Полковник всегда найдется - Олег Хандусь 10 стр.


- Стоять! - крикнул Вадим, как только машина вылетела из-за поворота. - Гаси фары и - задний ход!

- Ты шо, назад?.. - прохрипел Николай.

- Делай что тебе говорят! - Потом спокойнее: - Сдай, Колюня, назад - сейчас мы сделаем все как надо... Будь наготове, я щас!

Вадим выскочил из кабины и, пригнувшись, побежал к пятой. Колька выпрыгнул вслед за ним - присел за передними колесами.

Из-под пятой отстреливался Сергей, водитель, - командира, Володьки, с ним не было.

- Где Вовка? - выпалил с ходу Вадим.

- У него нога...

- Где он?!

- Да не ори, здесь я...

Володька лежал позади, скрючившись: он возился с ногой.

- Так, Володя, ползи к нашей машине. Она сзади, за поворотом... Сможешь?.. Там Колька. Скажи - пусть подъезжает... Когда буду цеплять, стреляйте ракетницами прямо по дому... надо их ослепить... Сергей, где у тебя буксир?

- В кузове, сзади, справа.

Володя отполз. Вадим вынырнул из-под машины, подтянулся с правой стороны кузова и распорол штык-ножом тент. Залез внутрь - среди аккуратно разложенных ящиков отыскал трос. Выпрыгнул с ним и обратно нырнул под машину.

Сергей отстреливался, время от времени перекатываясь от одного колеса к другому.

- Ну что, - спросил он, - нашел?.. Дай магазин с патронами - у меня последний.

- Все нормально, - ответил Вадим, протягивая патроны, - нашел...

Вадим раскрутил трос, один конец зацепил за бампер и тут заметил свою машину. Она тихо выкатилась из темноты, плотно прижимаясь к левой стороне дороги, и из-за густой массы листвы вряд ли была видна оттуда, откуда стреляли. "Молодец, Колюня!" - прошептал в запале Вадим и с другим концом троса в руках рванулся навстречу, - из кабины с оглушительным шипом полетели подряд две ракеты, листва под окном затрещала и занялась ослепительным светом.

Забросив второй конец на крюк, Вадим отскочил в сторону, упал и перекатился к забору. Оглянулся, махнул Сергею, чтобы тот уходил.

Вскочил Сергей - из кабины полетели еще две ракеты. Специальные осветительные патроны ярко и подолгу горели; даже не попав в цель, они напрочь лишали возможности вести прицельный огонь.

Сергей добежал и заскочил в кабину. Машина с ревом попятилась, вытягивая из листвы заваленную набок пятую - скаты с левой стороны были спущены и безжалостно шелестели, но огонь, однако, погас, так и не добравшись до бака с горючим.

Вадим остался лежать за изгородью. Он еще раз перекатился в сторону, продолжая огнем прикрывать отъезжающие машины; шелест шин слышался уже далеко позади... Вадим приподнялся осторожно и достал из подсумка гранату - отогнул усики стопорного кольца, вынул само кольцо и с размаху метнул гранату в сторону дома. Вадим, казалось, не слышал ничего - даже взрыва! Он прижался к мокрому щебню, потом резко вскочил, догнал пятую и зацепился за борт, влезая в кузов как раз в том месте, где две-три минуты назад распарывал тент.

Когда "тандем" приблизился к повороту, оттуда ударил вдруг сноп света. Выскочивший на большой скорости бронетранспортер едва не налетел на пятившуюся задом шестую машину; бронетранспортер резко взял вправо и остановился. Кто-то высунулся из люка. Сергей показал на место аварии, крикнув: "Давай - туда!" Там еще горели деревья, освещая огнем злосчастный дом с квадратным окном.

Вадим подбежал к ребятам, помог Володьке вылезти из кабины на землю. Нога у Володьки была сильно обожжена.

- Как угораздило вас? - спросил Вадим.

- Мина!.. повезло еще - не противотанковая!.. - ответил Сергей, разрывая зубами прорезиненную ткань перевязочного пакета.

Минут через двадцать начали подтягиваться остальные машины. Они выстраивались в колонну вслед за шестой - разгрузили дружно покалеченную пятую машину, рассовав ящики по кузовам остальных. Там, где нашлось еще место.

Колонна тронулась в пятом часу утра. Километрах в трех за ночным кишлаком - под горой стояли первые четыре машины. Они дожидались остальных под грозной охраной головного бронетранспортера, установленного на вершине песчаной горы. Здесь колонна простояла считанные минуты, однако Вадим успел занять место водителя. Покачиваясь взад-вперед, он лениво покручивал баранку руля и вспоминал свои мысли начала ночи; рядом посапывал Колька.

Робко блеснул рассвет - марш подходил к концу. От утренней прохлады и усталости Вадима немного знобило. Появился кишлак - и выглянуло солнце: оно было веселое и смелое! Возле первого дома при въезде в кишлак стояли дети - четырех-пятилетний серьезный мальчишка держал за руку девочку, совсем маленькую, и махал Вадиму другою рукою. Вадим улыбнулся им - он их запомнил надолго, а когда оживленные дехкане с темными лицами сгружали с машины мешки, Вадим уже спал: его слепило июльское солнце, навстречу шла Юлька.

Лора

То был третий день весны, и пахло сыростью и грязью. На глазах словно стаивал снег, проявляя плеши газонов: рябоватые останки прошлогодних трав и листвы, мокрые пачки от сигарет, пробки, окурки... Все это давно отслужило свой срок, но опять вдруг явилось свету, - и влажный весенний воздух, казалось, оживел и наполнился тем, что было сковано стужей.

Осмелевшее солнце растопило не только обильный в эту зиму снег, оно обнажило чувства людей. Зимние метели загоняли их в меховые воротники полушубков и дубленок, вынуждали прятаться в теплые квартиры. Теперь же лица открылись, глаза потеплели, и можно было с любым вопросом обращаться ко всякому, не опасаясь злобного, по-зимнему холодного ответа.

Весенний дождь спустился мягко и почти бесшумно. Я шел навстречу ему и тянулся лицом к таким тонким прозрачным пальцам - они шептали, шептали мне что-то... "Все, ты спел свою песню, это конец..."

Последовательное падение капель напомнило мне лестницу: что будет, если я вот возьму и поднимусь по ней в мутную глубь неба?! Я сделал шаг и еще, убедился, что это вовсе не трудно, и - с легким дыханием, чувствуя под размокшими сапогами опору бесплотную, однако упругую, понесся вверх. Не помню, долго ли бежал я, опьяненный этим невероятным движением. Углубляясь все дальше в небо, я начал теряться во времени, забывать про усталость. Мною овладела какая-то сила, она уже сама несла меня сквозь облака. Мои полы пальто распахнулись, ноги и руки повисли без движений, но тело все стремительнее отдалялось от Земли, - и я едва сдерживал грудь под встречным воздушным напором. Кричать же было бессмысленно, звук оставался далеко позади! Захлебнувшись ветром и криком, я потерял сознание...

Меня позвала безмятежная свежесть, нелепое сочетание... Но как еще выразить то, чем вдруг наполнилась грудь и что толкнуло меня ощутить окружающее.

Приподняв голову, я увидел, что лежу укрытый плотным одеялом тумана. Его клубящаяся поверхность стелилась по всему горизонту и упиралась в бездонную чернь, - и там, в мертвой яме, внутри, повисла наша тревожная планета: она была окутана движущимися циклонами... На ней не долго задержался мой взгляд, я неловко оперся ладонью о мягкий ласкающий покров, поднялся и побрел куда-то.

- Вот и снова я здесь, наконец-то легко и свободно.

Земная пружина ослабилась в теле, а жизнь предстала нереальным, тяжелым мгновением: будто сам, забыв, куда спрятал, искал и искал там что-то...

- Вот оно!

Я медленно шел, рассекая ватную дымку острыми носами сапог.

- Что будет дальше, хочу я знать!.. Сейчас мы встретимся, и я посмотрю ей в глаза... если бы там - внизу я смотрел ей в глаза, то рано или поздно вспомнил бы все!

Я почувствовал теплое дуновение и оглянулся: меня догоняла девушка. Ее босые ноги, мягко ступая, в клубящийся белый ковер не проваливались, а легкое платье и светлые волосы чуть шевелились, словно живые. Казалось, она заполняет собой все пространство, накатываясь на меня теплым течением... вот - остановилась напротив и подняла глаза.

От бархатной долины повеяло блеклой голубизной; там деревья фантастической формы выкарабкивались корнями из пресных и теплых вод, удивительные, полупрозрачные мосты через спокойные реки, от берегов которых тянулись к серому небу цветы самых немыслимых окрасок и видов, - их грация была безобидна, беспола... Они тянулись к серому небу, переплетаясь изящно, однако лепестки их и листья более всего походили на пальцы человеческих рук...

- Как тебя зовут? - спросил я.

- Лора.

- Лора... Ты здесь живешь, Лора?

Она уклончиво отвернулась, поджимая открытые плечи и приводя в движение светлые пряди волос.

- Почему ты здесь? - вдруг спросила она. - Твое место внизу, тут тебе делать нечего.

- Но я ведь пришел.

- Зачем?

- Не знаю.

- Тебе надо уйти.

Но я уже не слышал ее и не мог ничего поделать. Я прижал к груди голову Лоры, покрыл поцелуями пряди волос, упал на колени и, как шальной, пересохшими губами обносил гладкую поверхность ее прохладного тела. Лора стояла совсем без движений.

- Подари мне себя! - взмолился я. - Я не смогу так просто уйти! Дай мне себя, слышишь! - Мне едва хватало дыхания договаривать даже такие короткие фразы.

- Нет.

- Что же это... Проклятье!

- Ты сам знаешь.

- Подари, подари!..

Мои руки, они совсем потерялись в невесомом полупрозрачном платье Лоры. Сама она стояла не двигаясь, руки ее были опущены.

- Нет, это невозможно, - сказала она.

- Так почему же, почему?!

- Здесь другие законы.

- Плевать!

- Но тебе же будет хуже, ты знаешь.

- Пусть! Мне плевать на законы! Если ты меня не убьешь, то я сам сделаю это!

Лора ласково улыбнулась:

- Как, ты же мертв, ты совсем потерялся!.. - Она рассмеялась: - Какой же ты, право, глупый...

Я рванулся к Лоре, прижимая ее к груди:

- Тогда я хочу жить!

И тут необъятная, страшная боль обрушилась на меня, тело мое понесло в темноту, - круг Земли стал приближаться и увеличиваться.

- Ло-ора-а-а... - отчаянно кричал я.

Весенний дождь спустился мягко и бесшумно. Ноги неуверенной поступью несли меня куда-то, иногда я задевал плечами прохожих, те удивленно оборачивались, и глаза их были теплыми и влажными от дождя.

Вот уже час, или два, или три брел я, сам не зная куда и повторяя про себя все одно: "Все, ты спел свою песню, это конец... Меня не трогало всеобщее оживление - весна, жадность до жизни; мне хотелось покоя.

Тогда почти никто вокруг не заметил, как человек в сером пальто свернул за угол дома - остановился, ноги его подкосились, тело рухнуло на мокрый грязный асфальт.

Я только видел

Оно запомнилось мне, это убийство, но особенно - сам человек, хотя я даже не знал его имени, не знал, как относиться к нему, потому что понятия не имел, как он жил: был ли у него дом, жена, дети... Возможно, если бы я знал это все, то написал бы хороший рассказ. О том, как темные сутулые люди обихаживают крохотные участки земли у подножий колодных вершин; к концу лета эти поля становились похожими на ломти пшеничных лепешек... И не раз приходилось видеть их, охваченных пламенем!

Рассказ также мог быть о том, как ноют грязные дети на куче пестрого барахла: они хотят есть... А ночью отворяется дверь и входят люди, прячущие свои лица. Называют себя защитниками ислама, обещают еду или деньги; порою хозяина лачуги они уводят с собою силой, уводят в горы... Либо на заре врываются парни с белыми лицами и красными звездами, переворачивая все вверх дном, что-то ищут. Они не находят оружия, они находят жену.

Да и мало ли причин, вынуждающих человека взять в руки оружие, некие металлические предметы, противные самой природе человеческой. Я уверен, так просто за них никто не берется, а война - штука такого рода, что и светловолосые парни с голубыми глазами ей нипочем... Тогда я не знал всего этого и врать не хочу; я только видел, как он умирал. Восемь лет его уже нет на свете, мое спасение - рассказать об этом.

Ротный пожелтел постепенно; это было весной, ранней и быстрой, во время нашего самого первого рейда. Он остановил вдруг колонну и вызвал меня по рации: приказал подобрать ребят понадежнее и выскочить с ними, когда он снова тормознет, уже возле отары. Ротный был именинником, я-то знал, надо было забросить пару барашков к нему в люк БТРа, в подарок; да, к пастуху направить двоих с автоматами, если тот окажется рядом, на всякий случай. Сам ротный уже не слазил с брони, распустил по обе стороны подбородка усы, некогда подпиравшие его переспелые яблоки-щеки, теперь они, увы, пожелтели, обвисли, и по глазам было видно - он болен. Хотя и подносил время от времени к своему обмякшему носу поздравительную открытку, вынимая ее из конверта с цветочками: такую - двухполовинчатую, с секретом, как будто махровую, - и что-то говорил о жене и о французских духах, и улыбался устало; на следующий день его увезли, но это случилось гораздо позднее, хотя было еще не особенно жарко.

А в тот злополучный полдень мы стояли в долине. Позади был кишлак, и довольно богатый: трое суток, пробираясь по горным дорогам среди диких отвесных скал, мы вообще не встречали жилья; но вот - дорога упорно пошла под уклон, поворот, и перед глазами - белая вилла с колоннами, понял! Будто зависшая над обрывом, а внизу серебристый просвет речушки, бездна и горы, горы... Не помню, как въехали, но в самом кишлаке по обеим сторонам - ряды брошенных лавок, запертых, правда. Мы и там искали оружие, а под вечер вдоль ряда машин послышалась музыка, от кого-то пахнуло одеколончиком, засвистели японские примусы, поблескивая хромировкой в лучах заходящего солнца. Возле них неожиданно выросли большие квадратные банки с голландскими мясными консервами, такие красивые, что казалось, здесь же, между пыльными упругими скатами и пирамидками автоматов, мирно пасутся коровки, жмурясь при сладкой мысли попасть в солдатский желудок. Под ногами валялись попримятые или даже скомканные крохотные верблюды - парни вскрыли по второй пачке "Camel"... Все это очень даже пришлось по вкусу, после сопревшей махорки и вздутых банок с килькой в томатном соусе.

И вот, в тот самый полдень, мы стояли в долине, вернее, лежали. Хотя мне это место явно не нравилось. Оно напоминало дно каменного мешка: вокруг частокол мрачных вершин, плато крохотное, всё как на ладони, - простреливается от и до... Какого черта торчим, чего ждем? Дураку ясно, сматываться пора. Или вперед - в ущелье, нам терять нечего, или уж обратно - на базу. Слишком хорошо все идет, не к добру...

Такие примерно мы вели разговоры, распластавшись под своим БТРом, прячась от уже набиравшего силу солнца и расписывая именами подруг грязное днище панциря, когда к нам вдруг подошел ротный и пнул ботинком по скату:

- Э, Малыш, вылезай! Захвати автомат и бегом за мной!

Он иногда обращался так. Когда нужна была помощь, чаще всего не по службе, а вопреки ей. И он не пытался скрывать своих слабостей, я-то их знал. Он любил покичиться, выказать свой характер - силу его и изъяны, убеждая как будто, что недостатки делают его еще лучше, неповторимее. Короче, он не стеснялся меня, наверное, потому, что мы были с ним чем-то похожи и кроме уставных отношений - "товарищ капитан...", "товарищ сержант..." - у нас присутствовало порой и другое, неуловимое для остальных общение.

Послушный Малыш торопливо всунул босые ноги в ботинки с потемневшим проводом вместо шнурков, пару раз затылком стукнулся о грязное днище, как раз там, где старательно вывел "Марина", и, все-таки выбравшись из-под машины, побежал нагонять твердый, уверенный шаг своего ротного, на ходу придерживая то горячую каску, спадающую на затылок или вот на глаза, а то грузную амуницию: автомат, подсумок с патронами, флягу, штык-нож, противогаз - в общем, почти все, что заставляли таскать с собой и что положено иметь советскому солдату во время боевых действий.

Ротный обходил дальний склон, направляясь к окраине кишлака, к тому месту, где глиняный низкий забор разоренного села оказывался у самой дороги. Я знал это место. Часа два назад мы ходили туда взглянуть на раненого душмана. Его привезла первая рота, вернувшаяся на рассвете. Она вошла в ущелье сутки назад, с ходу, пока мы громили лавки; всю ночь и весь день пробивалась вглубь, а к следующей ночи нарвалась на засаду. Был непродолжительный бой: БТРы разворачивались поочередно, прикрывая друг друга, и душман тот, видно, сорвался со скал. Обозленные парни привязали его к броне третьей машины - вытряхивали дух двадцатью километрами обратного пути, а потом бросили под забор, чтоб он провел там остаток жизни. Ранение душмана было, скорее всего, пустяковым: крупнокалиберный пулемет только зацепил правую ягодицу, - но все же теперь, лежа в горячей пыли, на жаре, переползая от забора к деревьям и в их тени спасаясь от солнца, он умирал.

Был допрос, вел его начальник штаба дивизии, который командовал всей операцией, и раненый подтвердил - да, он душман, он убивал... Но в карманах у раненого нашли лишь ломоть лепешки да кисет, совершенно пустой... Раненый не стал отвечать на вопрос, где оружие, из которого убивал, он показал глазами на нас: наверное, думал, что это мы его привезли. Первая рота спала. Начштаба повернулся к нашему ротному, что-то сказал и махнул рукой, развернулся и направился к вертолету, и вслед за ним вся его свита.

Тогда, часа два назад, я, конечно, еще не понимал, что повлечет за собою это движение руки полковника. Но вот время прошло, и мы стоим над умирающим человеком, я и ротный, опустив пока дула к земле; стоим, смотрим, думаем, радуемся каждый себе: у меня-то есть еще время пожить... В тот момент я не знал и не мог, а ротный уже носил в себе вирус. Ровно через неделю, на обратном пути, он совсем пожелтеет, - заколет ягненка, отпразднует свой день рождения и отвалит в Союз. Высунется напоследок из открытой двери вертолета - помашет рукой, но не мне, а своим товарищам, офицерам. А часа через три, как только стемнеет, по нам, по колонке, начнут бить из противотанковых ружей, когда все будут спать, кроме водителей, дотягивающих последние километры до лагеря... Раздастся удар, и вдруг задымится спинка сиденья, и я буду лить воду из фляги, а парни будут кричать: "Стреляй!" И тогда, всем нутром вдавившись в гашетку, я начну остервенело стрелять, стрелять и стрелять до самого лагеря: по собакам и ишакам, домам и деревьям, пока не увижу зеленые ракеты, посыпаемые из наших цепей охранения: "Не стреляйте, свои!.." Уже на базе я найду тот оплавок, то, что осталось от пули, окончившей свой полет за моей спиной, совсем рядом. И потом, показывая этот оплавок друзьям, и дырку в броне, и прогоревшую спинку сиденья, я снова и снова буду радоваться, как ребенок, что это ведь дар судьбы, что это не наказание...

Носком ботинка ротный подцепил его подбородок и подержал на весу; лицо раненого исказила судорога. Оно потемнело и сморщилось. Морщины на щеках сжало в пучки, стянуло к скулам, выворачивая прорезь впалого рта... Но вот боль отошла, судорога ослабла, раненый приоткрыл глаза.

- Хочешь, Малыш, давай... - Ротный сморщил лицо, растягивая губы вместе со своими усами.

- Нет, товарищ капитан, не хочу.

- Что, брат, кишка тонка?! - Он отбросил голову раненого, отступил шаг назад и приподнял ствол автомата.

Голова раненого была откинута к глиняному забору, глаза вновь прикрыты, челюсть отвисла; я заметил, что у него нет передних зубов,

- Ну что? - переспросил ротный.

- А может, не стоит...

Назад Дальше