СХ
На миг оба замолчали; Эн-2, казалось, размышлял, а Барка Тартаро, громадный и грузный, стоял над ним, немного наклонив голову, и пальцы на его длинных руках касались суставами края кровати.
- Но это ничего не меняет, - сказал Эн-2.
- Что ты говоришь, командир?
- Может быть, он все-таки хороший человек.
- Ты говоришь о хозяине лавочки?
- И о нем и обо всех других. Может быть, все - хорошие люди.
- Это неправильно, командир.
- Откуда нам знать?
- Знать можно! Ты слышал о том, что они затравили человека собаками?
- Затравили человека собаками?
- Клемм и его подручные, командир. А Сын Божий сегодня умертвил собак.
Эн-2 спросил:
- Сын Божий погиб?
- Он засунул обеих собак в холодильник.
- В холодильник?
- Да, в холодильник Клемма, - ответил Барка Тартаро.
- Сын Божий большой шутник.
- Испанец тоже шутник.
- А испанец что сделал?
- Он прикончил Клемма, командир.
- Вот это доброе дело, - сказал Эн-2.
- Доброе, командир.
- Теперь надо убрать Черного Пса.
- Уберем и его.
- Мы их всех прикончим!
- Если ты останешься здесь, они прикончат тебя, - сказал Барка Тартаро.
- Завтра я уйду.
- Уходи сегодня. Что, если они захотят расправиться с тобой сегодня?
- Сегодня мне надо побыть здесь. Нынче вечером они меня не прикончат.
- Но что нам-то думать, если с тобой случится беда?
- Никакой беды со мной не случится, Барка!
- А если случится? Нам придется думать, что ты сам этого хотел.
- Я ничего не хочу, - сказал Эн-2. - Ведь ты не знаешь, какие у меня могут быть дела.
- Не злись, командир.
- Я не злюсь. Ничего я не хочу.
Барка Тартаро стал прощаться.
- Вот испанец тоже остался, - сказал он, уходя.
- Остался?
- Да, они взяли его, когда он еще не отошел от Клемма.
- А! Ею взяли?
- И Сына Божия взяли.
- И Сына Божия?
CXI
Барка Тартаро ушел. В комнате было почти совсем темно.
- Тоже тип! - сказал Эн-2.
Если с ним случится беда - хочет он этого сам или нет? Нет, он не хочет ничего. Он испытывал какое-то раздражение, и еще его взволновало известие о том, что они уничтожили Клемма. Чувства снова стали напряженными, и они раздваивались, потому что двойственными были новости, которые он узнал: о том, что прикончили Клемма, и о том, что Сын Божий убит, что он тоже погиб и никто не мог ему помочь. Но сильнее всего было раздражение.
- Тоже тип! - повторял Эн-2.
Какая-нибудь беда с ним вполне могла случиться. Но можно ли говорить, что он сам этого хотел?
Сын Божий погиб, и испанец тоже. Но никто никогда не скажет, что они этого хотели. Скажут только то, что они сами говорили бы о себе.
"Es nada", - сказал бы испанец. И так же будут говорить о нем. Что он сказал только: "Это ничто. Es nada".
Вот что было самое простое: погибнуть, как они.
Почему же о нем скажут, что он сам этого хотел? Потому что он хотел остаться здесь, пусть даже это стоило бы ему жизни? Но ведь если он должен погибнуть, то мог бы погибнуть так же просто, как они. Они уничтожили Клемма. Неужели и он не может сделать что-нибудь в этом роде?
CXII
Он видел, что за стеклами уже темно; жалюзи не были опущены. Дверь беззвучно отворилась.
- Опять? - сказал он. - Кто там еще?
- Тссс! - сказал вошедший. Он говорил шепотом. - Синьор…
- Оставьте меня в покое.
- Нет, товарищ. Уже здесь…
- Кто здесь? Я тоже здесь.
- Я не о себе говорю, - сказал рабочий. - Ты меня прости. Это они здесь.
- Они? Кто они?
- Они. Люди Черного Пса.
- Чего они хотят?
- Они пришли. Квартал оцеплен.
- Зачем? Иди спать, товарищ.
- По крышам можно бежать.
- Так беги.
- Прости меня, брат. Я о тебе говорю.
- А мне бежать незачем.
- Как незачем? Я же тебе говорю, что они пришли.
- Что они могут мне сделать? Пусть приходят.
- Все в доме бегут.
- Тем лучше, брат. Я еще лучше буду спать.
Эн-2 сам не понимал, что хочет сказать. Неужели он и в самом деле хотел сказать, что будет спать еще лучше?
Все погибли. Разве не погиб Сын Божий? Он был у Эн-2 только сегодня утром - и вот он погиб. Погибнуть было легко, погибнуть было проще всего.
А Берта все не приходит. Что он может сделать, если она все не приходит? Раз она не приходит, значит не может; или это значит, что она не придет никогда, или что придет, чтобы снова уйти, как всегда бывало; это значит, что бесполезно пытаться уйти, пытаться выжить, не погибнуть.
- Слышишь? - спросил рабочий. Что он должен был слышать?
Раздавался голос. И из-за этого голоса он должен покинуть свою комнату, бежать по крышам, уезжать в другое место и там начинать сначала?
- Это он сам, - сказал рабочий. - Черный Пес.
Голос громко звучал над городом.
- Пусть придет он сам, - сказал Эн-2.
- Значит, ты и вправду хочешь делать то, что я подумал, - сказал рабочий.
- А что ты подумал?
- Сам знаешь, если хочешь это сделать.
- А если не знаю? Скажи.
- Чго ты хочешь убить Черного Пса.
CXIII
Эн-2 сказал:
- А ты хитер, товарищ. Сразу все понял.
- Ты и вправду это задумал? Хочешь сделать это?
- Хорошо будет, если кто-нибудь это сделает. Спасибо, друг.
- Ты говоришь мне спасибо? За что?
- За то, что ты понял.
- Это все поймут.
- Поймут потом. А ты понял еще раньше.
- Раньше?
- Раньше всех, даже раньше меня.
- Раньше тебя?
Наверное, и раньше его. Разве он знал сам, что хочет это сделать?
- Наверное, и раньше меня.
- Как так раньше тебя?
- Может, я и сам не знал, что хочу сделать это.
- Ты еще и шутишь! Я понял.
- Может, и так. Ведь ты все понимаешь, - сказал Эн-2. И добавил: - А теперь тебе пора уходить.
- Я ухожу, - сказал рабочий.
Он говорил, что уходит, а сам все не уходил.
- Пока, - сказал Эн-2.
- Пока, - сказал рабочий. Но он не уходил.
- Мне хочется что-нибудь сделать, - сказал он. - Что я могу сделать?
Эн-2 велел ему вывернуть лампочку и унести ее.
- Готово, - сказал рабочий. - А еще оружие тебе не нужно?
- У меня хороший револьвер.
- И мой неплох…
- Мне хватит моего.
- Возьми и мой. Так ты больше убьешь.
Эн-2 взял револьвер, который протянул ему рабочий.
- Спасибо.
- Тебе больше ничего не нужно?
- Дай мне сигарету, если у тебя есть.
- У тебя нет ни одной сигареты? - спросил рабочий.
CXIV
- Нет, - сказал Эн-2. - Мне бы очень хотелось, чтобы было что покурить.
- О господи! - сказал рабочий. - У меня нет ни одной сигареты.
- Нет? Ну и ладно.
- Как же ты обойдешься?
- Все равно.
- Нет, не все равно. Я бы хотел, чтоб у тебя была сигарета.
- Неважно. Не думай об этом.
- А что, если мне остаться с тобой? - сказал рабочий.
- Зачем? Ты иди!
- Ты останешься, а я уйду?
- Ну, конечно. Хватит и одного.
- По-твоему, вдвоем не лучше?
- По-моему, нет.
- Если бы я был молодцом, я бы остался.
- Что бы это дало? Ступай, друг.
- Мне бы хотелось быть молодцом.
- А ты и можешь быть молодцом, если хочешь. Ты ведь хочешь?
- Я хочу научиться.
- С моими товарищами ты быстро научишься.
- Да где я их найду? Кто они?
- Ты сумеешь запомнить явку?
- Сумею.
Эн-2 дал рабочему адрес Орацио.
- Запомни наизусть.
- Запомню.
- Скажи, что тебя прислал Эн-2.
- Хорошо. Эн-2.
- И скажи им: пусть передадут всем из Навильо-2.
- Навильо-2.
- Да, Навильо-2.
- Я запомню, - сказал рабочий. - Ты мне советуешь, отец?
- Это хорошее лекарство, - ответил Эн-2.
- Что хорошее лекарство?
- Быть молодцом.
- Быть молодцом - хорошее лекарство?
- Да, помимо прочего, хорошее лекарство. От всего помогает.
- Вот оно что! - сказал рабочий.
- А теперь тебе надо уходить, - сказал Эн-2.
CXV
Рабочий ушел, голос Черного Пса раздавался перед самым домом, слышен был и свист его хлыста; а человек по имени Эн-2 - уверен, что делает самое простое из всего, что может сделать.
Он делал то же, что сделали Сын Божий и испанец. Он погибал, но погибал сражаясь. Разве он не сражался сейчас? Разве дело только в том, чтобы сражаться и выжить? Можно сражаться и погибнуть. Он делал то же, что столько людей делали до него.
Они не скажут, что он сам этого хотел. Скажут только то, что говорил он сам. Что быть молодцом - отличное лекарство.
В руках у него был револьвер рабочего; сейчас он вытащил и свой из-под подушки.
"А что, если придет Берта? - спросил он себя. - В самом деле, что, если она придет? Придет за минуту до Черного Пса?" - Он подумал о пути через крыши так, словно можно было бы увести по ним Берту.
- Она не придет, - сказал он.
И спустил предохранители на обоих револьверах.
CXVI
Рано утром в светлой солнечной дымке Орацио вел свой грузовик, а сзади него, на другом грузовике, мчался Метастазио.
Они ехали след в след, по дороге вдоль канала, между Павией и Миланом. Они пели. Пели? Нет, это был плотный рев моторов. Рядом с Орацио сидел рабочий, тот самый, что хотел стать молодцом.
- Он мне сказал, что это хорошее лекарство.
- Хорошее лекарство?
- Да. Помимо прочего, это еще хорошее лекарство, так он и сказал.
- Жениться - тоже хорошее лекарство.
- Я женат.
- А я женюсь завтра.
Орацио указал туда, где в легкой дымке, в золотом холоде полей, что-то ехало на дороге, пересекавшей их путь.
- Что там?
- Какая-то штуковина.
- Это мотоцикл.
- Он с сайд-каром.
- Это называется сайд-кар?
- Так его называли.
- Я таких не видал с тех пор, как под стол пешком ходил.
- Они давно уже устарели.
Доехав до перекрестка, они увидели, что мотоцикл, вынырнув из дымки, свернул на их дорогу, и переглянулись.
- Видел?
- Видел.
Орацио дал два гудка: один длинный - тире, один короткий - точка. Сзади ответил Метастазио: точка, тире, точка. Мотоцикл обогнал их, шел он ненамного скорее, чем грузовики.
- Чтоб его! - сказал Орацио.
Рабочий смотрел на него.
- Вот, может быть, случай как раз для тебя, - сказал ему Орацио.
- Чтобы поучиться?
- Чтобы начать.
Он прибавил скорость; мотоцикл трещал впереди: он уже не удалялся, расстояние до него даже сокращалось.
- Что тут нужно? - спросил рабочий. - "Девяносто первый" годится?
- Годится.
CXVII
Рабочий нагнулся, пошарил под сиденьем, потом выпрямился с "девяносто первым" в руках.
- Приготовь и для меня, - сказал Орацио.
- Зачем? Я не промахнусь.
- Все равно приготовь. И положи поближе ко мне.
- А ты подними повыше стекло.
- Ну конечно. Стреляй сперва в того немца, что в седле.
- Но ведь тот, что в коляске, - он на генерала потянет.
- Хоть на двух генералов. Все равно сперва стреляй в водителя.
Рабочий прицелился.
- Значит, в водителя?
- В водителя.
Рабочий выстрелил, потом сразу же выстрелил снова.
- Чтоб его! - сказал Орацио. - Ты промазал. Раздался третий выстрел.
- Промазал.
- Нет, я должен был его ранить.
- Видишь, как он виляет? Значит, ты его не ранил.
- Вот скотина! - сказал он. Пули застучали по крыше кабины.
- Этот генерал угробит мне грузовик! - крикнул Орацио.
Рабочий кончил стрелять.
- Готов.
Пуль больше не было слышно.
- Давай, ссади теперь водителя! - кричал Орацио. - Стреляй из моего.
Рабочий улыбнулся.
- Ты был прав.
Он поднял другой автомат, выстрелил - и мотоцикл на всем ходу врезался в дамбу канала.
- Ну вот, - сказал рабочий.
Они проехали лужу крови, широкую и яркую на сером асфальте дороги.
- Дай по ним очередь, когда будем проезжать мимо, - сказал Орацио.
Но, проезжая, они увидели, что мотоцикл горит, а оба немца лежат неподвижно и на лицах у них полыхает бензин. Стрелять в них не было смысла.
- Собаки, - сказал рабочий.
- Теперь уже падаль, - сказал Орацио. И посмотрел на товарища. - Что ж, вышло совсем неплохо!
- Да? Совсем неплохо?
CXVIII
Орацио то и дело нажимал на клаксон, посылая один воющий гудок за другим.
- Не отвечает, - сказал рабочий.
- Чтоб его! - сказал Орацио. - Остановился, наверное.
- Нет. Он сильно отстал, но догоняет нас.
- Зовет?
- Зовет!
Они различили вдали гудки - короткие и длинные.
- Вернемся!
Они снова промчались мимо мотоцикла и подъехали к Метастазио. Когда они разворачивались рядом с ним, Метастазио подал сигнал.
- Опять мотоцикл! - сказал рабочий.
- Чтоб его! - сказал Орацио. - С сайд-каром?
- Нет, простой.
- Но ихний?
- Ихний.
Рабочий снова взял автомат.
- Не промахнешься?
- Не промахнусь.
- Если хочешь, садись за баранку, а я сам займусь им.
- Зачем? Мне надо учиться.
Мотоцикл обогнал их и вдруг резко свернул с дороги, седок повадился назад, раскинув руки, шлем его слетел.
- Здорово! Раз за разом все лучше! - сказал Орацио.
- Ну что, хороший я ученик? - спросил рабочий.
Метастазио сзади радостно гудел, как перед этим гудел Орацио.
- Не производит даже никакого впечатления, - добавил рабочий, - если бьешь их так, на ходу.
Орацио ответил Метастазио такими же ликующими гудками. Они доехали вдоль канала до перекрестка, потом свернули с асфальта на гравиевую дорогу.
- Поехали на то шоссе, что ведет к Комо, - предложил Орацио.
Он заглушил мотор. Метастазио тоже остановился, все трое вышли на дорогу, пустую и голую, рассекавшую заснеженные поля, позолоченные пробивавшимися сквозь дымку лучами солнца.
- Тесс! - сказал Орацио.
Изо рта у них шел пар. Они прислушались.
- Ничего, - сказал рабочий.
Не было слышно ни звука - ни рева приближающейся машины, ни шагов. Все трое сели в грузовики.
CXIX
На следующем перекрестке была харчевня.
- Смотри-ка! - сказал рабочий.
Перед домом на пустом шоссе стоял мотоцикл с включенным мотором; на его номере видны были буквы Wh.
- Это Wehrmacht? - спросил рабочий.
- Да, Wehrmacht, - ответил Орацио. Он нажал тормоз, машина остановилась.
- Я пойду, - сказал рабочий.
- Пойдешь?
- Учиться, так уж как следует.
- А не слишком ли увлекаешься?
- Нет, так мне больше по душе.
- Ну, тогда ступай.
Рабочий вытащил из-под сиденья револьвер.
- Осторожнее, ты сейчас будешь с ним лицом к лицу.
- Вот этому-то я и хочу выучиться. Он вылез из кабины.
- Мы поедем до железнодорожного моста. Догонишь нас на мотоцикле.
Раздался короткий вопросительный гудок Метастазио. Оба грузовика тронулись. Рабочий вошел в дом.
- Рюмку граппы.
- Граппы нет.
За стойкой сидела старуха.
- А что-нибудь горячее?
- Нет ничего горячего.
- Даже если я обожду?
- Если обождете - можно сварить кофе из цикория.
- Я подожду. Долго еще?
- Машина должна согреться. Я ее только что включила.
Он сел за железный столик, огляделся и увидел немца: тот сидел в углу у двери и тоже ждал. Рабочий подмигнул ему.
- А? - спросил немец.
Он был почти мальчик, на груди у него виднелась ленточка - нашивка за ранение, не орден и не медаль. Голос его звучал робко.
- А? - спросил он.
Рабочий отвел от него свои маленькие глазки. "Что за черт, - подумал он. - С чего бы это немцу быть таким печальным?"
CXX
Он сидел, расставив ноги, откинувшись на спинку стула и слегка забросив голову назад, и лицо у него было печальное и растерянное - усталое лицо рабочего парня.
Что за черт! Разве он не завоеватель? Разве он не на завоеванной земле? С чего бы ему быть таким печальным, этому немцу-завоевателю?
Рабочий обернулся, поглядел на него и увидел, что немец не смотрит в его сторону. Он опустил глаза, как будто от унижения. Он рассматривал свои руки, обе вместе, сперва с одной стороны, потом с другой; так долго разглядывают свои руки только рабочие.
"Что за черт!" - подумал рабочий.
Он увидел немца не в мундире, а таким, каким он мог бы быть: в одежде человеческого труда, с шахтерским беретом на голове.
- А сахар есть? - спросил он у старухи.
- Сахар? Откуда?
- Тогда я пить не буду.
Он встал, засунул руку в карман и подошел к двери.
Он отворил дверь.
Немец поднял голову и печально ему улыбнулся. Улыбка у него была приятная. Казалось, на его лице можно еще увидеть угольную пыль.
Рабочий вышел.
"Что за черт!" - думал он, садясь на мотоцикл и до отказа нажимая педаль. Из дому никто не выбежал, и он уехал на мотоцикле. Никто не стрелял ему в спину.
- А ты что-то бледный? - сказал ему Орацио.
- Это от быстрой езды.
- От быстрой езды?
Они столкнули мотоцикл в придорожную канаву, открыли бак и подожгли бензин.
- Вот и все, - сказал рабочий. - Одним мотоциклом меньше.
- А ты его не прикончил?
- Он был такой грустный.
Орацио крикнул Метастазио:
- Он его не прикончил. Говорит, немец был грустный.
Метастазио пожал плечами.
- Мне показалось, он рабочий.
- А кто тебе что говорит? - сказал Орацио. Они сели в машину и поехали дальше.
- Я тоже был солдатом, - сказал рабочий.
- Никто тебе ничего не говорит.
- Меня посылали в Россию.
- Да кто тебе что говорит!
Они подъезжали к Милану. Чаще стали попадаться железнодорожные насыпи, старые рекламные щиты, виадуки на перекрестках дорог; а вокруг было все то же: холодная равнина и солнечная дымка.
- Я буду лучше учиться, - сказал рабочий.
- Чему?
- Быть молодцом.
Орацио засмеялся.
- А разве и это тоже не значит - быть молодцом? - сказал он.