В тот же вечер партизаны встретили в лесу двух людей. В одном из них, по нашим с Василием описаниям, они узнали майора. Забыв о том, что одеты в немецкую форму, партизаны бросились к ним. Майор и его товарищ спрятались за камнями и приготовились к обороне. Напрасно партизаны звали их - выстрелы из автоматов были им ответом.
Эмиль - высокий, светловолосый, в аккуратно застегнутом на все пуговицы мундире лесничего - крикнул:
- Пане майоже, мы есть партизаны! Ася уж есть у нас! Василь теж у нас! Ходьте тутай, пане майоже!
Длительное молчание, последовавшее в ответ, удивило партизан. Они осторожно подошли к камням, но там никого не оказалось. Огорченные вернулись партизаны в бункер.
Все эти дни я думала, что будет, если майору не удастся разыскать пути в партизанский отряд… И почему-то с каждым днем росла уверенность, что он придет. Не может быть, чтобы он не пришел сюда, чтобы мы не выполнили задания.
Часто вспоминался Молчанов. Вспоминались отдельные слова из сожженных записок и писем, он сам - с неправильной походкой, грустными "лермонтовскими" глазами и чуть заметной усмешкой. Лежа в углу бункера, я прикрываю глаза и вижу его как наяву: красивого, светлого… По-моему, он самый красивый из всех…
Однажды я лежала в углу, у стенки, обшитой тоненькими стволами молодых буков.
- Ася! - позвал меня Василий. - Иди-ка сюда.
- Зачем?
- Иди, иди!
Я подошла, вернее, переползла по постелям ближе к нему.
- Понимаешь, в чем дело. Ребята хотят выучить нашу песню "Партизан Железняк". Мелодию я им напел, а слова не все помню. Может, знаешь?
- Конечно! Слушайте!
В степи под Херсоном
Высокие травы.
В степи под Херсоном - курган…
- О, панна Ася, не так громко! - улыбнулся Юзеф.
Но разучивание песни продвигалось медленно - с большим трудом выговаривались русские слова. Настроив рацию на Москву, я стала слушать концерт. Юзеф посмотрел на часы, включил свой приемник и поманил меня пальцем:
- Идите сюда, сейчас будет интересная передача.
В приемнике послышался мужской голос.
"Говорит Нью-Йорк! Говорит Нью-Йорк! Начинаем передачу для поляков. Что говорим - то говорим: хорошее или плохое, но всегда - правду!.."
Дружный хохот был ответом на последние слова.
- Давай, Юзеф, выключай эту "правду"! Достаточно! - крикнул Карел. - Поищи что-нибудь поинтереснее.
Мне показалось, что Юзеф недоволен словами брата, но не захотел почему-то спорить с ним. Он молча покрутил ручку регулятора, и скоро все замолкли, прислушиваясь к тихому певучему голосу.
- Кто это? - поинтересовалась я.
- Злата Прага, - ответил Карел.
Наверху в крышку бункера постучали. Юзеф мгновенно выключил приемник. Все замерли, напряженно прислушиваясь. Стук повторился. Три удара с промежутками.
- Юрек… - облегченно вздохнул кто-то.
Первым спустился в бункер высокий черноволосый парень с поразительно белым лицом. За ним показался майор в запыленной одежде, обросший густой бородой. Я вскрикнула. Василий с заблестевшими от радости глазами бросился к нему.
Последним в бункер прыгнул Николай.
После ужина Юзеф, суетясь и заглядывая в глаза майору, начал разговор. Партизаны сидели вокруг, внимательно слушали и ни разу не перебили его. Николай что-то шептал Василию, размахивая руками.
- Село наше большое, - рассказывал Юзеф. - Часть домов расположена у шоссе, остальные разбросаны по горам, так что километров на пятнадцать в окружности будет. Район, в котором мы живем, называется Верхней Силезией, или, по-нашему, Гурны Шленск. В селах большинство населения фольксдойчи и райхсдойчи. Поляков мало, все они находятся под наблюдением полиции. В нашем селе находятся отделение полиции и рота солдат. Большая воинская часть стоит в семи километрах отсюда, в городе Устронь. Там еще лагерь военнопленных - русские, сербы…
То, что говорил Юзеф, не было новостью. Все это уже знало и наше командование, потому что я успела передать сведения.
- Чем вы здесь занимаетесь? - спросил майор.
- Да так… Военнопленным помогаем и остальным, которые на восток пробираются. Уже тридцать человек переправили. Народу у нас немного. Да вместе всем находиться попросту негде в бункерах. Оружия маловато: карабины, пистолеты - все это у немцев поотнимали. - И притихшим голосом добавил, наклонясь ближе к майору: - Оружия бы нам, пан майор, автоматов бы русских!
- Какой я тебе "пан"? - засмеялся майор. - А насчет оружия, может, что-нибудь и придумаем… Ты как партизаном стал?
- Повестки пришли нам - в армию призывали. Тут я и мои братья - Карел и Юрек - решили уйти в горы. Позвали Пауля, Людвика, Яна и ушли. Потом остальные присоединились. Сейчас нас уже пятьдесят человек.
- Связь имеете с кем-нибудь?
- В городе есть коммунисты. Мы иногда встречаемся.
- Хорошо бы связаться с ними, - оживился майор. Юзеф промолчал.
Я забралась в свой уголок. Закончив разговор, майор подсел ко мне.
- Рассказывай, как дела. Рация в порядке? - А в глазах у самого такая радость.
- Связь наладила. Месторасположение сообщила, обстановку тоже. Приказано оставаться здесь и заниматься разведывательной работой… А про Петра… ничего еще не сообщала. - Сразу погасла радость.
Вспомнился Петр. Перед вылетом он был назначен заместителем майора. Больше двух лет он партизанил в родных местах. Почему же он струсил в трудную минуту? Что-то мы в нем проглядели…
Майор рассказал мне о своих двухнедельных скитаниях в горах.
Когда он говорит со мной, за короткими деловыми фразами я слышу много недосказанных теплых слов. Понимаю - сейчас война. Не время. Но я верю, я дождусь, я услышу эти слова.
Конечно, он очень беспокоился обо мне. Особенно после того, как партизаны, которых он и Николай приняли за немцев, сказали, что я нахожусь у них.
Однажды днем они с Николаем пробирались через густой кустарник. Приближаясь к полянке, замедлили шаги. Майор прошел вперед, раздвинул кусты и замер: посреди поляны стояла шеренга солдат, держа карабины у плеча, и целила прямо в него. Да, именно в него, никого другого здесь не было. "Тренировка", - догадался майор.
Он пригнулся, махнул рукой Николаю. Уйти удалось просто чудом.
Поздним вечером, когда воздух в горах становится необыкновенно душистым и прохладным, когда темнеют леса и слышнее говор ручьев, майор с Николаем подошли к пастухам, сидевшим у костра. Те потеснились, уступая им место, достали кисеты с табаком. Закурили. Познакомились с помощью отдельных слов: польских, русских, украинских. На другой день пастухи проводили разведчиков к партизанам.
Ночью я долго не могла уснуть. Прислушиваясь к ровному дыханию спящих товарищей, думала, что нет, оказывается, никакой романтики в этой самой партизанской жизни. В глухой земляной норе лежишь в самом дальнем углу, из которого в случае опасности и не выбраться, глядишь в темноту, вслушиваясь в каждый шорох. Я вспомнила, как холодно и страшно было жить целую неделю в лесу одной. Мне стало жалко себя, и я заплакала.
- Почему не спишь? - тихо спросил майор.
- А я сплю, - ответила я и уткнулась в подушку.
- Не надо, Ася. - Он близко придвинулся ко мне и так же шепотом продолжал: - Не надо! А самое главное - никому не показывай своих слез. Ты должна быть крепче всех. Ты ведь у нас одна!..
Утром, когда я проснулась, в бункере был только Юрек. Он лежал на постели, подложив под голову руки. Увидев, что я не сплю, Юрек быстро приподнялся, сел на постель и спросил неожиданно твердо и требовательно:
- Панна Ася, когда придут наши?
Я молчала.
- Когда придут наши? - повторил он.
- Кто "наши"?
- Красная Армия.
В это время в бункер спустился Юзеф. Юрек сразу лег на постель и замолчал. Я пошла умываться. Тихо было в лесу, и ничто не выдавало присутствия людей. Только предательски белели на еловых ветках коробочка зубной пасты и мыльница. Я заплетала косы, когда Юрек подошел ко мне. Разламывая в руках веточку, он спросил, глядя исподлобья:
- Это правда, что панна из Москвы?
- Да.
Он подошел ближе.
- Из само? Москвы?
- Из самой Москвы
Мне стало весело. Он стоял опустив голову, видно желая спросить о чем-то и не решаясь. Молчание становилось неловким. Юрек поднял голову, глядя куда-то поверх меня. Из-за леса послышалось характерное гудение немецких бомбардировщиков. Маленькими крестиками двигались они высоко в небе.
- "Фокке-вульф", - сказал Юрек и добавил: - На восток.
Мы следили за ними, пока крохотные крестики не скрылись за синеватыми верхушками дальних деревьев. И опять Юрек, быстро повернувшись ко мне, спросил:
- Ася, когда придут наши?
Было странно и радостно слышать от него это слово: "наши".
Меня пугала его порывистость, и в то же время как хотелось поверить ему!
- Скоро, Юрек, скоро…
Стояла хорошая погода. Я работала на рации, передавая командованию данные о дислокации воинских частей в ближайших городах и селах.
Юзеф познакомил майора с коммунистами из города Устронь. Руководителю группы Рудольфу Шуберту удалось связаться с начальником станции, и ко мне регулярно поступали сведения о движении немецких эшелонов по линиям Катовице - Краков, Катовице - Тешин.
Местные партизаны стали нашими ближайшими помощниками. Многие из них радовались этому. Но были среди партизан разные люди.
Больше всего меня интересовали три брата: Юзеф, Карел и Юрек. Юзеф относился к нам очень внимательно, как бы предупреждая любое наше желание. Но какое-то внутреннее чувство заставляло настораживаться при каждом его слове, каждом поступке.
Анализируя отношения между братьями, я сделала некоторые выводы. Юзеф и Карел - это что-то одно, хотя вели они себя по-разному. Юзефу тридцать четыре года. Карел - на два года моложе. Просыпаясь по утрам, он, лениво потягиваясь, рассказывает сны, балагурит за едой. Но, выслушивая распоряжения Юзефа, сразу становится серьезным, собранным, все, что бы тот ни приказал, выполняет немедленно. А Юрек?.. Он больше молчит. По вечерам, когда партизаны перед выходом на задание собираются в бункере в тесный кружок и запевают, как звучит его мягкий грудной голос!
Гуралю, чи ти не жаль?
Гуралю, врацай до галь!.
Когда Юрек поет эту протяжную, тоскливую песню, мне кажется, что он рассказывает о чем-то своем, наболевшем… О чем он тоскует?..
Юреку двадцать один год. Он молча слушает разговоры братьев, кивает головой и почти никогда не спорит с ними. Когда он уходит на задание, в его потемневших глазах мне чудится какая-то покорность. Нет, он не похож на братьев, совсем не похож.
На задания, или "выпады", как их называли здесь, партизаны ходили главным образом для того, чтобы обеспечить отряд продовольствием и одеждой. С вечера намечалось, куда идти, вернее, выбирался дом немца или фольксдойча, конечно такого, который известен особыми заслугами перед фашистами. А таких в округе было немало.
Предварительно обрезав телефонные провода и выставив охрану, партизаны заходили в дом, брали продукты и необходимую для партизан одежду. Муку оставляли в селе у знакомых женщин, которые пекли для них хлеб. Один раз в неделю партизаны приносили выстиранное, выглаженное белье. Я никогда не видела женщин, выполнявших эту работу, но понимала, что в деревне у нас много друзей.
Эти первые дни нашей жизни с партизанами были заполнены мелкими, но интересными событиями, всегда сопутствующими знакомству, сближению. Вырабатывался общий разговорный язык, в основном польский, но с примесью немецких, русских и чешских слов. Недалеко проходила граница с Чехословакией, и партизаны иногда заходили на ее территорию.
Я присматривалась к окружающим меня людям, разговаривала с ними и в каждом находила что-то хорошее. Только у некоторых оно на виду: бери, пожалуйста, а у других скрыто глубоко: попробуй подыщи ключ.
Часто по вечерам молодежь окружала майора, и все подолгу слушали его рассказы о наших советских партизанах, о боях с немцами, о первом боевом крещении дивизии имени Костюшко. Юзеф издали смотрел на нас. Глаза его темнели, брови сдвигались. О чем думал он в такие минуты?
Однажды вместе с партизанами с задания пришел Антон Шовкалюк. До войны он жил в Винницкой области, работал в колхозе бригадиром. На фронте попал в плен. Через двадцать дней бежал и некоторое время скрывался дома. При отступлении немцы забрали его на окопы и оттуда угнали в лагерь. Из лагеря его взял к себе в работники какой-то "бауэр". Антон был таким тихим, что я удивилась, как он осмелился сбежать от хозяина. Украинец, земляк Петруся и Василия, Антон любил рассказывать о доме, о работе в колхозе.
Партизаны вместе с нашими разведчиками уходили от Бренны в разные стороны, доставали необходимые нам сведения. Я передавала в центр: "22 августа 1944 года. В районе города Живец производятся оборонительные работы. Железобетонные доты и дзоты, окопы полного профиля. Мобилизовано местное население. В местечке Тржинец, западнее города Живец 40 километров , военный завод. Выпускает танки всех типов…"
Казалось, что теперь уже все встало на свои места, нужно только работать.
Как-то утром, проснувшись, я удивилась тишине. Посмотрела на нары и почувствовала, как похолодели руки и ноги, а сердце стало стучать гулко и редко.
В бункере никого из партизан не было. Только около печки, аккуратно сложенные, лежали хлеб, крупа, жиры, сахар - примерно четырех-пятидневный запас. Я разбудила товарищей.
- Да-а-а, - невесело усмехнувшись, протянул майор. - Дела…
Мы не понимали, что произошло.
Поправляя подушку, я нащупала под ней что-то твердое. Незаметно для остальных достала большое румяное яблоко. Это Юрек, вероятно, оставил мне свой прощальный привет. Стало почти до слез обидно.
- И он ушел… Зачем же нужно было притворяться?
Этот случай как бы встряхнул нас, заставил пристально взглянуть на создавшееся положение. Что за люди здешние партизаны? Они против фашистов - это, кажется, ясно. Но если они покинули нас, с кем же они?
9
День прошел в гнетущем молчании. Николай, покачав головой, принялся за приготовление пищи. Майор долго лежал в углу, дымя папиросой. Говорили мало и все о пустяках. Вечером майор надел куртку, затянул потуже ремень и, положив в кобуру заряженную обойму, подошел ко мне:
- Ну что, курносая?
Я поняла: ему страшно идти сейчас в лес, в горы, неизвестно куда. Но нужно. И никому другому он не разрешит сделать это.
- Ничего, - с вызовом ответила я.
- То-то же! - Майор засмеялся, резко повернулся и вылез из бункера.
Я настроила приемник рации на Москву. Антон лег спать. Николай и Василий о чем-то разговаривали.
Вернулся майор под утро. Я сделала вид, что сплю. Николай ждал его. Ничего не сказав, майор разделся, закрылся с головой одеялом и затих, - вероятно, уснул. Николай сидел, глядя в открытое окошко бункера на голубеющее в верхушках деревьев небо, и думал.
Разведчики и партизаны часто поверяли мне свои тайны, и я хорошо знала жизнь моих товарищей.
Высокий, коренастый, обладающий недюжинной силой в молодости, Николай был заводилой среди парней. И когда ему приглянулась красавица Ольга, ее бывшие поклонники без боя отступили. Вскоре он заявил отцу и матери, что женится на Ольге. Родители всячески пытались отговорить его от женитьбы на бесприданнице, но Николай, стукнув кулаком по столу, сказал:
- Женюсь на Ольге! И только на ней! Возражать будете - в примаки уйду…
А куда было идти в примаки, когда у Ольги в домишке хоть шаром покати…
Через год после свадьбы Ольга родила дочь, через два года - вторую.
- Понимаешь, одни девчонки! Ну что с ней сделаешь?! - говорил он, а в голосе чувствовалась горячая любовь и к девчонкам, и к Ольге…
Серые тяжелые тучи скрывали предрассветную синеву. Как из частого ситечка, начал сеять дождь. Николай прикрыл вход в бункер, постоял в нерешительности, повел плечами, как бы отгоняя воспоминания, снял с вешалки пальто и, забравшись в дальний угол, захрапел.
Дождь лил два дня не переставая. В бункере было непривычно пусто, тихо и сыро. Мы оказались, как сказал майор, при "пиковом интересе". Действительно, положение было до такой степени сложным, что даже видавший виды майор не знал, с чего начинать. Без местного населения, без тесной связи с ним мы не можем действовать. Значит, нужно снова здесь, в Бренне, искать людей, добывать сведения. А кому теперь из местных жителей можно поверить, на кого надеяться?
С чего начинать? Этот вопрос в равной степени обдумывал каждый из нас.
Майор, насвистывая, рассматривал карту Польши и Чехословакии, оставленную партизанами. Николай рассказывал смешные истории, чтобы хоть немного развеселить нас.
- В нашем селе у одной женщины было шестнадцать человек детей. Хатенка небольшая, тесно. Вот она вечером принесет две охапки сена, разбросает его по полу, и повалятся ребятишки спать. Мать говорит старшей дочери: "Ну-ка, посчитай, все ли дома". Дочь считает по парам ног: "Одна, вторая, третья…" Досчитает до пятнадцати, про себя забудет и кричит: "Мамка, у нас двух ног не хватает!.."
Мы смеялись.
- Тише, тише, - приглушенным голосом остановил нас майор.
Было слышно, как кто-то шел по земле, по потолку бункера. С хрустом ломались сухие веточки. Мы все встали, отошли в угол, приготовили оружие. Прошло несколько секунд томительного ожидания, и сверху спрыгнули Людвик и Зайонц. Они были членами другой партизанской группы и не однажды приходили к нам раньше.
- А мы узнали, что у вас тут немножко некрасиво получилось, - сказал Людвик, - и решили пригласить к себе. Пойдемте к нам, пан майор. У нас хорошие ребята.
Майор ответил за всех согласием. Но не было уже того оживления, той радости, которую мы испытали при первой встрече с партизанами. Появились настороженность, какое-то внутреннее напряжение.
В ту же ночь мы перебрались в другой бункер. Здесь нас встретили приветливо, но потребовалось еще много времени, прежде чем сдержанность сменилась расположением, а недоверие откровенностью.
В этой группе в основном были молодые партизаны. Из центральных областей Польши до них доходили слухи о героической борьбе партизан, о трагическом подавлении восстания в Варшавском гетто, о славном боевом пути Войска Польского. Им тоже хотелось действовать, со всей горячностью молодости хотелось бороться, бить проклятых швабов и гнать их со своей земли. Поэтому не удивительно, что партизаны попросили майора быть их командиром, чувствуя и уважая в нем боевой опыт, знания и авторитет офицера Красной Армии. Но действия майора были ограничены приказом командования, пославшего нас на выполнение боевого задания, и согласие майора на руководство группой, а в дальнейшем - отрядом, стоило ему больших, напряженных раздумий.
Днем партизаны отдыхали, а вечером уходили на выпады в село и на встречи со связными. Меня оставляли на всю ночь одну. Вход в бункер сверху закрывали крышкой, заваливали хворостом. В темные ночи в горах метался ветер, шумели наверху деревья, скрипели сухие стволы. Положив револьвер на постель, я готовила еду, подметала земляной пол. Потом забиралась в свой уголок, включала рацию и слушала Москву. Далеко-далеко, как в сказке, за дремучими лесами, за высокими горами лежала родная страна.