Старший лейтенант Зобов понял намек и, не подчиненный комбату, а только располагающийся в полосе его батальона, поддерживающий этот батальон, готов был постоять за себя и за свою недозволенную и осуждаемую всеми любовь.
- Свято место, капитан, пусто не бывает. Понял? Ну… я пошел. Попробую.
Он хитренько, всезнающе улыбнулся и вышел, а Басин долго разбирался в себе.
Черт знает что такое - распустился. Перестал владеть собой. Зачем обидел человека? И он уж совсем было отрезал себя от Марии - силы воли у него бы на это хватило, - но вспомнил хитренькую ухмылку Зобова и понял ее по-своему: у Марии тоже кто-то бывает.
И это его ожгло. То темное, что народилось в нем, потеряло все хорошее, с чем оно сопрягалось, и потемнело еще сильней. Только исподволь бродившее в нем решение созрело. Он сердито сплюнул и, словно оправдываясь, сказал:
- А-а… Все они такие.
Глава четырнадцатая
Старший лейтенант Зобов не спешил соглашаться со своими подчиненными. Легко, словно перекатываясь, в новеньких, еще негнущихся валенках и кремовом полушубке с ослепительно белым воротником, то и дело сбивая ушанку то на затылок, то на глаза, он обходил всю оборону батальона, выискивая нужные огневые. В ходе этой рекогносцировки он и наткнулся на Жилина и Засядько, которые терпеливо лежали в кустарнике, выслеживая вражеского снайпера.
- А-а… Снайперята, бойкие ребята, - рассмеялся Зобов. - Либо дождик, либо снег, либо стрелим, либо нет. И давно выслеживаете?
Он стоял в рост, а сзади, присев на колено, чернел его связной из артразведчиков - в шинели, надетой поверх стеганки, в ватных брюках и валенках. Он казался толстым и неповоротливым. Костя чуть не взвыл от обиды; только устроились, замаскировались, а тут эти… со своими байками.
- Вы бы присели, товарищ старший лейтенант… Снайперы шалить не любят.
- Где тот снайпер, где передовая? - засмеялся Зобов. - Будет он сюда стрелять. - Он вздохнул, передвинул шапку на затылок и спросил:
- Твоя фамилия, помнится, Жилин?
- Жилин, - проклиная все на свете и опасаясь за жизнь Зобова, ответил Костя. - А что?
- Да вот думаю - одной стежкой бегаем, а никак не познакомимся.
Костя аж побелел от злости и от страха за Марию.
- Шли бы вы, товарищ старший лейтенант, от греха подальше, - процедил он. - А то я, обратно, за вас не ручаюсь.
- А ты что, раньше ручался? - уже недобро усмехнулся Зобов и не спеша пошел к следующей куртинке полузанесенных снегом кустарников.
Когда он отошел. Костя перевел дух и выругался. Что за привычка у людей не держать язык за зубами! Засядько сказал:
- Средний командир ведь… Должен понимать, что позицию размаскировал… Может, сменим?
- Нет. Они прошли, - значит, и снайпер и наблюдатели могут подумать, что тут ничего нет, - отрезал Костя.
Он лежал и думал о Марии. Скрывать свои отношения долго они не смогут. На передовой хуже, чем в деревне - все все знают, не спрячешься. Как тогда? Что о ней скажут? Что скажут мужики о нем, Костя представлял: похвалят. Не растерялся парень. А ей каково?
И вдруг пришла странная мысль: а может, Мария нарочно напросилась в их батальон?
Сладкая волна обожгла его, и на глазах навернулись слезы благодарности. Он не спрашивал, как она очутилась в батальоне, а она не говорила. Надо все выяснить. Все!
Потому что дело завязалось всерьез. Тут уж не просто так, шуточки… Выходит - любит, собой рискует…
Костя задумался и вздрогнул, когда правее, там, куда шел Зобов, раздался вскрик раненого. Костя сразу понял, что ранен связной Зобова - он хорошо виден на снегу, - а уж потом понял, что не слышал выстрела; задумался. Что стрелял снайпер, которого они стерегли, Костя не сомневался. Он понимал, что следить сейчас за позициями противника бесполезно, - снайпер наверняка скрылся в укрытии. И он с надеждой посмотрел на Засядько. Но тот приник к оптическому прицелу и молчал - значит, тоже не заметил.
Ну, ладно. Засядько только привыкает к настоящей снайперке, а он… Опытный человек, командир - и позволил, чтобы почти рядом с ним ранили бойца. Пахло позором еще похлеще, чем тот позор, который случится, если откроются их отношения с Марией. И тут он выругался, потому что понял - он все время думает о ней и все сводит к ней.
- Откуда стрелял? - отрывисто спросил он у Засядько.
- Вы ж слышали… Вроде из дзота - звук слабый. Хоть маленькое, но оправдание - слабый звук. Мог и не заметить.
- А вспышки выстрела не видел?
- Нет, не заметил.
Левее, там, где лежали в засаде Джунус и Кислов, раздался выстрел, и к бугорку протянулась трасса. Она погасла в снегу, а может, в амбразуре. Сейчас же раздалось два выстрела: теперь стреляли оба. Потом еще левее тоже прогремели два выстрела - били Малков и Алексей Кропт.
Жилин все понял: Жалсанов ждал, что первым выстрелит Костя, - снайпер бил в его секторе. Но командир промолчал, и Жалсанов решил правильно: командир не заметил врага, и выстрелил сам хотя бы для того, чтобы нагнать страха, дать знать фрицу, что он под наблюдением, пусть стережется. Малков тоже поступил правильно: ударила одна пара, ее следовало поддержать огнем, чтобы рассредоточить внимание противника. Все действовали правильно, грамотно, как договаривались. Один только командир оплошал, потому что думал. Думал о Марии. Впервые так нежно и так благодарно, и впервые из-за нее пролилась чужая кровь.
Нет, это было не так - кровь пролилась не из-за нее. Из-за нее не удалось отомстить за эту кровь. Да и не обязательно сразу - фриц тоже человек умный, обученный. Можно было найти и многие другие объяснения, но Жилин ощущал свою вину: мог - и не сделал. Состояние было почти такое же, как в тот день, когда был убит комбат Лысов: никто не знал, как сложится бой, но Костя чувствовал - если бы он был рядом с комбатом, тот, может быть, остался жить. Ом тяжело вздохнул и ответил на молчаливый вопрос Засядько:
- Не стреляй. Зачем открывать огневую? Сейчас мы уже его не достанем.
В сумерках они последними вернулись в тыл. Рабочий по кухне лениво колол сырые дрова, повар ругался с ездовым, который привез не полную бочку воды. Из кухонной землянки слышался смех Марии. Сердце екнуло, и Костя заглянул в землянку. Мария чтото крошила на доске, а на плите, в сковородке, жарилась заправка для вечернего супа. У плиты сидел Кислов и говорил что-то смешное. Лицо у него, освещенное огнем из подтопка, было лукавым. Он увидел Жилина, поднялся, чтобы встретить командира, но Костя опустил плащпалатку и прикрыл дверь.
Теперь сердце не екало. Оно колотилось гулко, ощутимо. Во рту появилась горечь.
А что, собственно, знал Костя о Марин? она была в оккупации. Она видела и знала немцев. Как она вела себя с ними, если может вот так спокойно и весело хохотать с Кисловым, которого и знает-то… Впрочем, и его она знала…
И тут Костя, к своей чести, рассмеялся - горько, но рассмеялся: надо же, до какой чуши можно додуматься. Кислов в отделении стал вроде старшины. Значит, он и должен отираться возле Марии - все-таки "блат" на кухне. И ей удобней подбрасывать снайперам дополнительные блага. Но все-таки… Все-таки на душе было неспокойно, и Костя решил выяснить все. Что "все", он еще представлял слабо.
В уже протопленной землянке сидел один Джунус.
Он курил у печи, и волны дыма, выслаиваясь, легко и красиво вплывали в скупо освещенное поддувало. Его темное, не столько скуластое, сколько круглое, с прямым тонким носом, лицо с острыми, косого разреза темными глазами было бесстрастно. Он не взглянул на Костю, затянулся и, не изменяв ни позы, ни выражения лица, жестко, отрывисто сказал:
- На войне одно думать надо.
Он наверняка хотел сказать несколько иное и, наверное, долго примерял к русскому языку то, что хотел сказать, и вот получилась эта фраза. Костя понял его: иначе Джунус сказать не мог - он предупреждал командира, предупреждал товарища. Казах Джунус знал суровые законы войны, знал, что нарушать их не имеет права никто и никогда. Костя вышел из казачьего рода и тоже знал эти законы, и он чувствовал, что уже нарушил их. Не по своему почину, но нарушил. И сегодня пролилась первая кровь. Она осталась неотмщенной. Джунус, умный, бесстрашный, молчаливый Джунус понял, что произошло на огневой и почему.
- Ты прав, - устало сказал Костя, - обратно, прав…
Он сел рядом, бросил в топку полено и стал сворачивать цигарку. В поддувало падали угольки, на мгновение освещая их покойные, темные лица - совсем непохожие и очень одинаковые лица степняков из рода воинов.
Пожалуй, на всем белом свете не было сейчас более близких и нужных. друг другу людей, чем эти двое, чужих этой глинистой, промерзшей земле, этим занесенным снегом перелескам, скованным морозом болотам, но опять-таки не только разумом, но и опытом предков понимающих, что именно здесь они на месте, необходимы и что, самое важное, все это, не, так давно чужое, теперь тоже свое, родное и таким останется во веки веков. И как они. впитали в себя память степных предков, так впитанное ими. здесь, на этой подмосковной, калужской. или смоленской земле, они передадут своим потомкам…
- Плохо дело, комсомольцы-москвичи, - усмехнулся Костя - Что ж будем делать?
Джунус не ответил. Он считал, что сказанные Костей слова - пустые слова. Мужчина, воин должен уметь решать все сам. Только сам. А товарищ, друг должен помочь. И Джунус ждал решения… Оно пришло. Костя уже мог принимать такие решения - горячка любви остывала и помощь Джунуса не требовалась. Просто Костя не пошел к Марии.
Глава пятнадцатая
Немецкого снайпера они все-таки подстерегли.
Во время разбора неудачного дня словно раздвоившийся в душе Жилин нашел в себе силы разобраться в характере противника. Скорее всего, он был молодой и неопытный.
Наблюдал плохо: когда Зобов со связным стоял у кустарников, снайпер мог и должен был их видеть, но не стрелял - чего-то опасался. Чего? Вполне вероятно, принял их за чучела.
А когда старший лейтенант прошел дальше - выстрелил по связному. Почему? Да потому что он был в темном, хорошо выделялся на снежном фоне. Опытный же снайпер прежде всего стрелял бы по Зобову в белом, несколько сливающемся с фоном полушубке.
Снайпер должен был знать, что впереди всегда идет командир, а за ним - связной или охрана. Даже только ранив командира, стрелку легче было бы разделаться со вторым - связным: этот хорошо виден и деваться ему было бы некуда.
Вот так, разбирая событие дня, в отделении решили, что со старого места снайпер стрелять не будет. Его вспугнули. Куда он перейдет? Скорее всего, в полосу девятой роты - там на фланге батальона наши снайперы охотились не часто, и, следовательно, там много "непуганых" фрицев. К ним под крылышко и перейдет немецкий стрелок.
Так оно и случилось. Немец действительно перешел поближе к флангу, но выстрелил по чучелу не из дзота, а из кустарника, возле которого проходила траншея. Костя немедленно всадил туда две пули, Засядько добавил. Но все три пули явно срикошетировали, обив иней на кустарнике. Мало того, немец успел сделать выстрел, и пуля прошла как раз между Костей и Засядько. Оба, смущенные, не стали испытывать судьбу и немедленно сменили позицию. Костя оставил на новом месте Засядько, а сам помчался к командиру роты, который еще только собирался ложиться спать.
- Товарищ старший лейтенант, - взмолился Костя, - свяжитесь с минометчиками, пусть ударят по снайперу!
- Сам уже не справляешься? - спросил сердитый Мкрытчан.
- Поймите, он явно прикрывается бронещитком - пули рикошетируют.
- Какой может быть щиток? Да еще броне? Снайпер как танк?
- Вроде танка, товарищ старший лейтенант. А если минометчики…
- Хватит, - выпучил глаза Мкрытчан. - Мины на лимите. Зачем швыряться?
"Черт упрямый!" - про себя выругался Костя и почтительно попросил:
- Разрешите позвонить минометчикам?
- Звони, - недоверчиво разрешил командир девятой роты.
Прислушивавшийся к их разговору телефонист в душе сразу встал на сторону Кости и отчаянно закрутил ручку телефона.
- Товарищи! - без предисловий взмолился Костя. - Снайпер за бронещитком прячется.
Помогите выкурить. Это Жилин говорит! Сержант Жилин.
Там, на наблюдательном пункте минометчиков, его поняли сразу и сразу же приняли решение:
- Укажи цель! Поможем.
Они договорились о целеуказаниях, и Костя помчался к снайперам. Возле Засядько уже торчал Малков, курил и вяло, назидательно ругался.
Костя быстро объяснил, в чем дело, и приказал:
- Стреляйте и под снег. Пулю поверху, пулю под снег.
Он давно заметил, что когда бежишь по траншее, то заснеженные брустверы кажутся выше, и невольно сгибаешься, чтобы каска не показывалась над снегом. А пуля пробьет такой снег запросто…
- Как это - под снег? - недовольно спросил Малков.
Пришлось объяснять, а это сбивало боевой настрой. Малков ушел, а Костя с Засядько разошлись по траншее и через амбразурки в снегу трассирующими пулями показали цель минометчикам, а заодно и предупредили немца: держись. Охота не окончена.
Далеко позади раздался слабый хлопок выстрела, и в небе заныла первая мина. Она разорвалась метрах в двадцати от позиции снайпера, и Костя опять выстрелил трассирующей пулей. Теперь минометчики дали залп батареей. Четыре мины вспухли в кустарнике одним дымным облаком, и кустарник сразу потемнел, приобрел предвесеннюю лиловатость.
Костя рассчитал правильно. Аккуратный, хозяйственный немец не мог позволить себе оставить бронещиток. Он снял его, но пригнуться как следует не успел - подвела привычка пригибаться в траншее до линии снега…
Однако минометчики еще не знали, что снайпер был уже обезврежен, и выдали второй залп, который лег чуть правее. И тут случилось почти чудо. Из пустынных кустарников выбежали три немца и помчались прямо поверху к ходу сообщения. Снайперы поняли их маневр и стали стрелять не сразу, а чуть подождали, пока выдохнется их порыв в сугробах.
От шести снайперов трем, бегущим по снежной целине, уйти невозможно…
Минометчики теперь уже работали на себя - в кустарнике оказался НП противника, который никто и никогда не засекал.
Вечером Жилин доложил об общей удаче снайперов и минометчиков. Басин довольно кивал головой, а вызванный командир минометчиков, молоденький лейтенант, сиял от удовольствия и сразу предложил:
- Товарищ капитан, вы прикажите снайперам взаимодействовать с нами. Ведь иной раз столько фрицев из под наших мин выскакивает! А снайперы бы их добивали.
Басин смотрел в возбужденное юношеское лицо, представлял, как хочется лейтенанту рассказывать об удаче всем и каждому, и потому отрицательно покачал головой:
- Приказывать не буду. Работа у снайперов творческая, они сведены в отдельное подразделение, так что вам, лейтенант, придется договариваться лично с Жилиным. А я - не возражаю. Все ясно?
Лейтенанту все было ясно, и он собрался решать какие-то свои вопросы, но Басин резко повернулся к Жилину:
- Что у тебя с артиллеристами?
Лейтенант понял, что поговорить ему не придется и откозырял. Жилин проводил его взглядом и доложил, как ранили связного Зобова. Басин вспомнил слова Зобова о святом месте и недобро усмехнулся: бог война называется… на пехоту свысока поглядываешь, подначиваешь, а сам о простейших вещах не думаешь.
- Напугали вы его, - сказал он Жилину и вдруг резко спросил:
- Кто, в случае чего, тебя заменит? Ты об этом думал?
Жилин насупился, исподлобья взглянув на комбата. Тот засмеялся:
- Учиться тебе нужно, Жилин, вот в чем дело. Я ж тебе обещал - сделаю из тебя человека.
- Учиться я погожу, - усмехнулся Костя, поерзав, - Нужно войну сломать.
- Нет, мой дорогой, война эта - надолго. И командиров для нее, особенно обстрелянных, потребуется много. Так что думай… кого на свое место готовить. - Басин неожиданно вздохнул. - Пока я живой и на батальоне.
Вечером, после обеда, Жилин долго лежал на нарах, слушая беззлобную перебранку Кислова и Малкова: очередь идти за дровами была Малкова. а он, до отвращения не любящий заниматься хозяйственным и делами, возражал:
- Взялся за хозяйство - вот и веди. А то видал, как оборачиваешь: хочу делаю, а хочу - нет. Порядок должен быть.
- Вот ты по порядку и действуй - твоя очередь, ты и чеши. А я что взял, то и отдать могу.
- Как же - отдашь… Ты от кухни не отлепишься. Прикипел.
Отделение дружно засмеялось - у него, отделения, появились тайны от командира. Костя сразу понял это по их хитрым, словно бы ненароком обращенным на него взглядам. Ну и что? Почему не посмеяться над товарищем, если даже этот товарищ стал командиром? Но тут взорвался Кислов:
- Ты чего болтаешь? За это знаешь что бывает?
Это был уже не беззлобный треп-перебранка. Это прорезался гнев. И Костя сразу вспомнил грудной смех Марии в кухонной землянке, тревожный и, как теперь показалось Косте, виноватый взгляд Кислова.
Он не пошевелился, не двинул рукой. Он просто помял, что - смешон. Измена не так страшна, как сопутствующий ей смех окружающих. А Костя никогда еще не был смешон.
Он долго не мог совладать с собой, переходя от душащей ярости до безвольного убеждения, что смеялись не над ним и не из-за Марии. Но все это не помогало, Костя уже ревновал и ничего с собой поделать не мог. Он встал и молча ушел.
Все вокруг было привычно и домашне - и гул голосов, и всплески смеха у кухни, которая кончала раздачу обеда-ужина, я чьи-то слаженные тенор и баритон, задушевно поющие про печурку в землянке, и обыкновенный перестук пулеметов, и словно простуженные, лающие винтовочные выстрелы. Костя подумал: к оттепели. винтовки вдалеке осипли.
Мороз как будто ослабел, но стал влажным, въедливым, в нем не было крепости, бодрости. Вздрагивая от этого противного, словно мокрого, холода, Костя походил по безопасным, скрытым за скатами тропкам и уже почти спокойно подумал:
"А почему я ее ревную? Мы ведь оба свободные. Как каждый решит, так и получится. - Но эта мысль не успокоила его. Нет, они уже не были свободные, они уже связаны общей тайной, общей радостью и общим страхом. Причем Мария, вероятно, даже большим, чем он. - А чего ж делать? Как поступить? - Тут припомнилось недавнее решение как следует поговорить с Марией и выяснить все до ниточки. - Но что выяснять? Что? Зачем пришла в батальон? Как жила прежде? Почему смеется с Кисловым? Что случилось?" Выходило, что ничего не случилось, психовать не из-за чего, а вот разобраться в себе и в ней. а уж потом и решить чин чинарем - это надо.
"Что ж ты решишь? Что? Женишься? Война же идет! Война! А может, тебе семейную землянку выделят? Или отправят в тыл, чтоб ты. там семью строил, а тут другой пускай воюет? А может, отправишь молодую жену домой, к матери? Так нет еще у тебя дома, и матери, может, нет. Дурак ты. дурак, Живи, пока живется, а там… Там видно будет.
Останешься живым - разберешься, а нет… так война все спишет. Мертвые сраму не имут".
Он окончательно но как-то тяжко, мрачно успокоился, побродил еще немного и вернулся в землянку. Ребята готовились пить чай, обсуждали наступление на среднем Дону.
Молчаливый Костя сидел с края стола, прислушивался, изредка исподлобья присматриваясь к товарищам.