В течение тех недель, когда он ждал Корнуэлла и необходимых известий из Лондона и Вашингтона (впрочем, он не слишком рассчитывал на благоразумное вмешательство Рузвельта), они часто гуляли по набережной, где благодаря тактичному покровительству Пишты могли ничего не опасаться. И в этот вечер они глядели за реку, на темные горы, не осененные цивилизацией, и вновь делились сомнениями: благоразумно ли, да и вообще можно ли довериться диким и ненадежным славянам, обитающим там?
- Хотя, не забывай, определенный элемент риска неизбежен, если мы решим совершить этот… этот переход. В Будапеште я так им и говорил. Телеки, когда он был премьером, понимал это. Но я не вполне уверен, понимает ли Каллаи.
Во всяком случае, приключение обещало быть интересным.
- Но знаешь ли, - размышлял он в ритме их неторопливых шагов, - иногда наступает минута, когда мыслитель должен превратиться в человека действия.
Он выпрямил могучую спину, притопнул пятидесятилетними ногами в глубоком убеждении, что это возможно - если не для других, то, во всяком случае, для него, патриота, одиноко стоящего над схваткой, - и напомнил ей, что в молодости нередко проходил за день по тридцать миль.
- Необходимо, - продолжал он, - спасти хотя бы корни нашей цивилизации. Как мы их спасли - я могу смело сказать это - в битве с турками при Могаче.
Они еще некоторое время медлили у холодной реки, зябко поеживаясь при виде дальних обрывов Варадина за стремительно бегущей водой - серых, отливающих легкой желтизной набальзамированного трупа, полупогребенных под полосой густого леса.
- Пишта говорит, что эти горы кишат партизанами.
- Это же сказал и капитан Корнуэлл.
- Да-да, совершенно верно.
Они вернулись к своей маленькой калитке в укромной стене, поднявшись к ней с набережной Дуная по узкому проулку, а солнце тем временем опускалось в пасмурной скорби к неведомой земле за черными горами. Они вошли в свою калитку и заперли ее за собой. До них донесся уверенный, четкий шаг патруля, проходящего по улице.
- Наши соотечественники, деточка. Бедняге Пиште удалось добиться этого с очень большим трудом. Гестапо, кажется, начинает не доверять ему.
Они вновь подтвердили друг другу, что будет достаточно подождать еще семь дней - не дольше, да и это уже, пожалуй, опрометчивое великодушие. Исходя из соображений политического реализма, не говоря уж о самоуважении и даже личной безопасности, этот срок следовало бы сократить. - Тогда я отошлю тебя в имение Найди, деточка, а сам попробую выбраться через Стамбул. Пока у власти Каллаи, с нашей стороны помех не будет, но немцы…
Она начала его успокаивать и выторговывать лишнее время, потому что ее снедало жгучее желание поскорее выбраться в широкий мир.
- А к тому же, - нежно поддразнил он, - ты чуть-чуть влюблена в нашего доблестного английского капитана. Самую чуточку?
Даже мысль о том, чтобы взять ее с собой в такой путь, казалась нелепой, но ведь и само время было нелепым.
Она удовлетворенно засмеялась и ушла к себе в спальню, обставленную старинной мебелью. Она встала перед высоким зеркалом в золоченой раме, передвигая свечу то так, то эдак, любуясь своими яркими губами и темными глазами, улыбаясь себе, призывая жизнь и все чудеса жизни, ждущие ее в том, еще незнакомом мире, который, конечно, ни в чем ей не откажет. В комнате веяло запахом лаванды и жаром высокой белой печки. Она распахнула окно, ощущая свою внутреннюю силу. Она сильна, молода, полна надежд - даже война не сможет отнять у нее то, что ей положено по праву. Она оперлась нежными локтями на подоконник, глубоко вдохнула деревенские запахи пригорода, уловила среди них аромат счастья, уходящего за пределы тихой ночи, и затрепетала от восхитительного предчувствия.
Тем не менее опять полил дождь.
Глава 4
Всю ночь они, удаляясь от реки, кружным путем шли к городу, а день провели под проливным дождем, укрывшись кукурузными стеблями, которые надергали из мокрой скирды. Час за часом они лежали посреди поля, измученные сыростью и усталостью, от которых болезненно, до судорог, ныло и словно распухало все тело. Деться им было некуда.
- Придется подождать, - объяснил Юрица. - Здешним крестьянам довериться нельзя. Они не из наших.
- А вы их распропагандируйте! - набросился на него Марко. - Чем вы все это время занимались?
- Жили тут, черт подери!
- И обжирались. Это сразу видно. Три копченых свиных бока на этом сеновале. Три, говорю я тебе.
- Погодите до завтра. Будете спать на перинах в ночных рубашках. Это уж я вам обещаю.
Утро прошло в коротких вспышках разговоров, а днем их наконец отыскал связной - коренастый парень с совсем еще мальчишеским лицом. Он сошел с дороги, насвистывая, как предписывала инструкция, и остановился возле них, у самой скирды. Его зовут Коста, объявил он, и все в полном порядке.
- Ну и вымокли же вы! - заметил он, внимательно их оглядев.
- И больше тебе сказать нечего, малый?
Ну нет, ему была что сказать - и все о деле. Во-первых, он принес им документы, хорошие документы.
- Как сделать лучше для этих товарищей, мы не знали, понимаете? - объяснил он, вытаскивая совершенно сухие документы из внутреннего кармана. - И записали их швабами. Они хоть по-немецки говорят?
- Понятия не имею. Как вы, капитан?
- Немного говорю. Ну, если понадобится.
- Тогда сойдет. То есть будем надеяться.
- Тут шутить нечего, товарищ комиссар, - возразил Коста. Он расставил ноги, засунул руки за кожаный пояс и посмотрел на них сверху вниз, наклонив свою мальчишескую голову. - Это очень серьезно.
Юрица фыркнул и сказал с гордостью:
- Послушайте-ка нашего соколика. Я же вам говорил. Тут живут серьезные люди.
- Рад слышать, а то я уже сомневался.
Коста спросил, нахмурившись:
- Что он хочет сказать, Юрица? Что мы тут бездельничаем?
- Он хочет сказать, дружище, что знает, как нам тут трудно.
Косту это не удовлетворило.
- Мы все подготовили. Хорошо подготовили. Так чего тут сомневаться?
- Ну конечно. Он просто пошутил.
Коста угрюмо смотрел на них, постукивая ногой об ногу. Руперт решил, что ему никак не больше семнадцати лет.
- Не надо бы вам шутить, товарищ комиссар, - вдруг сказал Коста. - Вы, товарищи, там, в горах, думаете, будто оставаться тут и работать в городе - одни пустяки. По-моему, это неправильно.
Стряхивая дождевые капли с носа и подбородка, Марко признал его правоту.
- Просто я уже немолод, - объяснил он, вздергивая подбородок так, что брызги полетели во все стороны, - и немножко осатанел от дождя. Так ты, будь другом, забудь.
Они поднялись на ноги и стояли на стерне, пока Коста объяснял план их дальнейших действий.
- Хороший план, - одобрил Марко.
- Конечно, хороший. А ты чего ждал?
- Придержи язык, Юрица.
Когда они пошли к городу, с дождевыми струями уже мешались сумерки. Их усталость сливалась теперь с умиранием дня, и они двигались как во сне - их ноги шлепали по набухшей земле в медленном, угасающем темпе, словно они шли уже вечность и так никогда и не остановятся совсем. Корнуэллу казалось, что он только отмечает время и идет для того лишь, чтобы остаться на том же месте. Деревья и кусты проплывали мимо в лениво струящейся реке, которая никуда не текла, а описывала полный круг и вновь и вновь тащила мимо него те же самые деревья и те же самые кусты, пока у него не начиналось размягчение мозга. Плоский серый горизонт впереди не менялся, и по нему не было заметно, чтобы они продвинулись хотя бы на шаг.
Один раз Марко заговорил с ним, но это было много раньше:
- Не надо было мне высмеивать этого мальчика.
- Ну какое это имеет значение?
- Большое. Мы должны подавать пример.
- Чего ради?
- Как чего ради? Ради того, чтобы мир стал лучше, когда все это кончится. Лучше и прекраснее. А иначе зачем мы здесь?
Какой замах… но хочешь не хочешь, а это утверждают люди, во всех других отношениях вполне разумные. И более того - это уже не звучит смешно. Во всяком случае, здесь, в этих краях, где не осталось ничего незыблемого. И здесь как раз в этом может заключаться внутренняя суть жизни, самый смысл существования. Руперт был способен это признать и даже воспринять в какой-то мере с тех же позиций. Если не считать, конечно, главного различия: сам он хотел вернуть Европу на рейд ее проверенной и безопасной истории, а они хотели отважно ринуться в неизведанные моря коллективизма… Он смотрел, как мимо лениво проплывают кусты, и пытался найти в своей схеме место для самопожертвования Марко, для его способности видеть в себе лишь орудие, лишь камень, мостящий дорогу, по которой движется вперед караван человечества, - Человечества с большой буквы. Но эти мысли были слишком весомы, чтобы ворочать их сейчас и рассортировывать. Он бросил их тонуть в трясине своего утомления. Как-нибудь в другой раз он обсудит с Марко великий вопрос о целях и средствах во всей его совокупности. И о необходимости главенства личности, - Личности с большой буквы.
- Ну вот, - сказал наконец Юрица. - Видите, вон там?
Из безликой плоскости набухшей земли и проплывающих кустов поднялись, рассекая ровный горизонт, несколько построек, небольших и обветшалых. Город был близко.
Было уже темно, однако недостаточно темно, и Коста остановился. Их ноги, освобожденные от постромок движения, дрожали и подгибались. Юрица сказал раздраженно:
- Послушай, малый, мы что же, так и будем торчать тут?
- Да ведь рано еще! - Коста был похож на молодого старательного терьера, которого озадачивает и раздражает человеческая тупость. Неожиданно он засмеялся. - Ну хорошо, Юрица, раз уж вы такие старики… Я отведу вас к себе домой, чтобы вы отдохнули.
Они устали до немоты. Вот так и случается непоправимое. Они знали это, и им было все равно.
Полчаса спустя Коста привел их через поля к задам крестьянской усадьбы. Когда он убедился, что все в порядке, они вошли и растянулись на коврах в теплой горнице, которая выглядела богаче тех, к которым они привыкли на равнине Сриема, прибранней и чище. Их приветливо встретил пожилой мужчина - отец Косты, такой же подтянутый и осмотрительный, как его сын. Немного погодя он начал давать им советы. Надо, чтобы они переоделись - сменили свою форму на местную одежду - и вошли в город, точно тамошние жители, которые припозднились, возвращаясь с полей или с деревенского базара. Передатчик и оружие тоже надо оставить - завтра связные пронесут все это в город наиболее удобным путем, - а с собой взять только пистолеты. Комендантский час начинается в десять.
Они вышли из этого дома в девять.
Теперь они шагали к вечернему городу смело, посреди дороги, и их сапоги постукивали по утрамбованной земле и щебню. Дождь кончился. В прорехах туч мерцали неизвестные звезды. Они шли из одной вселенной в другую, думал Корнуэлл, даже звезды должны быть тут иными. Он почувствовал пьянящее возбуждение. В прошлый раз он встретился с Андраши в доме на окраине, а теперь они шли в самый город - из одной страны в другую. Его сознание и нервы были напряжены, насторожены и чутко на все отзывались. Он упруго шагал позади Марко, повторяя про себя свои новые биографические данные: Рудольф Крейнер, немецкий гражданин Словении, родился в Мариборе 9 ноября 1914 года, имя отца - Франц, матери - Мария, освобожден от военной службы из-за болезни легких, занимается скупкой овощей и зелени для армии. Звезды среди туч мигали и отходили ко сну. Где-то впереди его ждала встреча с судьбой. Он шел путями истории.
Дорога взгорбилась мостом через неширокий канал. Коста пробормотал:
- Идите, только медленно.
Они услышали, как ремень винтовки часового хлопнул по стволу. Они продолжали идти. Когда мост был уже совсем близко, они увидели над перилами силуэт часового. Его окрик они услышали почти с облегчением. Он медленно спускался к ним, держа их под прицелом.
Но часовой устал не меньше их, и к тому же его томила скука, чего о них сказать было нельзя. Он перебирал их документы толстыми неловкими пальцами, слушал убедительные объяснения Юрицы, а потом посторонился и пропустил их, сказав только:
- Комендантский час.
- Да ведь до нашего дома рукой подать, он у самой дороги.
- Проходи, проходи.
Перейдя мост, они превратились в жителей города. От этой границы Коста неторопливо повел их к рощице, за которой начинались улицы. Они завернули за угол, и Коста почти побежал.
- Он что, очень торопится? - пожаловался Том.
- Это опасное место.
Он узнал это еще в прошлый раз, когда Марко объяснил, почему будет безопаснее встретиться с Андраши на окраине и днем. В пределах города с наступлением темноты действовало правило: сначала стреляй, а вопросы задавай потом. Патрули открывали огонь без предупреждения - слишком уж часто в прошлом они, начиная с вопросов, не успевали его открыть. Но была и еще причина, почему палец торопился нажать на спусковой крючок: накапливающиеся горечь и озлобление, озлобление и страх, которые оправдывали убийство, превращали его в законный и желанный путь к самоутверждению.
Теперь они находились в сером мраке, в преддверии этого другого мира - где-то по улицам впереди них и вокруг них, а вскоре и позади них шли патрули и стреляли без предупреждения, и не только тут, не только на этой улице или в этом городе, но по всему миру, повсюду, куда они вторглись, но еще не обезопасили себя.
Они снова свернули за угол и оказались на довольно большой улице, по обе стороны которой за аккуратными рядами деревьев высились городские дома, немые и глухие. Сразу за углом они остановились и посмотрели, нет ли какого-нибудь движения, а затем пошли по тротуару, перебегая друг за другом от дерева к дереву, прячась в их тени, - пошли к сердцу города.
Корнуэлл шел за Томом, машинально соразмеряя свой шаг с его движениями, и думал совсем о другом: сейчас становилась явной истинная ценность всей операции - человек бескорыстно отдавал жизнь за правое дело, во имя его торжества над неправым делом. Вот это-то и не будет никогда забыто. Руперт чувствовал, что ему ничто не грозит: впоследствии никто не сможет сказать, что средства и способы, на которые он мог согласиться и согласился ради спасения Андраши, необходимого для спасения всей закованной в кандалы Европы, в которой они теперь находились, были недостойными или двусмысленными. Он следовал за Томом от дерева к дереву и чувствовал, что он чист духом и непобедим.
Коста остановил их неподалеку от устья еще более широкой улицы, стремительно перебежал через дорогу и вжался в дверь одного из мертвых домов, вплотную примыкавших друг к другу. Они ждали.
Потом Марко прошептал:
- Что-то произошло. Там никого нет.
Они услышали, как Коста снова принялся стучать - громче, так оглушительно громко, что, казалось, вот-вот пробудится вся улица.
Они ждали. В уши Руперта ввинтился еще один звук, слабый гул, который словно доносился откуда-то издалека. Гул стал более отчетливым, смешался с дыханием города. Он повернулся к Марко и сказал с торжеством:
- Слышите - самолет. Это наш.
Марко равнодушно сдвинул брови.
На мгновение ему стало неприятно от недоверчивости Марко, но это ощущение сразу прошло, когда гул самолета раздался еще ближе. Выступив из-под деревьев, он, как ему казалось, сумел различить крохотный силуэт, снижающийся к Дунаю. Там, вверху, сидят сейчас шесть-семь человек и воображают, что они здесь одни. А они не одни! Он радостно вернулся к остальным.
- Ах, как романтично! - сказал Блейден.
Но ничего романтичного тут не было. Просто выполнение долга в необычных обстоятельствах полной чистоты действий. Да-да: чистота действий, чистые руки, продезинфицированные и омытые опасностью.
Коста прибежал обратно в полной растерянности.
- Ничего, - успокоил его Марко. - Но куда теперь?
- Мы же все устроили. Но там никого нет. Никого.
- Ну а запасной вариант?
- Поглядите, все в порядке, - сказал Руперт. Дверь на той стороне улицы открылась. На пороге вырисовывалась женская фигура. Они перебежали через улицу. Минуты через две-три после того, как дверь за ними закрылась, они услышали размеренный шаг патруля по мостовой.
- Вот это называется повезло.
- Вовсе нет, Том. Я знал, что все будет хорошо.
Глава 5
Время обрело более спокойный ритм. И в этом чудилось что-то нелепое, противоестественное.
Уместнее было бы непреходящее напряжение, ощущение жизни на грани невозможного. Однако - по крайней мере вначале - Руперт ничего подобного не замечал, даже когда они перебрались на улицу Золотой Руки. Он недоумевал. И чувствовал себя задетым.
- Они все словно приспособились к этому. Невероятно.
Блейден, как всегда, был саркастичен.
- У них здесь герои выдаются по карточкам, только и всего.
Он старательно изучал эту поразительную нормальность. Спустя два-три дня было решено, что он может выходить, но, конечно, переодетым, в определенные часы (чаще всего во второй половине дня) и в сопровождении кого-нибудь из приятелей Косты, которые в нужную минуту всегда оказывались под рукой. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки, твердо убежденные, что молодежь способна спасти то, чему грозит гибель по вине старших, они опекали его, как слабоумного, - в свои двадцать восемь лет он, несомненно, представлялся им впавшим в детство. "Юные вестники грядущего в лучшем стиле", - заметил Блейден. И против обыкновения он не возмутился. Город и правда казался куда менее опасным, чем он ожидал.
Происходило и смещение привычных оценок, часто неприятное. Иногда он, словно в кошмаре, чувствовал, что стоит над завесой, разделяющей участников спора, и видит, как эти два типа людей, таких непохожих в своем мироощущении и понятиях о справедливости, преспокойно живут каждый на своей половине. Порой казалось даже, что червь человеческой жизни попросту рассечен на две части и каждая часть ползет куда-то сама по себе, нисколько не заботясь о судьбе другой и даже не зная, что эта другая часть существует. Он высказал это Марко, а затем и самому Андраши.
- Они на своей половине вообще не существуют, - объяснил Марко, - так как, что бы они ни делали или что бы ни делали мы - все те же средства и цели, о которых вы говорите, - у них впереди ничего нет, они не могут ни расти, ни развиваться. Вся жизнь, целиком, воплощается теперь в нас и находится по нашу сторону завесы.
Андраши такие заключения только забавляли.
- Это наивный, но необходимый миф, мой дорогой капитан, который каждая из сторон придумала для себя. Иначе какие вообще могут быть стороны? Это - неотъемлемый элемент диалектики истории, как выразился бы ваш приятель, но только на этот ее элемент он, разумеется, предпочитает закрывать глаза.
Руперт не мог принять и этого - разница была, решающая разница.