И еще он винил госпожу Надь. Стыдился этого и все-таки винил - вот до чего он дошел! Теперь опоры искала она, искала в нем. От нее исходило то особое женское одобрение, когда женщина уверена, что все будет хорошо и прекрасно, пока мужчина добросовестно ходит каждый день на работу, как положено мужчине. Она дожидалась его возвращения, иногда вместе со Славкой и Томом, иногда одна, встречала его доверчивым взглядом, освобождала для него место на кушетке возле себя или хлопотливо заваривала на кухне липовый чай - другого у них не было. А он чувствовал, что неспособен служить ей опорой. Он без толку точил себя упреками, сам удваивал предосторожности и требовал того же от Косты, покидал дом гораздо реже, чем прежде, выходил на связь с базой только на рассвете и через день, и тем не менее его нервы сдавали все больше. Бывали минуты, когда он не мог унять дрожь в руках.
А она перестала это замечать. Как-то утром, около десяти часов, когда они с ней пили кофе, на улицу Золотой Руки свернул грузовик, полный жандармов, и внезапно остановился прямо против дома. Они кинулись к окну, но тут же поняли, что у грузовика просто заглох мотор. Госпожа Надь смотрела на жандармов сквозь тюль оконной занавески почти с нежностью.
- Что они еще затеяли, дурачье?
Он заставил себя стать рядом с ней. Шесть бравых молодцов в зеленых мундирах с желтыми петлицами столпились у открытого капота, а седьмой копался в моторе. Ничего подозрительного - и тем не менее его глаза застлала пелена ужаса. Ноги у него стали ватными, и он был не в силах произнести ни слова.
Нельзя поддаваться истерике, твердил он себе. Ведь это просто истерика, и ничего больше. Но никакие доводы не действовали.
Госпожа Надь вернулась со свежезаваренным чаем.
- Нам надо бы уйти отсюда, - наконец выдавил он из себя.
- Но вы и уйдете… когда завершите свою работу.
- Мы навлекаем на вас опасность.
- А! С нами ничего не случится!
Ее твердая ладонь прижалась к его щеке, повернула его лицо. В ее темных глазах было спокойствие, рожденное уверенностью и в нем, и в себе.
Она, несомненно, верила, что его работа полезна, что она необходима и оправдывает его пребывание в этом доме, как бы оно ни затянулось. Но ужас был в том, что сам он утратил эту уверенность. И все же вновь почувствовать твердую почву под ногами, вернуть себе право на самоуважение он мог бы, только успешно завершив операцию. Успешно завершив, успешно завершив… Убедив Андраши, хотя бы теперь, что он должен переправиться через реку, бежать к союзникам. Вот единственное средство сохранить рассудок. Пусть потом никто этого не поймет. Но он понимает - сейчас. Честолюбие… да, возможно, до этой минуты все сводилось к честолюбию. Пусть его обвиняют в честолюбии (как, конечно, уже обвинил Уильямс), он не станет оправдываться. Но сейчас, вот здесь, в черном тумане позорной паники, перед ним открывался один-единственный выход - сделать то, что он должен был сделать. Любой ценой.
- Все будет хорошо, - шептала она, и близкое тепло ее тела было как осуждение. - Все уладится.
Ее прикосновение было невыносимо.
- Бог свидетель, - бормотала она, прильнув к нему. - Не будет же это длиться без конца.
Глаза 10
Продлилось это еще два дня.
Под непрерывным гнетом страха и сомнений, замученный кошмарами, он вынужден был признать, что теперь уже ничто не оправдывает их пребывания в городе. Он заставил себя сообщить об этом Марко. И вот теперь, когда им нужно выбраться отсюда, думал он, и уже никак не смогут завершить операцию. Он мерил шагами гостиную, онемев от нетерпения, а крах подкрадывался к нему, точно зверь, которого можно услышать и увидеть. На ее робкие вопросы он только огрызался или вообще не отвечал. Минутами он ее ненавидел.
Но, говоря с Томом, он защищал Андраши.
- Зачем ему это при сложившихся обстоятельствах? Он совершенно прав.
Медленно тянулись часы. День, потом ночь. Еще день. А когда наступила вторая ночь и он улегся на кровать рядом с кроватью Тома, ожидание внезапно кончилось. Он проснулся, потому что Коста потрогал его за плечо, и вскочил, торопливо застегивая пуговицы.
Коста стоял рядом, твердо упираясь ногами в пол, спокойный. Он сказал:
- Вас ждет Марко.
- Разбудите Тома, хорошо?
- Незачем, - с упреком сказал Коста. - Марко просил передать, чтобы завтра вы были готовы выйти в любое время.
На лестничной площадке стояли в халатах госпожа Надь и Славка. Один халат был белым, другой лиловым.
- Кажется, мы уходим.
- Да охранит вас господь.
Он замялся, не зная, прощаться ли и как прощаться. Коста буркнул:
- Завтра, не раньше.
- Так они еще вернутся к нам? Мы с вами увидимся?
Коста пожал плечами.
Нужна ли сейчас пустая вежливость? Он схватил ее за руку, почувствовал пожатие, увидел, что она ждет от него каких-то слов, и попытался найти что-нибудь, хоть что-нибудь достойное, соответствующее этому мгновению. Она шагнула к нему, положила руку на его локоть и прошептала:
- Доброго пути, мой друг.
Ему следовало бы обнять ее, но он повернулся и, спотыкаясь, сбежал по ступенькам вниз.
Они прошли через сад, а в проулке свернули налево, не к дому, где жил Андраши, а в сторону Главной улицы, которая вела к рыночной площади. На углу их встретили два товарища Косты, вооруженные автоматами. Один пошел впереди, другой сзади. Он шагал рядом с Костой, и его мысли обретали ясность и четкость. Как бы то ни было, но ожидание кончилось. Бремя тоски исчезло.
Товарищи Косты отстали от них на повороте улицы. Он быстро и уверенно шел за Костой вдоль фасадов с закрытыми ставнями в сторону рыночной площади. Но, не доходя до нее, они свернули под широкую арку, где прямоугольный сгусток тени от толчка Косты превратился в отворяющуюся дверь. За ней стоял коренастый человек, который, по-видимому, поджидал их тут. Они обменялись обычным партизанским приветствием: "Смерть фашизму! Свободу народу!" Какому народу? А, все равно! Сейчас он был даже рад этим лозунгам. Отец Косты сказал:
- Марко наверху. И злой как черт, можете мне поверить.
Они вышли во двор и нырнули во тьму еще одного подъезда, который вел в полуподвальный этаж длинного низкого дома времен Австро-Венгерской империи. Он, спотыкаясь, брел за Костой, который, спотыкаясь, брел за своим отцом - тот, очевидно, думал, что они способны видеть в темноте, как днем. Он выругался, сознательно употребив подхваченное у партизан ругательство, которое давно уже совершенно утратило свой прямой смысл. Ему снова стало легче - во всяком случае, сейчас он был с друзьями, и они не задавали вопросов, на которые невозможно ответить. Эти люди давно и окончательно решили для себя, какую позицию они занимают" и что им следует делать. Если они и ждали, то лишь спасительной возможности действовать, больше не задавая вопросов, больше не нуждаясь в ответах.
Они поднялись по лестнице и очутились в коридоре, рассеченном полосой желтого света, падающего из полуоткрытой двери. Он быстро вошел в комнату. За столом, на котором горела свеча, сидел Марко - в сапогах, затянутый ремнем, с пистолетом. Знакомая фуражка с красной звездой была сдвинута на затылок крупной седеющей головы, от носа к подбородку треугольником залегли глубокие складки. Он рванулся вперед, здороваясь, увидел радость в глазах Марко, увидел веселый блеск его стальных коронок, услышал зычный голос Марко, хорошо знакомый всем партизанским группам на Плаве Горе и по всему краю, раскинувшемуся до гор Боснии. Марко вскочил на ноги:
- Ну, что с этим вашим другом, капитан?
Но он почти не слушал, что говорил ему Корнуэлл, как будто уже знал ответ.
"Ну конечно, он знает, - думал Корнуэлл. - Но мне все равно. Теперь мне все равно. Мы уходим отсюда, мы уходим… А остальное не имеет никакого значения".
- Значит, вы больше ждать не хотите? - рявкнул Марко.
- Бесполезно…
- Очень хорошо. Ведь если бы вы и хотели, все равно больше ждать нельзя.
- Так значит…
- Я вам сейчас расскажу. Слушайте.
Его охватило такое счастье, что он не устоял перед искушением поддразнить Марко:
- Нет, вы правда хотите мне что-то рассказать? Ну, если так, значит, все идет кувырком.
- Кувырком? Кто это вам сказал? Только не я, товарищ!
- Так рассказывайте!
Марко ухмылялся, смакуя шутку.
- Да, правда, мы не большие любители разговоров. Не то, что некоторые люди, э? Как по вашему, не то, что некоторые люди?
- Возможно, - согласился он, усмехнувшись.
- Еще бы! Ну-ка садитесь, и я введу вас в курс.
Они сели к столу друг против друга, положив локти на гладко оструганные доски, как во время совещания. Он ощутил новый прилив облегчения - это был еще один партизанский обычай. Порядок, дисциплина, серьезность - Марко придавал им большое значение.
- Наконец началось! - объявил Марко, и пальцы его левой руки щелкнули под привычным нажимом правой.
Его длинное лицо, окутанное тенями пыток и болезней, вдруг исполнилось здоровья и силы.
- Слышите? Они бегут!
- Как? Из-за… - Он замялся, и Марко не дал ему докончить.
- Из-за действий союзных армий на западе, мой друг? Ну нет, черт побери! Их бы нам тут и до второго пришествия не дождаться. Ведь так? - Он улыбнулся Корнуэллу с некоторым сочувствием. - Нет-нет, это настоящий фронт. Восточный. Они прорвали немецкую оборону. Не знаю точно где, но только не так уж далеко отсюда, и теперь все дороги будут забиты немецким транспортом. Вы такого еще не видели и никогда больше не увидите. И в городе их будет полным-полно. А потому пора уходить, понимаете? И побыстрее, черт побери. Еще день, много два, и тут будут немецкие войсковые тылы. Они нагонят сюда военной полиции, и пойдут повальные обыски.
Корнуэлл перебил его:
- Вы всерьез считаете, что нам надо уходить? А передатчик? Раз здесь начнется такое… - Он был рад, что сказал это.
- Бессмысленно. Ну что вы увидите? Транспортные колонны? Разве это ваше дело? Ими займемся мы. Городские группы уже получили инструкции. Да и вообще такого рода сведения сейчас особой ценности не имеют. Красной Армии известно, что происходит впереди. - Он вскочил, не в силах сдержать возбуждение. - За последнюю неделю они уничтожили столько немецких частей, что не знают, куда девать трофеи. - Он придвинулся к Руперту. - Через неделю, самое большее через десять дней они сами придут сюда. Вы понимаете? Вы представляете, что это означает? - Он в волнении расхаживал по узкой комнате, и тяжелые годы неволи спадали с него, как шелуха.
Корнуэлл снова прервал его, все еще пытаясь настаивать:
- Мне придется повидать Андраши, прежде чем мы уйдем. Вдруг он… я ведь не знаю, как это может на него повлиять.
Лицо Марко презрительно сморщилось:
- Теперь ему есть от кого улепетывать, э?
- Вы не имеете права говорить так!
Они стояли лицом друг к другу, и их возбуждение разрешалось гневом.
Казалось, к глазам Марко прихлынула кровь - желтоватые белки вдруг потемнели.
- Не имею? - Его голос словно взорвался изнутри.
- Ни малейшего! - крикнул в ответ Руперт. Они совсем забыли про отца Косты, который негромко сказал из своего угла:
- Вы очень уж шумите.
Марко со смехом схватил Руперта за руку и потряс ее.
- Ну ладно. Беру свои слова назад. Слышите - беру назад. - Теперь он уже поддразнивал. - Но после войны, да, после войны мы вернемся сюда и перестреляем все эти заячьи душонки, э? Согласны?
Руперт снова сел. Они выберутся из города, но с пустыми руками. Вот этого потом никогда не объяснить - как люди вступили на избранный ими путь и потерпели поражение.
- Пора уходить, - говорил Марко. - Вы слишком долго ждали, мой друг.
- Вы так считаете?
- Черт побери, мы все устроим. Обязательно. Но только… мы ведь ждали, ждали, ждали и ничего не делали целые дни, целые недели.
Корнуэлл посмотрел на него с благодарностью.
- Да, и у меня тоже такое ощущение. Марко кивнул.
- Мы уйдем ближе к вечеру. У вас будет время повидать этого вашего, а остальное мы устроим. - Он торжествующе хлопнул по столу. - Мы увидим, как первые из них будут проходить через город. Да-да.
Отец Косты сказал негромко:
- Это можно увидеть и из дома.
- Так проводи нас.
Отец Косты вышел из своего угла.
- Бранка соберет вам поесть. Я послал ее за хлебом. Через час его не будет.
Марко вдруг вспомнил про осторожность.
- Ты ведь предупредил ее, чтобы она много не покупала?
Отец Косты негодующе взмахнул рукой.
- От Бранки они ничего не узнают.
Он взял свечу, и они вышли из комнаты.
Глава 1 1
Свеча захлебнулась в стеарине. За стеклом незанавешенного окна разгорался новый день. Раздались болезненные вопли первых трамваев. Он представил себе их вагоны горчичного цвета, плакаты, рекламирующие товары, давно исчезнувшие из обихода, - кофе, сливочное масло, личное счастье, - нелепые въедливые плакаты, рождающие сосущую, злую тоску. За грязными оконными стеклами над крышами домов напротив занимающийся день высветлял погребальную пелену желтоватых облаков. Серый и желтый - цвета поражения. Страх вставал вокруг, как баррикада.
Они пришли сюда по длинным коридорам, темным, пахнущим гнилью, без ковров, - по коридорам мертвого дома: невозможно было поверить, что когда-то его строили, когда-то в нем жили. Однако тут, в комнатах, выходивших на улицу - во всяком случае, в этой комнате, - были заметны следы пребывания людей. Люди жили здесь или по крайней мере ночевали - по одному, по двое и редко, устраиваясь кое-как, ненадолго. Но следы их были здесь - успокаивая и в то же время внушая тревогу. У окна стояла продавленная тахта, на которой Марко провел первые часы ночи. На ней еще лежали его кожаный планшет и запасная синяя рубашка. Комната провоняла крысами и запахом давно не мытых мужских тел - прекрасное вступление к новому миру. Окна здесь уже много лет не только не протирались, но даже не открывались. На столе возле тахты лежала горбушка серого хлеба с куском колбасы - завтрак, который принесла ему Бранка. Сколько времени прошло?
Им следовало бы уже выбраться из города. А теперь надо было сидеть, затаившись, не меньше часа. Начало утра опаснее всего. Пожалуй, раньше полудня пойти к Андраши будет нельзя. А пока он сделал что мог: послал Тому с Костой записку. Хоть бы чашку кофе! Марко ушел куда-то с отцом Косты, и Бранка - высокая тоненькая девушка с печальными глазами и каштановыми волосами, закрученными на затылке в тугой узел, - убежала следом за ними. Тишина в комнате была гнетущей, еще более душной, чем смрадный запах пота и грязи.
С ним ничего не случится. Несомненно. И вероятно, хуже всего было именно это сознание. Ничего не случится. Все рискуют всем, - все, кроме него. Он всегда стоял в стороне. "Осторожней, не заплывай слишком далеко!" - как-то крикнула его мать на корнуэльском пляже. Впереди накатывались, изгибаясь, валы прибоя, и он не стал заплывать далеко. Он никогда не заплывал слишком далеко, всегда поворачивал назад в назначенное мгновение, еще безопасное, но волнующее, как рубеж, и благополучно возвращался на берег. В последние годы он испробовал нечто совсем иное, а в результате - ничего. Совсем ничего. Если бы только Андраши согласился! Но и тут он потерпел неудачу.
Он растянулся на тахте и попробовал вообразить катастрофу. В комнату врываются жандармы. Агенты гестапо - в перчатках, безликие. Он прыгнет им навстречу и обменяется с ними мужественными выстрелами. Он умрет… А, какая слащавая чепуха! Ничего он этого не сделает. Его глаза закрылись. Тихое течение куда-то уносило его. Он был здесь и не здесь. Перед ним замаячила гигантская женская фигура со свинцово-серой грудью. Она манила его к себе, обнажая чудовищные бедра. Он бросился к ней сквозь громовый топот шагающих ног и понял, что бессилен сделать хотя бы шаг, что он ни к чему не пригоден. Фигура злобно закричала на него. Его грубо трясли. Он дернулся и проснулся. Спина и плечи у него онемели. Он открыл глаза и замигал, ослепленный ярким светом дня. Нет, в комнату не ворвались жандармы и агенты гестапо, его разбудил Марко.
- Вставайте, на это надо поглядеть! - кричал Марко. - Идите сюда!
Он подошел к окну и понял, почему все еще слышит топот. По улице к рыночной площади, до которой не было и пятидесяти ярдов, гулко бухая сапогами, проходили солдаты.
Он еще ни разу не видел врага по-настоящему. Он видел вражеские самолеты и бомбы, вражеские трупы и далекие силуэты, которые служили мишенью или означали опасность, - и все. Ничего человеческого. Но тут они валили валом - сотни, тысячи. Они заполняли мощенную булыжником улицу и скрывались за углом, там, где она вливалась в рыночную площадь возле вейнберговского банка. Они окликали прилипших к окнам девушек, шли не строем, а почти вразвалку, небрежно закинув винтовки за спину, разбиваясь на кучки, - солдаты, которые переставали быть солдатами, которые были сыты войной по горло, потерпели поражение и возвращаются домой. Он следил за ними с возмущением - казалось, это после неудачного футбольного матча расходятся зрители, обманувшиеся в своих ожиданиях, сердитые, что вообще на него пошли. Нет, не таким следовало увидеть врага. Его мозг царапали слова Андраши: "Надо сохранять ощущение масштаба. Мы должны оставаться над схваткой. Иначе как человечество вновь научится жить само с собой?" Две лошади тащили машину с офицерами. Потом проехал еще один автомобиль - его везла гнедая лошадь, на спине которой сидел молоденький офицер.
- Нет бензина. Но теперь никакой бензин их не спас бы, - с торжеством сказал Марко.
Он слышал и не слышал. Офицер на гнедой лошади обвел улицу взглядом, и секунду они словно смотрели прямо друг другу в лицо. Человек, с которым он встретится когда-нибудь потом (ведь, с ними обоими ничего не случится!), его ровесник, бездумно разменивающий пятый десяток в цветущее, невообразимо мирное время, и они встретятся у Рейна, два дипломата или два преуспевающих коммерсанта, и он ему скажет: "А, да! Я же вас видел в то мартовское утро - вас и остатки вашей дивизии, когда вас вышвырнули из России и гнали через Паннонию… Так выпьем же и помянем эти добрые старые дни… Какие были времена! Подумать только, ведь мы могли бы даже убить друг друга…"
Он почувствовал, что Марко сжимает его локоть.
- Вам нехорошо?
- Нет, а что…
- Да вы же стонали! Или вы не заметили? Нет, он не заметил.
- Я думал… Как мы будем жить с этими людьми потом?
В глазах Марко мелькнула его обычная усмешка.
- Потом? Это ведь совсем другое дело. Тогда-то и начнется настоящий бой.
- Я вас не понимаю. Если мы выиграем войну?
- А что, собственно, мы выиграем, дорогой капитан? Право избежать полного истребления? Шанс остаться в живых?