Пианист", "Бункер", "Фальшивомонетчики", "Черная книга" и так далее, - а телевизор и вовсе не переключаю с кабельного канала "История". Я узнаю кучу разных вещей, некоторые, ясное дело, имеют весьма отдаленное отношение к Гейдриху, но тогда я говорю себе: все может пригодиться, надо с головой окунуться в эпоху, чтобы понять ее дух, ну и потом, стоит потянуть за ниточку, клубок Истории начнет разматываться сам по себе. В результате спустя какое-то время объем моих знаний в этой области начинает пугать меня самого. Для того чтобы написать две страницы, я прочитываю тысячу, и, работая в подобном темпе, я так и умру, не дойдя даже до приготовлений к убийству Гейдриха. Чувствую, что нормальное, здоровое в своей основе стремление собрать и изучить всю документацию по интересующей меня проблеме несет в себе погибель: продолжая и продолжая поиск документов, я только оттягиваю момент, когда придется сесть за книгу вплотную.
Ко всему еще, мне стало казаться, что любая мелочь в моей повседневной жизни имеет отношение к этой истории. Снимает Наташа студию на Монмартре - код домофона "4206" сразу же напоминает мне об июне сорок второго. Объявляет она мне о свадьбе своей сестры, а я весело восклицаю в ответ: "27 мая? Невероятно! Это же день покушения!" (Наташа, естественно, потрясена.) Возвращаемся мы прошлым летом из Будапешта через Мюнхен, вижу на главной площади старого города сборище неонацистов - ну прямо невероятное сходство с теми, что известны с давних времен! - а жители города стыдливо говорят, что раньше на их памяти такого не бывало (ох, не знаю, можно им верить или нет). Смотрю первый раз в жизни фильм Эрика Ромера на DVD - а там главный герой, тройной агент 30-х годов, рассказывает о своей встрече с Гейдрихом. У Ромера! Вот уж действительно: стоит внедриться в какую-то тему, начинает казаться, что всё вокруг тебя к ней приводит.
Еще я читаю один за другим исторические романы - чтобы понять, как другие справляются с непременными правилами жанра. Некоторые вроде бы строго следуют за исторической правдой, другие слегка на нее поплевывают, третьи ухитряются ловко обойти воздвигаемые ею стены, при этом не особенно привирая. Но тем не менее во всех случаях выдумка преобладает над Историей - поразительно! В этом есть логика, но мне самому трудно решиться на такое.
На мой взгляд, успешнее всех справился с задачей Владимир Познер, который рассказал в романе "Кровавый барон" о бароне Унгерне (это с ним встречается Корто Мальтезе на страницах комикса "Корто Мальтезе в Сибири"). Книга Познера делится на две части. Действие первой разворачивается в Париже, и писатель еще только собирает материал о своем персонаже, а во второй автор лихо переправляет читателя в самое сердце Монголии, где и начинается собственно роман. Прием удался, все это захватывает, и я время от времени перечитываю место перехода. Если быть совершенно точным, переход там не резкий, одна часть отделена от другой маленькой главкой под названием "Три страницы Истории", и главка эта заканчивается фразой: "Только что начался 1920 год".
Мне такое решение кажется гениальным.
12
К тому времени, когда возвращаются родители, Мария, наверное, уже не меньше часа сидит за пианино, пытаясь справиться с заданной ей пьеской, но выходит пока не слишком-то хорошо. Отец, Бруно, распахивает дверь, чтобы его жене Элизабет, которая держит на руках младенца, было удобнее пройти в квартиру. Они зовут девочку: "Иди-ка сюда, Мария, глянь! Ну посмотри, посмотри, это твой братик. Он совсем крошечный, и с ним надо обращаться очень нежно. Его зовут Рейнхардт". Мария неопределенно кивает. Бруно осторожно склоняется над новорожденным. "Какой хорошенький мальчик!" - говорит он. "И какой беленький! - подхватывает мать. - Он станет музыкантом".
13
Конечно, я мог бы (а может, и должен был), по примеру, скажем, Виктора Гюго, предложить читателю в качестве вступления длинное, страниц на десять, знакомство со славным городом Галле, где в 1904 году родился Гейдрих. Я перечислил бы его улицы, памятники, магазины, описал бы все достопримечательности, оценил бы местную кухню, рассказал бы, как там велось хозяйство, познакомил с его жителями, с их манерами, умонастроениями, политическими взглядами и вкусами, остановился бы на том, как они проводят свободное время… Потом перевел бы объектив на дом Гейдриха и увеличил крупность - не забыл бы упомянуть ни о цвете ставен, ни об оттенках занавесей, ни о расположении комнат, ни о породе дерева, из которого сделан стол посреди гостиной. За этим последовало бы подробное описание пианино, сопровождающееся рассуждениями о немецкой музыке начала ХХ века, о ее месте в обществе, о композиторах и о том, как воспринимались их творения, о значимости Вагнера… И только тут, когда все эти сведения исчерпались, начался бы мой настоящий рассказ. Припоминаю бесконечно длинный, страниц самое меньшее на восемьдесят, экскурс с изложением методов работы средневековых судебных учреждений в начале романа "Собор Парижской Богоматери". Я нашел этот экскурс весьма основательным, но читать его не стал.
А что, если несколько стилизовать свою историю, подумал я, и это была удачная мысль. Наверняка, когда дело дойдет до некоторых более поздних эпизодов, возникнет искушение выложить все мне известное, излишне углубиться в детали той или иной сцены, для которой собрано документов явно больше нужного, и, видимо, нелегко будет сопротивляться соблазну, но в данном случае, не стану скрывать, представления о родном городе Гейдриха у меня довольно смутные. В Германии два города под названием Галле, и я даже не знаю, о каком сейчас идет речь. "Ну значит, пока это не так уж важно, - решаю я. - А дальше посмотрим".
14
Учитель, делая перекличку, доходит до него: "Рейнхардт Гейдрих!" Рейнхардт встает, а один из его одноклассников сразу же тянет руку: "Господин учитель! Почему вы не называете его настоящей фамилии? (Класс в восторге.) Он ведь Зюсс, кто же этого не знает!" Взрыв смеха, школьники орут и визжат. А Рейнхардт сжимает кулаки. Молча. Он всегда молчит. Он лучший ученик в классе. И прямо на следующем уроке, на физкультуре, он покажет самые высокие результаты. И он не еврей. По крайней мере, он надеется, что не еврей. Правда, второй муж бабушки, кажется, еврей, но его семья тут ни при чем. Он пришел к такому выводу, сопоставляя ходившие по городу слухи и яростные отрицания отца, хотя, правду сказать, сам он не очень-то в этом уверен. Так что пока он всем заткнет рты своими спортивными успехами. И сегодня вечером, когда вернется домой, сможет перед очередным уроком игры на скрипке сказать отцу, что он опять первый, и отец будет им гордиться и его похвалит.
Однако в тот вечер урок музыки не состоится и Рейнхардт не успеет рассказать отцу о своих достижениях. Вернувшись домой, он узнает, что началась война.
- Почему началась война, папа?
- Потому что Франция и Англия завидуют Германии, сынок.
- А почему они завидуют?
- Потому что мы, немцы, сильнее их.
15
Нет в историческом повествовании ничего более искусственного, чем такие вот диалоги, восстановленные по свидетельствам из более или менее первых уст ради того, чтобы вдохнуть жизнь в мертвые страницы прошлого. В стилистике этот прием относят к особой фигуре, которая называется гипотипозой и цель которой - создать у читателя ощущение, будто он видит предмет или явление своими глазами. Когда речь идет о воссоздании разговоров, диалог на бумаге чаще всего получается неестественным, а эффект - обратным желаемому: автор пытается говорить голосами персонажей, исторических лиц, но слышен при этом лишь его собственный голос, и я отлично понимаю, что все тут шито белыми нитками.
Есть только три возможности для верного воспроизведения диалогов: использовать аудио-, видео- или стенографическую запись. Хотя последняя все-таки не гарантирует абсолютной, до последней запятой, точности, ведь стенографистка может что-то по ходу дела сократить, что-то обобщить, что-то слегка переформулировать. Правда, в целом дух и тон разговора и здесь воспроизводятся вполне удовлетворительно.
Ну и поэтому, когда я не смогу опереться на достоверные источники, чтобы пересказать каждое предложение слово в слово, мне придется диалоги придумывать. В этом случае им будет отведена роль… нет, не гипотипозы, а, напротив, параболы. Либо предельная точность, либо самый подходящий пример из того же ряда. А для того чтобы читатель не запутался, где правда, а где вымысел, вымышленные диалоги (их все-таки будет не так уж много) я намерен представить как сценки из театральной постановки. Капля стилизации в океане реальности…
16
Маленький Гейдрих - хорошенький, беленький, прилежный ученик, отличник, любимчик родителей, скрипач, пианист, юный химик, обладатель высокого пронзительного голоса, из-за которого получил первое в жизни прозвище (потом список будет длинным): однокашники именовали его "козлом".
Пока над ним еще можно смеяться, не рискуя жизнью, но это ведь одновременно и самый сложный период детства - период, когда мы учимся быть злопамятными.
17
Робер Мерль в романе "Смерть - мое ремесло" изложил в беллетризованной форме биографию коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса. Основой этого романа стали как свидетельства современников, так и записи, которые Хёсс делал в тюрьме вплоть до самой казни, а повесили его в 1947 году. Первая часть целиком посвящена детству главного героя: мальчика воспитывал отец - ультраконсервативный католик, человек, психически совершенно ригидный, и воспитание это оказалось для ребенка поистине гибельным. Намерение автора очевидно: он надеялся найти причины жизненного пути Хёсса. Робер Мерль пытался догадаться - я говорю "догадаться", а не "понять", - как человек становится комендантом концлагеря.
У меня такого намерения - я говорю "намерения", а не "стремления" - нет. Я не считаю, что Гейдрих стал ответственным за "окончательное решение еврейского вопроса" потому, что его, десятилетнего, дразнили и обзывали "козлом" одноклассники. Я не думаю, что насмешки и издевательства, жертвой которых он стал из-за того, что его принимали за еврея, непременно должны служить объяснением чего бы то ни было. Я говорю об этих фактах только в связи с той иронической окраской, какую они придают его судьбе: "козел" станет тем, кого на вершине его всемогущества назовут "самым опасным человеком Третьего рейха". А еврей Зюсс превратится в главного планировщика Холокоста. Кто мог такое предвидеть?
18
Представляю себе сценку.
Рейнхардт с отцом, склонившись над большим столом в гостиной, передвигают флажки на карте Европы. Оба - и подросток, и взрослый - очень серьезны, ведь время трудное, положение стало крайне тяжелым. Прославленная армия Вильгельма II ослаблена мятежами и восстаниями (правда, аналогичные мятежи и восстания погубили одновременно с этим и французскую армию), а Россия - вся в огне большевистской революции. К счастью, Германия - не Россия, Германия не настолько отсталая, германская цивилизация покоится на таких прочных основах, что коммунистам никогда их не разрушить. Ни коммунистам, ни французам, ни, разумеется, евреям… В Киле, Мюнхене, Гамбурге, Бремене, Берлине немецкая дисциплина вот-вот возьмет верх, снова будет править здравый смысл…
Тут дверь внезапно распахивается, в комнату врывается мать Рейнхардта. Елизавета совершенно потеряла голову. Кайзер отрекся от престола. Провозглашена республика. Рейхсканцлер передал свои полномочия какому-то социал-демократу. Они хотят подписать перемирие.
Рейнхардт, онемев и вытаращив глаза от изумления, поворачивается к отцу. Но тот - после долгого молчания - оказывается в силах выдавить одну-единственную фразу: "Этого не может быть!" На дворе 9 ноября 1918 года.
19
Не знаю, почему Бруно Гейдрих, отец Рейнхардта, стал антисемитом. Зато знаю, что его считали большим забавником. Похоже, он был весельчаком, настоящим заводилой, душой общества, - впрочем, говорили в городе, шутки его какие-то слишком смешные для нееврея, немцу подобного не придумать. Вот только этот аргумент нельзя использовать против его сына, который никогда в жизни не отличался выдающимся чувством юмора.
20
Война проиграна, страну охватил хаос, и все чаще слышатся утверждения, что к гибели ее ведут евреи и коммунисты. Юный Гейдрих, как и все, постепенно ввязывается в драку. Пятнадцатилетним он вступает в добровольческий корпус ("фрайкор"), целью которого, как и других аналогичных образований, было заменить собой армию, сражаясь со всеми, кто левее крайне правых. Теперь существование этих полувоенных отрядов для борьбы с большевизмом официально признано социал-демократическим правительством.
Мой отец сказал бы: ничего удивительного, ведь социалисты всегда были предателями, их вторая натура - сделки с врагами. Есть куча примеров в подтверждение, считает отец. Разве не социалист разбил в пух и прах спартаковцев и привел к убийству Розы Люксембург? Между прочим, силами "фрайкоровцев".
Насчет вступления Гейдриха в добровольческий корпус можно было бы кое-что рассказать, но мне это не кажется необходимым. Достаточно знать, что, примкнув к "фрайкору", подросток стал членом одного из "отрядов технической помощи", созданных, чтобы препятствовать захвату заводов и фабрик и обеспечивать нормальную работу коммунального хозяйства в случае всеобщей забастовки. В таком нежном возрасте - и такое обостренное государственное чутье!
Приятная сторона историй из жизни - то, что не надо беспокоиться об эффекте реальности. Мне нет нужды выводить на сцену юного Гейдриха в этот период: в 1919–1922 годах он по-прежнему жил в Галле (вот теперь, проверив, уточню: Галле-ан-дер-Заале), в родительском доме. "Фрайкоры" тогда возникали почти везде. Один из отрядов вел свое происхождение от знаменитой военно-морской бригады капитана Эрхардта. Своей эмблемой этот отряд избрал свастику, его военный марш назывался Hakenkreuz am Stahlhelm ("Свастика на стальном шлеме"), что, по-моему, показывает, какова была атмосфера, куда лучше самых подробных описаний.
21
Тяжелые времена - в Германии кризис, безработица. Юный Гейдрих хотел стать химиком, родители видели его музыкантом, но в период кризиса единственным местом, сулящим надежные ценности, становится армия. Вдохновленный приключениями легендарного графа Люкнера, морского офицера и друга семьи Гейдрихов, который сам себя прозвал "Морским чертом" и описал свои подвиги в одноименной книге, Гейдрих решил идти во флот. Однажды ранним утром на пороге военно-морского училища в Киле появляется высокий светловолосый юноша со скрипкой в черном футляре - подарком отца. На исходе март 1922 года.