В августе 1919 года корпус под командованием белогвардейского генерала Мамонтова прорвал фронт советских войск в районе Новохоперска и, выйдя им в тыл, начал быстро продвигаться на север. Создалась реальная угроза захвата белогвардейцами Пензы.
Как только об этом стало известно, мы срочно вызвали отряды из уездов и двинулись навстречу мамонтовцам. В этот раз, однако, вступить в бой не пришлось. По прибытии в Чембар (ныне Белинский) штаб бригады получил сведения, что части Мамонтова, не вступая на территорию Пензенской губернии, направились на Тамбов. А выходить за пределы своей губернии нам было запрещено. Дело в том, что войска внутренней охраны считались местными, хотя они и находились в ведении Народного Комиссариата внутренних дел республики.
Не могу утверждать категорически, но думается мне, что такое местничество приводило к распылению сил, чем нередко пользовались белогвардейцы и бандитские отряды. Им зачастую удавалось уходить от неизбежного разгрома, переправившись на территорию другой губернии.
* * *
В двадцатых числах октября я получил предписание - передать командование бригадой своему заместителю А. Д. Киселеву и выехать в Саратов на должность начальника сектора войск внутренней охраны. Теперь предстояло осуществлять руководство не одной, а одиннадцатью бригадами, несшими внутреннюю охрану на огромной территории - от Нижнего Новгорода (ныне г. Горький) до Астрахани с севера на юг и от Пензы до Оренбурга с запада на восток.
Штаб сектора только что формировался. Он должен был состоять из пяти отделов: политического, оперативного, строевого, административного и связи. Нужно было подбирать в него людей, подыскивать помещения. Большую помощь оказал мне командующий войсками 4‑й армии Восканов. Штаб этой армии располагался также в Саратове.
Задачи войск внутренней охраны оставались прежними. Мы должны были вести борьбу с контрреволюцией на местах, оказывать содействие в работе заготовительным органам Наркомпрода, бороться с мешочничеством и спекуляцией, обеспечивать быстрейшее продвижение продовольственных грузов по железной дороге, обслуживать губернские и уездные чрезвычайные комиссии (чека). Наряду с этим войска обязаны были учиться, совершенствовать военные знания, заниматься боевой подготовкой.
Если для фронтовых частей Красной Армии после разгрома войск Деникина и Колчака наметилась короткая передышка, то для наших бригад, а следовательно, и для штаба сектора ее не существовало. Борьба за хлеб оставалась столь же напряженной, как и прежде.
На состоявшемся в конце ноября 1919 года совещании командиры наших бригад докладывали, что заготовка хлеба несколько улучшилась, но зато более частыми стали убийства продовольственных работников и бойцов отрядов ВОХР из–за угла. Зимой 1919/20 г. вспыхнуло кулацкое восстание в Бугульминском и ряде соседних уездов. На ликвидацию восстания по специальному распоряжению командующего всеми вооруженными силами ВОХР В. С. Корнева были брошены три бригады войск внутренней охраны смежных областей. Однако подавить кулацкое выступление удалось не сразу.
Зима в том году была снежная. Дороги часто заносило. Кулаки и их пособники чаще всего нападали на вохровцев внезапно, небольшими группами. Сильным боевым средством были у них пулеметы, установленные на санях.
Вохровцы вначале действовали в составе батальонов. Но эта тактика, применявшаяся в открытом бою с наступающим или обороняющимся противником, в данном случае оказалась негодной. Мы несли большие потери. Пришлось батальоны разбить на мелкие отряды, снабдив каждый санями с пулеметом, то есть применить в борьбе против мятежников их же собственную тактику, с той лишь разницей, что наши отряды были вынуждены почти постоянно находиться в движении, по нескольку раз в день переезжать с места на место, тогда как бандиты могли порой неделями отсиживаться в деревнях, выжидая удобного случая для нападения.
В результате изменения тактики потери у нас уменьшились. Но все же восстановить порядок в Бугульминском уезде и соседних с ним волостях удалось лишь с прибытием регулярных частей Красной Армии.
С наступлением весны и близостью завершения гражданской войны положение в нашем секторе улучшилось. Сопротивление кулачества было в основном сломлено. Правда, в Тамбовской губернии продолжали еще действовать банды Антонова, но Тамбов не входил в состав Саратовского сектора, и мы не имели возможности оказать соседям необходимую помощь вследствие все того же запрещения перебрасывать бригады ВОХР из одной губернии в другую.
За время службы в должности начальника Саратовского сектора войск внутренней охраны мне приходилось встречаться со многими замечательными людьми. Особенно памятной осталась встреча с Михаилом Васильевичем Фрунзе. Я приехал к нему в декабре 1919 года (тогда Михаил Васильевич командовал Туркестанским фронтом), чтобы доложить о состоянии частей ВОХР, поскольку Саратовский сектор своим восточным флангом примыкал к Туркестану, и получить указания о том, как действовать в случае прорыва войск противника в ту или иную губернию, территориально относившуюся к нашему сектору.
Встретил меня Михаил Васильевич очень тепло. Радушно поздоровавшись, попросил рассказать о борьбе частей ВОХР с контрреволюционными элементами в тылу, о настроениях крестьянства, о ходе заготовок хлеба. Тут же я получил от него исчерпывающие указания по организации боевой подготовки войск внутренней охраны и по взаимодействию с частями Красной Армии.
М. В. Фрунзе, как никто другой из военачальников, умел располагать к себе людей. И не случайно многие видные военспецы - бывшие генералы и офицеры царской армии не только, что называется, "сработались" с ним, но и справедливо видели в нем гениального полководца.
Очень ярко и образно охарактеризовал Михаила Васильевича Фрунзе его боевой соратник, комиссар и писатель Дмитрий Фурманов: "Он был не только большой политик, не только большой организатор, не только большой стратег, но он был большой человек, человек просторного, прекрасного сердца, человек большого участия к человеческой жизни".
Таким именно и запомнился мне Михаил Васильевич на всю жизнь с той памятной встречи.
Ближайшим моим соратником по службе и руководству частями ВОХР сектора был начальник политотдела Леонид Федорович Тивин. Он отличался исключительной работоспособностью. Большую часть времени Леонид Федорович находился непосредственно в войсках, переезжая по железной дороге и на попутных подводах из губернии в губернию, из бригады в бригаду. По приезде в части считал для себя обязательным откровенно, по душам беседовать не только с командирами, но и с рядовыми бойцами. Не было, кажется, у нас в войсках человека, который не знал бы Л. Ф. Тивина, не считал его своим другом и товарищем.
Большевик с дореволюционным партийным стажем, бывший подпольщик и активный агитатор партии, Леонид Федорович умел найти путь к сердцу каждого своего собеседника.
Помимо работы в штабе и войсках, выступлений с лекциями и докладами перед личным составом бригад, он поддерживал тесные связи с губкомами и губисполкомами, вел пропаганду среди гражданского населения, деятельно помогал комбедам в борьбе с кулачеством.
Вспоминается такой случай. Приехал как–то начальник политотдела в одно из волостных сел Пензенской губернии, выступил с докладом о текущем моменте. Тут ему сообщили, что в соседнем селе кулаки избивают вохровцев. Леонид Федорович немедленно направился туда, въехал на санях в расступившуюся толпу, в центре которой лежали окровавленные, избитые, связанные по рукам и ногам трое наших бойцов.
Кулаки, затеявшие расправу над ними, к тому времени уже попрятались в своих домах, а на месте преступления оставались лишь те крестьяне, которые оказались случайными свидетелями избиения вохровцев.
- Связали красноармейцев, вяжите и меня: я - их начальник, комиссар, - обратился Тивин к толпе. - Но думаю, что не вы совершили это позорное дело, не вы избили представителей нашей армии, представителей Советской власти. Для вас, трудовых людей, как и для меня, рабочего, Советская власть желает только хорошего. Уверен, что эту расправу над вохровцами совершили кулаки, которые не желают продавать хлеб государству, ненавидят Советскую власть. Правильно я говорю?
- Правильно. Это кулацкие сынки постарались, - послышалось из толпы.
Многие бросились развязывать вохровцев. Подняли их, провели к саням, на которых стоял Тивин.
В тот же день в селе состоялась сходка. Крестьяне единодушно постановили: просить Советскую власть привлечь организаторов расправы над вохровцами к ответственности.
Показывая пример отеческой заботы о командирах и бойцах, начальник политотдела вместе с тем был исключительно требователен, когда дело касалось соблюдения революционной дисциплины. Но была у Тивина одна слабость: не любил он ходить в военной форме.
- Так вольготнее чувствуешь себя, - говорил он полушутя–полусерьезно, когда кто–либо заводил речь об этой его привычке. - Военный комиссар я ведь только на время, поэтому не вижу необходимости привыкать к военной форме.
И действительно, как только закончилась гражданская война, он сразу же перешел на профсоюзную работу.
Штаб сектора возглавлял Николай Иванович Раев, в прошлом артист одного из московских театров, во время империалистической войны ставший прапорщиком. Штабную работу он знал и вел неплохо. Очень любил верховую езду. Ему я обязан тем, что и сам впоследствии увлекся конным спортом.
Обязанности начальника оперативного отдела исполнял бывший инженер–машиностроитель Дмитрий Николаевич Ильин. Он не имел военного образования, тем не менее оперативной работой руководил четко, уверенно.
И Раев, и Ильин были беспартийными, но глубоко преданными Советской власти командирами. Честную, добросовестную службу Советскому государству они считали своей священной обязанностью.
По–своему интересным был начальник связи Алексей Алексеевич Евсеев. Сын московского купца–миллионера, он сразу же после Октябрьской революции порвал связи со своим отцом. На службу в Красную Армию пошел добровольно, передав при этом штабу собственный автомобиль. В 1919 году был принят в члены партии. В штабе он пользовался огромным уважением, которое заслужил самоотверженным, добросовестным отношением к порученному делу. Вместе с ним работала и его жена, итальянка по национальности, очень милая женщина, убежденная коммунистка, хотя тоже дочь капиталиста (ее отец в Италии состоял акционером автомобильной фирмы "Фиат").
После гражданской войны Ильин и Евсеев демобилизовались из армии и до последних дней своей жизни работали инженерами на московском автозаводе.
Примечательным человеком в штабе был юрисконсульт Г. К. Козицкий. Юрист по образованию, он в то же время глубоко интересовался экономикой. Одним из первых среди нас, еще летом 1920 г., Козицкий высказал предположение о целесообразности замены продовольственной разверстки продналогом. Все работники штаба проявили к этому живейший интерес. Каждый из нас, занимаясь заготовкой хлеба, бывая в деревнях, помогая комбедам в борьбе с кулачеством, собственными глазами видел, что продразверстка не способствовала развитию сельскохозяйственного производства. Крестьяне во многих случаях переставали заботиться о повышении урожайности, о лучшей обработке земли. Ведь излишки полностью приходилось сдавать государству. Об этом не раз говорили нам и активисты комбедов, которых никак нельзя было заподозрить в неуважении к Советской власти и ее законам.
Допоздна засиживаясь вечерами в штабе, мы долго думали, какой же найти выход из этого тупика. Наконец, пришли к единому мнению: надо обратиться за советом в Правительство и Центральный Комитет партии. Проект письма на имя В. И. Ленина поручили написать Козицкому. Через несколько дней письмо было подготовлено. Оно изобиловало цифрами, экономическими выкладками, примерами. В нем доказывалось, что если брать у крестьян не все излишки, а только часть их, оставляя некоторое количество хлеба для продажи на рынке, то это явится для крестьян побудительным стимулом к повышению урожайности. А поскольку хлеба будет больше, то и заготовки его пойдут успешнее.
По нашим подсчетам выходило, что при достижении урожайности хотя бы в 35–50 пудов зерна с десятины, можно будет заготовить для государства до 1,5 миллиарда пудов, а также оставить часть хлеба для свободной продажи крестьянами на рынке.
Текст письма мы всесторонне обсудили в кругу ответственных работников штаба, подписали и направили в Москву. Не берусь судить, какое значение в общей массе голосов в пользу продналога имел наш документ. Вероятно, таких писем в Правительство в то время поступало немало. Но когда мы узнали, что X съезд РКП(б), принявший ленинскую программу новой экономической политики (НЭП), предложил Правительству немедленно заменить продразверстку продналогом, каждый из нас, подписавший составленное Г. К. Козицким письмо на имя Владимира Ильича, гордился своим, пусть небольшим, вкладом в решение общегосударственного вопроса.
В мирные дни
Осенью 1920 года войска внутренней охраны, выполнив свою роль, влились в состав Красной Армии. Я переехал в Самару. Получил назначение на должность помощника командующего войсками Заволжского военного округа.
Командующим войсками округа был тогда Краевский, ярый приверженец Троцкого. Резкий, не терпевший возражений, он носился из гарнизона в гарнизон, по всякому поводу ругал и наказывал командиров за мнимую нерадивость к службе. Особенно доставалось от него военспецам, перешедшим на службу в Красную Армию.
Несмотря на довольно частые его разъезды по гарнизонам, настоящего порядка в округе не чувствовалось. Штабы работали вхолостую. По спискам личного состава числилось в округе около полумиллиона человек, но когда потребовалось сформировать маршевую роту для отправки на Польский фронт, на это, казалось бы, простое дело затратили чуть ли не месяц.
Работать в подобной обстановке было тяжело. Трудности усугублялись еще и тем, что Краевский отвергал любые предложения по наведению порядка и укреплению дисциплины, если они исходили не от него самого или его друзей.
По всякому поводу командующий любил произносить речи. В своих выступлениях он настойчиво проводил линию на то, что настало–де время отказаться от Красной Армии, как таковой, и осуществить немедленный и полный переход к милицейской системе.
Слушая речи Краевского, преобладающее большинство командиров и политработников понимало, что линия эта была неправильной и практически опасной, противоречащей требованиям В. И. Ленина и Центрального Комитета партии о необходимости сохранения Красной Армии, повышения ее боеспособности. Командный и политический состав, вопреки желанию Краевского, делал все возможное для укрепления воинской дисциплины, для повышения боеспособности частей и подразделений. Но это, к сожалению, не всегда и не всем удавалось.
Зимой 1921 года, примерно в конце января, мне по служебным делам пришлось выехать ненадолго в Москву. Побывал я в Наркомате, в ПУРе, разговаривал со многими товарищами о положении в округе. Как это всегда бывает в частных, неофициальных беседах, одни советовали "не портить отношений" с Краевским, не ввязываться ни в какие политические споры, а добросовестно выполнять лишь свои непосредственные служебные обязанности, другие, наоборот, рекомендовали более решительно выступать против демагогических рассуждений ставленников Троцкого. Рекомендации последних вполне совпадали и с моими собственными убеждениями. Как член партии, к тому же человек военный, я не мог оставаться сторонним наблюдателем, особенно после того, как побеседовал со своим старым знакомым - товарищем по ВОХРу В. С. Корневым. Он дал мне прочитать циркулярное письмо ЦК от 12 января 1921 года "О Красной Армии", направленное всем организациям РКП (б).
В письме говорилось: "Партия решила и Всероссийский съезд Советов единодушно подтверждает, что армия должна быть сохранена, что ее боеспособность должна быть повышена".
Поездка в Москву на многое раскрыла мне глаза. Из командировки я возвращался с твердым намерением при первой же возможности дать бой Краевскому. Случилось, однако, так, что в моем выступлении против него отпала необходимость. Вскоре Заволжский и Приволжский военные округа были объединены в один Приволжский со штабом в Самаре. Краевского отозвали в Москву. Что с ним стало потом, я не интересовался.
Командовать войсками вновь образованного округа стал Д. П. Оськин. В противоположность Краевскому, это был спокойный, уравновешенный человек, хороший организатор. При нем дела в округе пошли значительно лучше. С командующим прибыли два его прежних помощника, я стал третьим. Но дел хватало всем. Первый и второй помощники почти всегда находились в разъездах. Мне же большую часть времени приходилось быть в Самаре: наряду с обязанностями помощника командующего войсками округа на меня была возложена ответственность за организацию боевой подготовки в частях Самарского гарнизона.
Лето в том году выдалось сухое. В Заволжье стояла очень жаркая погода, почти не прекращаясь, с северо–востока дул суховей. Уже в июле поблекла зелень лесов. Деревья, на которых прожорливые гусеницы съели все листья, почернели, стали словно мертвыми. Поля дымились пылью. Посевы выгорели, не успев отцвести. Черные от загара местные жители и красноармейцы с надеждой и мрачной недоверчивостью вглядывались в небо, ожидая хотя бы небольшой тучки, освежающего дождика. Но раскаленный диск солнца изо дня в день нещадно жег потрескавшуюся землю. Частые пожары в деревнях делали картину еще более зловещей и мрачной.
На Самарскую губернию, как и на многие районы страны, надвигалось новое бедствие - неурожай, голод. Прибывшие было в округ 27‑я и 48‑я стрелковые дивизии вновь передислоцировались на запад, в более хлебные места, не пострадавшие так тяжело от засухи.
Вскоре предстояло прощаться с Самарой и мне: командующий уже поставил меня в известность, что осенью я должен поехать учиться в Москву, на Высшие академические курсы.
Как–то вечером дверь моего кабинета с шумом открылась, и я увидел на пороге своего старого земляка Ивана Ерофеева.
- Гора с горой не сходятся, а тебя я разыщу хоть за тридевять земель, - выпалил он, поздоровавшись.
- Откуда, Иван? Какими судьбами?
- Проездом. Случайно услышал от товарищей, что ты тут. Вот и решил проведать.
- Ну, спасибо, что вспомнил. Вижу, здоров, выглядишь молодцом. А где же твои георгиевские кресты, Иван? Ведь ты когда–то ими так гордился.
- Забросил. Теперь новые, советские награды получил - два ордена Красного Знамени.
- Поздравляю! Расскажи, по каким дорогам кочевать пришлось?
- И это было. Когда ты уехал в Самару весной восемнадцатого года, я с отрядом Минаева отправился под Киев. Почти всю Украину прошел. Дрался с немцами и гайдамаками. Потом под Царицыном воевал с белогвардейской сволочью. О Кудинском ты, наверное, слышал?
- Да. Мне рассказывал о нем Сысоев.
- Хороший был товарищ Кудинский. Жаль его.
- А куда же теперь направляешься?
- В Туркестан. Там еще басмачи орудуют.
- А может, поучиться хочешь? Я на днях уезжаю в Москву, на курсы. Поедем вместе. С командующим постараюсь договориться, он, надеюсь, не будет возражать.
- Нет, это не по мне.