- Сережа, - каким-то глухим дрожащим голосом сказал он. - Я тебя очень прошу. Не затевай.
- Пошли домой, - позвал Эдик. Сергей вырвал руку:
- Да отстаньте вы от меня, что я вам, в конце концов, пацан из детского сада?
Он резко повернулся и ушел. Ушел торопливо, потому что незнакомка с парнем исчезли за углом дома на Первомайской.
Сергей шел за незнакомкой. Она о чем-то негромко говорила с парнем. Он не мог разобрать слов, но слышал ее спокойный приятный голос и шел, как заколдованный.
Вот они свернули с Первомайской и пошли вниз по Виленской, едва освещенной редкими фонарями. Здесь было не так многолюдно, и Сергей начал опасаться, что его преследование будет замечено. Однако ни девушка, ни парень не обращали никакого внимания на встречных и на тех, кто шел позади.
Сергей остановился, закурил и неторопливо пошел дальше. В какой-то момент, на мостике через Дубровенку, он почувствовал острый прилив стыда и остановился. Куда он идет, зачем, собственно, следит за девушкой, которая даже намеком не дала ему права на какие-то отношения, на то, чтобы ревновать, чтобы лютой, ненавистью ненавидеть этого стриженного под "бокс" парня, который идет сейчас рядом с ней.
Правда, Сергей заметил, что парень, попытавшийся было взять ее под руку, оставил это намерение. Она оттолкнула руку и продолжала идти рядом, свободно размахивая сумочкой. Была она в светлом платье, облегавшем ее стройную фигуру, и Сергею легко было на улице видеть ее впереди.
Наконец девушка с парнем остановились, и Сергей услышал ее голос:
- Ну, пока. Дальше провожать не надо. Парень что-то глухо проговорил в ответ.
- Нет, спасибо. Здесь я уже сама.
Парень снова что-то сказал, и вот они нырнули в переулок, утонувший в темноте.
Сергей поначалу растерялся. Он знал хорошо свой город, но здесь бывать никогда не приходилось, и, пока глаза привыкли к темноте, продвигался почти ощупью вдоль заборов, тянувшихся на холмах вдоль маленькой, но беспокойной Дубровенки. Говорят, эта река некогда была большой и бурной. Несла свои воды в Днепр, а теперь превратилась в капризный мелководный ручей. А берега так и остались высокими и крутыми, и на них лепились небольшие деревянные дома с обязательным садом и огородом.
На вершине одного из холмов Сергей услышал голоса - ее и его. Он подошел поближе и, опершись о забор спиной, остановился. Он стоял так, что мог разобрать, о чем они говорили, но он был в тени, а они в блеклом свете далекого фонаря, и он видел ее и его - они стояли друг против друга. Она держалась за калитку - наверное, здесь был ее дом.
Снова Сергей ощутил чувство неловкости за сегодняшнюю выходку. Он хотел было повернуться и уйти, но вдруг отчетливо услышал ее громкий возглас:
- Не тронь!
Сергей увидел, что парень хочет обнять незнакомку. Прозвучала звонкая пощечина.
- Уходи!
- За что? - погладив щеку, недовольно спросил парень.
- За нахальство, - твердо ответила она.
- Спасибо. До свидания, - сказал парень и протянул руку.
Девушка молча повернулась и открыла калитку. В это время парень обнял ее, пытаясь поцеловать. Девушка начала отчаянно отбиваться.
Сергей не помнит, как это случилось. Неведомая сила отбросила его от забора, у которого он стоял. Сергей ударил парня в стриженый затылок.
Девушка отскочила. Ни она, ни парень некоторое время не понимали, что произошло. Вдруг парень наклонил голову, как молодой бычок перед боем, и бросился в ноги Сергею. Они упали на землю и сцепились в ожесточенном клубке. Потом Сергей оттолкнул парня, вскочил на ноги.
Они молча смотрели друг на друга, готовясь к очередной схватке, и вдруг услышали голое девушки:
- Ребята, разойдитесь по-хорошему. Не надо, ребята... Уходите, не то я кого-нибудь позову...
Парень даже не повернулся на этот голос.
- Хулиганов надо учить, - твердо сказал он и пошел на Сергея.
Сергей шагнул навстречу и вдруг почувствовал страшный удар в живот. Он наклонился от боли до самой земли, и в этот момент его ударили по голове...
Он очнулся от яркого солнечного света. Над ним сверкал высокий белый потолок, под которым светился на солнце белый плафон люстры. Стены тоже были белыми, кровати тоже, и лишь люди были в серых больничных халатах. Одни лежали, другие читали, третьи играли в шахматы.
Палата была коек на десять.
Сергей хотел повернуться и вдруг ощутил резкую боль в голове. Он не выдержал и застонал. Люди в палате повернулись в его сторону. От шахматной доски оторвался полный мужчина и подошел к Сергею. Халат на его животе не застегивался, широкое добродушное лицо с мясистым ноздреватым носом улыбалось.
- Жив? Значит, погуляем на твоей свадьбе.
Сергей ничего не ответил толстяку. Он смотрел на этого подвижного веселого человека и тоже улыбался. Очень уж он смахивал на бравого солдата Швейка, знакомого всем по иллюстрациям Иозефа Лады.
- А ты, брат, не улыбайся, - продолжал толстяк, - упустишь эту - другую такую не найдешь.
Сергей продолжал улыбаться, с недоумением поглядывая на толстяка. Тот уловил реакцию Сергея, с трудом запахнул полы больничного халата и присел на табурет у койки.
- Я, брат, серьезно... - сказал толстяк, - две ночи она вот тут просидела, а маму твою отправила отдыхать...
Сергей почувствовал, как под повязкой, закрывавшей голову и половину лица, стало жарко. Сердце застучало часто и гулко. "Неужели? - Сергей даже подумать боялся. - Неужели приходила?..."
- Да и друзья у тебя что надо, - сказал толстяк. - Так что не горюй! Все обойдется... - Он отошел от койки, наклонился над шахматами, иногда поднимая голову, чтобы подмигнуть Сергею и улыбнуться такой веселой швейковской улыбкой...
Пришла мама. Была она какая-то незнакомая в белом халате, растерянная и жалкая. Увидев, что Сергей очнулся, она подбежала, села на койку и расплакалась. Худенькие плечи ее по-детски вздрагивали, по щекам, маленьким и морщинистым, стекали слезы и падали Сергею на руки.
- Ну, чего ты... не надо... люди ведь... - неумело успокаивал Сергей маму, и жар, который собрался под повязкой, подступил к глазам. - Ну, чего ты.... все ведь в порядке...
- Господи, какой порядок, когда тебя почти убили... Хорошо, что "скорая" забрала, а так бы и умер на улице... - Мать замолчала, и Сергей видел, что ей хочется спросить о чем-то, может быть, самом главном, но она почему-то не решается. Он не хотел, чтобы она спрашивала, и повторял:
- Ну, чего ты... все в порядке...
Мать открыла сумочку, достала вчетверо сложенный листок и положила его на тумбочку у кровати:
- Тут вот Эдик с Иваном пишут тебе... уехали на работу в подшефный колхоз.
Сергею хотелось узнать, уехала ли вместе со всеми большеглазая, но он промолчал, только как-то сник и загрустил.
- Ничего, ребята скоро возвратятся, вот только ты встанешь на ноги, и они будут тут как тут... - не поняла мать перемены в настроении сына.
Потом она хотела его покормить. Как маленького, с ложечки. Он смутился и отказался наотрез.
- Так ты никогда не поправишься, - уговаривала его мать, держа на коленях кастрюльку, завернутую в чистые тряпочки, чтобы бульон не остыл, Так она всегда оставляла обед отцу, который задерживался в школе. Помнится, накрывала она эти кастрюльки еще старым ватным одеялом,
Сергею было неловко перед соседями по палате за эту кастрюльку, за эти тряпочки, за то, что мать считает его беспомощным ребенком. И, когда она ушла, оставив на тумбочке два бутерброда с колбасой, он отвернулся к стене, чтобы уединиться и подумать о незнакомке.
Толстяк со швейковской физиономией не дал Сергею уединиться. Не отрываясь от шахмат, он громко, на всю палату, сказал:
- Да я б на твоем месте проглотил все разом с кастрюлькой, только чтоб она довольна была. Это же мать, понял?...
Сергей не откликнулся. Ему было стыдно, но он думал о той, о которой почему-то умолчала мать, думал, и сладкая радость росла у него в груди, и он улыбался краешком губ, глядя на белый потолок, на сверкающий белизной плафон люстры.
- Ничего ты не понял, - глухо проговорил полный шахматист. - Ничего. Лежишь себе и молчишь в тряпочку. А мать пошла обиженная. Эх ты...
Сергей снова ничего не ответил толстяку. Да и отвечать, собственно, было нечего, потому что толстяк, наверное, был прав.
Он взял с тумбочки вчетверо сложенный листок и прочитал бисерный почерк Ивана: "Жаль, конечно, тебя, поделом... Едем недели на три. Думаю, что к этому времени ты придешь в себя. Обнимаем тебя. Иван. Эдик".
Сергей прочитал, улыбнулся, положил записку на тумбочку и впервые подумал о том, что категоричность по поводу отношения к девушкам исходила всегда только от Ивана. Эдик или отмалчивался или поддакивал, когда Иван нажимал на него. Значит, "союз" в каких-то пунктах начинал давать трещину. Сергей опять улыбнулся и стал изучать белизну палатных стен. Боли не было. Спокойная усталость опускалась на его руки, голову, веки... Он закрыл глаза и задремал.
Каким-то десятым чувством он угадал, что она в палате, что она совсем рядом. Стоит только раскрыть глаза, и взгляды их встретятся.
Сергей повернулся, открыл глаза и увидел, что она сидит на табурете у койки и держит в. руках большое розовое с желтым отливом яблоко, кажется, малиновку.
Он порывисто приподнялся, застонал, перед глазами поплыли темно-красные круги, и он в холодном поту упал на подушку.
Он слышал, как звенели стаканом, как подносили ко рту воду. Сергей очнулся и сказал:
- Не надо воды. Садись...
Она села на табурет, и большие глаза ее с привычной иронической смешинкой на этот раз грустно глянули на него.
Некоторое время длилось молчание.
- До сих пор ума не приложу, - тихим голосом сказала она, - как ты очутился возле моего дома.
Это "ты", произнесенное ею запросто, как старым другом, сразу придало разговору задушевный тон, когда хочется говорить открыто, не стесняясь.
- Почему ты так долго не была в институте? - вместо ответа спросил Сергей. - Так долго, что... тебя даже могли при желании исключить.
- Чудак ты, - улыбнулась девушка. - Это тебе показалось, что долго. Просто я хворала недельку...
Сергей слегка смутился. Ему не хотелось, чтобы она поняла, что он тосковал, искал ее повсюду и ждал.
- Не нашла ничего лучшего, как после болезни пойти в кино... - упрекнул Сергей.
- А почему бы и не пойти?
Они снова замолчали, потому что упрек Сергея в какой-то степени задел ее. Она считала, что он не имел на это никакого права, и считала правильно.
- Покурить, что ли? - громко, на всю палату, сказал толстяк и первым поднялся с табурета.
- А ты, кажись, не куришь? - заметил кто-то из больных. - Или решил, потому что проигрался?
- Курю, когда надо для дела, - отрезал толстяк. - А потом я такую историю вспомнил, пальчики облизать. Могу только в мужской компании...
Толстяк вышел, Сергей видел, что он уводит за собой больных из палаты, и был бесконечно ему благодарен.
В палате никого не осталось. Девушка положила малиновку рядом с бутербродами, оставленными матерью, как будто собираясь уйти.
- Посиди еще... - попросил Сергей.
- А я и сижу... вот, возьми яблоко.
- Слушай, - улыбнулся Сергей, - вот глупейшая ситуация - я ведь даже твоего имени не знаю...
- Как в знаменитом романсе, - улыбкой на улыбку ответила девушка. - Давай познакомимся. Меня зовут Вера.
- А меня...
- Я знаю - Сергей, - не дала ему договорить Вера и протянула руку.
Сергей взял ее. Ладонь была маленькая, но сильная, - Вера, наверное, была не из белоручек. И первый раз Сергей почувствовал, как от прикосновения к этой маленькой ладони ему стало тепло и весело. Он не выпускал ее руку, смотрел на Веру и улыбался.
- Так вот, - снова заговорила Вера, - ума не приложу, почему ты в тот вечер оказался возле моего дома.
- Откровенно?
- Ну, безусловно.
- Из любопытства.
- И только?
- А разве этого недостаточно для начала? - Какого начала?
Сергей замялся:
- Ну... наших дипломатических отношений.
- А зачем же драться?
- Я думал... он тебя оскорбляет. Вера задумалась.
- А если бы я его любила?
- Как... любила?
- А вот так... только не позволяла вольностей с самой первой встречи...
- Выходит, я помешал?
- Как тебе сказать... - Вера замялась, занятая какими-то своими мыслями. - А вот так и скажи... - Сергей снял свою руку с Вериной ладони и насторожился. Сейчас он больше всего боялся быть оскорбленным в самых своих искренних чувствах. Боясь громко дышать, он шел за ней через весь город, потому что она была для него дороже всего на свете. Он готов был вынести ее из огня, броситься за ней в воду, грудью своей прикрыть от любой опасности. Он думал, что она догадывалась об этом. Сейчас он не мог понять Веру и смотрел на нее с каким-то недоумением и даже испугом.
- Дурачок ты, - мягко сказала Вера, - не смотри на меня так... Просто, ты еще совсем ребенок. Ну, прощай... - Вера встала, поправила черную, аккуратно выглаженную юбку. - Прощай. Поправляйся. И больше никогда этого не делай.
Сергей был ошарашен.
- Прощай... - тихо повторил он.
- Ну, вот и хорошо... для начала наших дипломатических отношений, - произнесла она и пошла к двери.
Сергей смотрел ей вслед и чувствовал, как в груди нарастал яростный горячий протест против всего, Что она тут наговорила.
- Погоди! - крикнул он, когда дверь уже закрылась за ней. - Погоди!
Злость кипела в нем, не находя выхода. Он приподнялся на локтях, превозмогая боль в голове, и глазами, полными слез, смотрел на злополучную дверь, которая закрылась за человеком, на всю жизнь обидевшим его.
- Погоди! - крикнул он на всю палату.
Вошел шахматист и беспокойно засеменил к Сергею, шевеля толстыми губами:
- Ты что? Успокойся...
- Вы видели ее? - почти прохрипел Сергей.
- Ну, конечно. Все видели.
- Красавица, не правда ли?
- Конечно, красавица.
- Честное слово?
- Я ведь тебе сразу сказал, что другую такую не найдешь.
- Вот именно! - зло засмеялся Сергей,-Другую такую не найдешь! Подлая она!
- Семь раз отмерь, а один отрежь... - посоветовал толстяк, поправляя Сергею подушку,
- А я режу раз и навсегда! - громко сказал Сергей. Он схватил с тумбочки розовое с желтым отливом яблоко, принесенное Верой, и с силой швырнул его на пол. Зрелое, оно раскололось на мелкие части, оставив на линолеуме влажное пятно. Было оно красное, словно свежая кровь. Сергей почувствовал приступ тошноты. Перед глазами снова завертелись красные и черные круги, и он потерял сознание...
Глава третья
ИВАН
Иван был слишком мал, чтобы запомнить то время, когда их небольшой городок очутился за советской границей на восточной окраине буржуазной Польши. Воспоминания, удержавшиеся в его цепкой памяти, относились к тем дням, когда польские жандармы арестовывали его отца - бывшего командира Красной Армии, а они, ребятишки, забившись стайкой в темный угол, с испугом наблюдали за тем, как медленно одевался отец, как прощался с матерью, как обнимал своего старшего сына Виктора, а потом подошел к ним.
Дети, услыхав рыдания матери, дружно заплакали, а отец брал каждого из них на руки, целовал, щекоча прокуренными седыми усами. Иван помнит эти белые с рыжеватинкой усы, помнит отцовские глаза, глубокие и печальные. Это все, что он помнит об отце, потому что с той поры о нем ничего не было слышно.
И еще Иван запомнил очень хорошо, как однажды во дворе их дома появился пьяный жандарм. Он громко кричал, угрожал, размахивал руками, но Иван ничего не понял, потому что ругань эта была пересыпана и польскими и русскими словами.
На крыльце стояла мама и молча качала головой, ребята со страхом и любопытством смотрели на вооруженного жандарма и ждали, что будет дальше. Вскоре пришел с работы Виктор. Он молча выслушал жандарма, потом так ударил его в ухо, что тот свалился с ног. Виктор отцепил револьвер, взял жандарма в охапку, бросил в курятник и запер. Мать запричитала по Виктору, как по покойнику. А он спокойно прошел в дом, налил себе борща, поел, а потом вышел, сел на ступеньки крыльца и закурил.
Ребята притаились, как мыши. Они то смотрели на брата, спокойного и уверенного в себе, то на мычащего в курятнике жандарма, который постепенно приходил в себя.
Наконец в маленьком дворике Ивана началось самое интересное: пьяный жандарм, обнаружив себя в неподобающем месте и без оружия, начал опять кричать и угрожать Виктору. В ответ Виктор покуривал и поплевывал в сторону жандарма.
Вскоре жандарм от угроз перешел к просьбам.
- Слухай, хлопец, - говорил он, - выпусти меня отсюда. Я и так весь в курином дерьме.
- Не угрожай, - твердил спокойно Виктор.
- Да я ж не угрожаю. Просто хватил лишнего. Дай, думаю, попугаю трохи этих красных.
- Не пугай.
- Про вашу семью все в местечке знают. Батька - коммунист. Ты тоже в коммунисты метишь.
- Не твое дело, - приговаривал Виктор, продолжая спокойно сидеть на крыльце. - За то, что ты пьяный потерял при исполнении обязанностей оружие, тебя, конечно, выгонят из жандармерии. А про то, что мы красные, забудь. Нас ведь вон сколько на белом свете. Сам знаешь, сколько за рекой красных.
- Знаю... - чуть не плакал жандарм. - Пожалей ты меня и мою семью. Не лишай куска хлеба.
Виктор подождал немного, докурил цигарку, плюнул на окурок, швырнул его под ноги и пошел к курятнику. Он отбросил защелку, и перед взором ребят предстал перепачканный жалкий жандарм. Такого жандарма Иван еще ни разу в жизни не видел и поэтому громко расхохотался. Смеялись дети, мать и даже Виктор.
- Ну, вот что, - сказал Виктор, - теперь мы квиты, и чтобы ни ты, ни твои дружки больше в этом дворе никогда не появлялись. Понятно? - Виктор протянул жандарму револьвер и сказал по-польски: - До видзэння.
- До видзэння, - машинально повторил жандарм и огородами побрел домой отмываться.
И еще помнит Иван, что у Виктора была какая-то большая страшная тайна. Большая потому, что о ней никто не знал, кроме самого Виктора, а страшная потому, что за эту тайну жандармы без всякого разговора могли посадить в тюрьму на всю жизнь.
Виктор уходил иногда куда-то и пропадал ночами. Потом, пошептавшись с матерью, стал отправлять к тетке Наде, что жила у пограничной речки, среднего брата Виталика. Перед этим Виктор долго выстругивал красивую палочку, чтобы Виталику было легче в дороге, а при случае и от собак можно было отбиться.
Провожая Виталика в дорогу, Виктор строго наказывал брату беречь пуще глаза эту палочку, а придя к тетке Наде, не бросать ее где-нибудь во дворе, а поставить в углу, под иконами. Виталик был удивлен таким вниманием к простой деревянной палочке, но спустя года два именно из-за этой выструганной Виктором палочки вся семья была вынуждена бежать через границу.
Случилось это так.
По пути к тетке Наде Виталика задержали какие-то люди в цивильном. Они расспрашивали, кто он и куда идет. Виталик, как умел, лгал сыщикам.