Зиндан - это такая яма. Три на три метра и три в глубину. Она служит теперь в полку гауптвахтой. Ее выкопал один солдат по фамилии Борщак. Он был самым первым арестантом после того, как они вошли в эту забытую богом страну и расположились в долине лагерем. Полкач объявил ему пятнадцать суток ареста.
Всему викой была Катька, невысокая стройная сучка с обвисшими ушами и мягкой короткой шерстью. Никто точно не знал, откуда она появилась в расположении батареи: может быть, сама забрела, а может, ее привезли водовозы или кто-то другой. Главное, что в движениях ее, во влажных выразительных глазках было что-то теплое, нежное, девичье. Особенными симпатиями Она пользовалась среди молодых офицеров и прапорщиков. Они приживали ее в своей палатке, кормили с офицерского стола и часто спорили перед отбоем, под чьей кроватью она уляжется спать. Солдаты между собой поговаривали, что, мол, они, офицеры, имеют поочередно с Катькой тайную связь, однако же никто не был против, когда она крутилась под ногами на кухне или, развалившись на передней линейке в тени под "грибком", пасла носом мух.
А ефрейтор Борщак был прописан на кухне, куда его посылали дежурить чуть ли не каждый день. Это было вонючее место совсем на отшибе, не доходя туалетов, населенных навозными жуками и мухами: под закопченной масксетью стояли три походных котла, окруженные с одной стороны баками для воды и горючего, а с другой - высокой раздаткой, сколоченной из деревянных щитов, которые после каждого приема пищи наряд обскабливал штык-ножами. К себе в палатку Борщак возвращался глубокой ночью и уже на рассвете опять уходил разжигать котлы. Днем он слонялся по лагерю в засаленной робе с автоматом через плечо, свободный от распорядка и дисциплины, отвечая на оклики своим неизменным: "Пшел вон!"
В тот день после завтрака замполит собрал всех в большой, самой чистой палатке и начал политзанятия. В расположении дивизиона была мертвая тишина. Как вдруг со стороны кухни послышался выстрел, все выскочили из палатки и увидели Катьку, бегущую вприпрыжку на трех лапах и громко скулящую. Тут же объявили общее построение полка на передней линейке, из строя вытолкнули растерянного Борщака - уже без ремня, без погон, - и вот тогда Распущенный (именно так с тех пор прозвали командира полка) объявил приговор: "Этот, понимаете ли, распущенный солдат... Нет, он не фашист! Он хуже фашиста!.. Ведь он, понимаете ли, вытащил пулю, "а в гильзу забил бумажку, чтобы собака не сразу подохла, а дольше помучилась... Начальник штаба, у нас есть гауптвахта?" - спросил полкач стоявшего рядом майора. "Никак нет, товарищ подполковник!" - ответил майор. "Дать этому распущенному солдату лопату, пусть роет себе зиндан!.. Объявляю пятнадцать суток ареста!"
И вот ровно семь дней Борщак копал на жаре яму для себя рядом с караульной палаткой и оставшиеся восемь суток сам еще в ней сидел. Потом он рассказывал, как ему там приходилось. Утром и вечером - еще ничего; можно было спрятаться в тень под отвесными стенами ямы, но зато когда солнце в зените!.. Да и ночью не легче - холодно. К тому же всякие ползучие гады: змеи, скорпионы, фаланги, - они тянутся к людскому теплу. Накрывшись с головою шинелью, Борщак тан и просиживал в углу своей ямы ночь напролет, а услышав негромкий глухой удар, шуршание или шипение, вскакивал, хватал стоявшую под рукою лопату и начинал ею что есть силы плашмя колошматить по дну.
Теперь Семенов знал точно, что и ему не избежать этой участи; его теперь могло спасти лишь ранение или смерть.
...Сержант остановился и оглянулся: щуплая фигурка Бабаева, обвешанного с обеих сторон тяжелыми катушками кабеля, маячила далеко позади, где-то на середине склона. Молодой солдат тянул лямку одной из катушек - он прокладывал связь от огневой к вершине. Время от времени Бабаев останавливался и смотрел назад, на то, как ложится на склоне раскрученный провод, поправлял рукою козырек ободранной каски, спадающей ему на глаза, и с поразительным для такого крохотного тела упорством продолжал восхождение.
Семенов подождал, пока Бабаев сравняется с ним, забрал размотанную до половины катушку, взялся сам протягивать провод. Освободившийся от тяжелой ноши солдат пошел рядом с ним.
- Ну что, устал, Бабаев? - Сержант взглянул на солдата. Будто бы бодрый еще старичок в военной выцветшей робе шел рядом с ним.
- Не-е, - сморщенное лицо Бабаева расправилось жалкой улыбкой, - не особенно так...
- Тогда штаны подтяни!
На коротких косолапых ногах молодого солдата штаны постоянно свисали крупными складками.
- Родом-то откуда?
- Я? - Бабаев преданно посмотрел на сержанта.
- Ну не я же...
- Узбек я, - ответил солдат.
- А я думал, японец...
- Не, - солдат засмеялся, - узбек.
Он немного отстал, подтягивая штаны и расправляя сбившиеся под ремнем полы своей куртки; не расслышал того, что снова спросил Семенов.
- Я спрашиваю, город какой?
Бабаев втянул голову в плечи, будто опасаясь удара, и торопливо ответил:
- Шёндор...
Теперь сержант молча шел впереди и смотрел себе под ноги, но вот обернулся.
- Как ты сказал?
- Шёндо-ор, город, - солдат попытался заглянуть в лицо своему командиру, - Шёндор...
- Ну и как там у вас? В смысле, хороший город?
- Так, - Бабаев улыбнулся застенчиво, - не особенно так...
- А работал где? Или еще нигде не работал?
- Работал. Сержант усмехнулся:
- На базаре дынями торговал?
- На кхырпичном заводе работал.
- На кирпичном, ого! Так ты пролетарий, выходит.- Сержант обернулся и опять осмотрел крохотное, но выносливое тело Бабаева. - Глину мешал?
- Не, глину не мешал, мешает первый участок... а наша - печь...
- Значит, на печи работал?!
- Не, транспхартёр...
- Тебя не поймешь: печь, транспортер. - Сержант оглянулся. - Ну и что? Тяжело, неверное, было работать?
- Не, не особенно так. - Бабаев все улыбался своей жалкой улыбкой.
- По тебе видно... Зачем пошел туда-то, другого места не было?
- Отец там работал.
- На пенсии щас?
- Не, - солдат опустил голову и утерся свободной рукой.
- Все работает?
- Не-е, помер, - ответил солдат.
Сержант задержался. Бабаев упорно шел в гору, не оборачиваясь, со спокойным и смиренным лицом.
- Извини, я не знал... С матерью живете теперь? - Бабаев кивнул. - И сколько вас осталось у матери?
- Я и брат, два... Младший и старший - Два.
- Так вас трое, выходит?!
- Пять сестра еще, младший совсем маленькая...
- Восемь, значит... - Сержант покачал головой. - Ну и сколько ты там зарабатывал, на своем кирпичном заводе?
- Тхёриста рублей.
- Матери все отдавал?
- Не, книжка клал.
- Себе на книжку?! - Сержант удивился. - А зачем тебе деньги?
- Калым платить надо, жену надо...
- Вот оно что! И много уже накопил?
- Не, не особенно так,
- Значит, после армии пойдешь опять на свой транспортер?
- Работать надо, за жену платить надо.
- Ясно. - Семенов вздохнул и посмотрел на молодого солдата, подумав, что ему еще долго служить: доживет ли? Вдруг улыбнулся лукаво и толкнул товарища в бок. - Подругу-то уже присмотрел? Какую-нибудь там кызымочку... Что молчишь?
Бабаев отвернулся смущенно. Некрасивое и словно иссушенное южным солнцем и непосильной работой лицо его ожило, пообмякло, а крохотные темные глазки увлажнились и заблестели, губы собрались мечтательно в трубочку, будто его посетила любимая с детства мелодия.
- Как звать-то подругу? - спросил сержант,
- Айгюль, - с нежностью ответил Бабаев.
- Красивая?
- Не, не особенно так...
Солдат шел вслед за сержантом смущенный и тихо улыбался мыслям своим. Он не заметил и не расслышал, как командир его простонал - зло, беззвучно... Семенова опять захлестнуло то далекое пестрое лето. Они с Маринкой попали под дождь - бежали босыми по площади, крепко схватившись за руки, словно боясь потеряться в хаосе струй, - о, это был настоящий сокрушительный ливень!.. Но в этой стране дожди шли очень редко и то лишь зимними месяцами, а летом почти никогда. И дожди эти были серыми, безвкусными и скупыми.
Вверху, над бугром, выросла упругая приземистая фигура Расула. Широко расставленными ногами он стоял на вершине, каска его была сдвинута на затылок, опущенный прикладом к земле автомат Расул держал рукою за ствол. Позади этого, будто застывшего, силуэта над темным массивом каменных гор небо наполнялось яркими цветами заката...
- Что долго? - пробурчал недовольно Расул.
- Ждали, пока начальство смоется. Самого командира дивизии принесло. - Сержант прошел мимо Расула и спустился в крайнее углубление, сбросил с себя две пустые катушки. - Не видел, что ли, вертолет... Бабаев, подай-ка мне вон аппарат!
Бабаев опустил свой автомат на катушку и кинулся к плоской коробке телефонного аппарата. Расул подошел и остановился на краю углубления.
- Таракан обкурился, с-сука! - процедил Расул сквозь зубы.
- Где он? - Сержант защемил зубами конец телефонного кабеля и резко дернул его, лотом выплюнул изо рта изоляцию.
- Вон! Лежит в своей яме - тащится...
- Кто-о тащится? - послышался гнусавый голос Исы. Он появился за спиной у Расула в расстегнутой куртке, без каски, без ремня и без оружия.
Сержант отложил в сторону коробку телефонного аппарата и посмотрел на лицо Таракана. Оно было бледным, обмякшим, его длинный лоб отсвечивал мелкой испариной, глаза блестели, словно затянутые маслянистой пленкой, а по углам неживого, серпообразного рта тянулась грязная слизь.
- Приведи-ка себя в порядок, Иса, - сказал сержант и вздохнул. - А ты куда смотрел? - обратился он к Расулу.
- Я должен караулить его?.. У, бля! Убью, падла! - Расул дернулся к Таракану, который уже поплелся в дальнее углубление, где остались его каска, ремень, автомат.
Сержант схватил Расула за плечо.
- Стой! Не надо, теперь ничего не поделаешь.
Расул с ненавистью посмотрел на Ису; но тот улыбался с каким-то упоением, застегивая ремень и расправляя под ним полы грязной куртки.
- Где же он взял? Я ведь все забрал у него. - Семенов нащупал в кармане штанов длинную щепку с темным пухловатым наростом.
- Он не все нам отдал. Скроил, сволочь! - Расул еще раз брезгливо взглянул на Ису, который устало опустился на корточки, поджав под себя автомат. - Я должен здесь торчать с ним всю ночь, кругом духи... Ну, Таракан, падла, берегись!
- Может, дадут команду к перемещению, - сказал сержант. - Сегодня стрелять батарея не будет, это уж точно. Огневая засвечена, зачем здесь торчать?..
- Ты думаешь? - оживился Расул.
- Да, возможно, к ночи сметаем удочки. Здесь больше делать нечего.
- А зачем тогда связь?
- Черт его знает, понятия не имею.
Сержант подошел к оставленному на песке телефонному аппарату и склонился над ним. Расул постоял немного, еще раз взглянул на Ису, а потом гаркнул Бабаеву, чтобы тот занял свой пост за бугром - да смотрел в оба! Особенно на соседнюю вершину и гребень!.. Затем он подобрался к Семенову и прясел рядом с ним.
- Подсоединяешь?
- Да. - Сержант взялся за оголенный конец телефонного провода и тут же отбросил его. - Черт, бьет!
- Током бьет, - ухмыльнулся Расул. - Кто-то там крутит ручку уже, хотят нас услышать.
- Ща-ас. - Семенов вдавил кнопку сбоку телефонного аппарата и вставил в отверстие оголенный конец.
Аппарат затрещал.
- О, я ж говорил! - обрадовался Расул.
Сержант откинул плоскую крышку, остановился вдруг и посмотрел на Расула.
- Возьми ты...
Расул осторожно взял трубку с продолговатой клавишей "прием-передача" и крохотным микрофоном на нижнем конце, улыбнулся многозначительно и прислушался.
- Да, слышу... Семенов подтолкнул его.
- Кнопку нажми!
- Да, слышу, слышу. - Расул посмотрел на сержанта, нахмурился. - Семенов, вот он...
Из трубки доносился хрипловатый голос Скворца, и сержанту вспомнилась снова та одинокая хищная птица, парившая на самом дне бесцветного неба. Он обратился туда, пытаясь ее отыскать, но небо оказалось пустым.
"Где объяснительная? - Скворцов в третий раз повторил свой вопрос, щелкнул переход на прием. - Ты меня слышишь? Что молчишь, я тебя спрашиваю! Где объяснительная? - Снова щелчок. - Ладно, Семенов. Ты меня слышишь?! Запомни, я тебе не завидую... Ты меня понял?! Лучше не возвращайся оттуда!" Щелчок, связь прекратилась.
Сержант опустил трубку.
- Что он сказал, перемещение будет? - Расул вопросительно смотрел на сержанта. - Что молчишь? Что он тебе сказал?
Семенов крутанул ручку динамо, поднялся на ноги.
- Где Таракан?
- Что он тебе сказал, трудно ответить?! Перемещение будет?
- Не знаю.
- А что Скворец сказал-то? Что он хотел?
- Объяснительную.
- Так ты не написал, что ли?! - удивился Расул; он сидел на песке и смотрел снизу вверх на сержанта. - Ну, ты даешь: так и не написал! Нарываешься!.. Что, трудно написать - виноват там, исправлюсь?..
- Все это без толку. Что бы ни написал - все равно останешься в дураках... - Сержант отвернулся. - Тут не знаешь, доживешь ли до завтра...
- Во! Зато объяснительная останется.
- Где ты сам признаешь себя сволочью. - Сержант осмотрелся. - Таракан! Черт бы тебя подрал...
- Са-ам ты такое слово, - послышалось из дальнего углубления.
- Сюда иди, говорю! - Сержант скинул ремень с тяжелым подсумком, сбросил каску и присел на песок.
Со стороны помрачневших каменных гор неспокойно повеяло ветром. Небо опускалось все ниже, загораясь на западе кровавой колыбелью заката. Он уже вовсю полыхал, хотя раскаленному диску было еще далеко до холодных вершин.
- Чо хочешь? - спросил Таракан, глядя куда-то в сторону.
- Сядь-ка сюда, - сержант указал место рядом с собой.
Сидевший поодаль Расул обернулся. Таракан пожал худыми плечами и опустился на корточки.
- Ну и как она действует, твоя вонючая дурь?- Семенов приподнялся и достал из кармана щепку с наростом, завернутую во влажный, грязный лоскут.
Глаза Таракана расширились и заблестели, длинный подбородок отвис - и бесконечной длины улыбка расползлась по лицу.
- У-у, Сережа, это ведь такой кяйф!..
- Короче - показывай давай, пока я не передумал. Расул поднялся и, всунув руки в карманы, нехотя подошел - остановился рядом с сержантом.
- Это не чарз, это ханька и чарз, - пробурчал Таракан, осторожно приняв у сержанта щепку с пухловатым наростом.
- Короче! - отрезал сержант.
- Это надо так делать. - Таракан достал из кармана спичечный коробок. - У-ун-ски... - пробурчал Иса что-то на своем языке; взял щепку двумя пальцами левой руки, а правой вытащил спичку. - Поджигаешь так, нагреваешь... И дышать надо, дышать!
- Щепку нагревать - и дышать этим дымом, так, что ли?
- Да! Так, так!
- Ну тогда поджигай, поехали...
Расул улыбнулся.
- Что, не видишь? Тащится он... По мозгам ему, чтобы лучше соображал!
- Не! - вскричал Таракан. - Так нельзя! Так не будет хватать на троих! Кяйфа не будет хватать! У афганцев много кяйфа - они так делают... Нам не так надо!
- Что ты нам мозги долбишь! - Расул замахнулся. - Тебе сказали, короче!
- Таракан, ты точно - обкуренный, что ли?! - вмешался сержант.
- Я не курил, - застонал Таракан. - Совсем мало курил...
- Вот и завязывай, ты ведь хотел завязать... Дай сюда, я ее выброшу; ну давай, давай!
- Он ее все равно найдет, - ухмыльнулся Расул. - Из-под земли выкопает.
Таракан испуганно прижал к животу кулак, в котором была драгоценная щепка, и умоляюще смотрел то на сержанта, то на Расула.
- Последний раз... последний раз, клянусь! Завтра завязывать буду...
- Доживи до завтра, - вставил Расул. - Ну, короче: что надо делать?
- Сигарета забивать надо. - Таракан все не отпускал свой кулак и опасливо поглядывал на товарищей.
- Как план, что ли?
- Да, да! Как план... Крупалить надо, табаком смешивать... У-у, это такой кяйф, балдеть будете.
- Кяйф-кяйф!.. - передразнил Таракана Расул. - Ну какого сидишь! Сигарета есть? Забивай!
Таракан разжал потный кулак, осторожно взял щепку и стиснул ее между худыми коленями. Приподнялся и достал из кармана сплющенную, влажную пачку "Донских". Сержант посмотрел на Расула.
- Ты что, тоже будешь курить? Ты же не куришь...
- Я посмотрю.
Семенов откинулся на остывший песок, подсунув под голову руки. Он обратился к потемневшему небу и подумал о том, как проведет остаток этого дня и ночь. Сейчас опустится за ним та звонкая цепь и повлечет его за собой - в ароматный и пестрый мир, душа окунется в тихое прозрачное озеро, где не будет ни грязи, ни вшей, ни ругани; ни этих потных усталых лиц его несчастных товарищей, напуганных и обманутых, как и он сам, не ведающих, что они делают и что будет завтра, куда канет Скворец вслед за объяснительной и зинданом, которого, Семенов предчувствовал, ему уже не миновать.
Объяснительная, Скворец и зиндан - все это будет потом, на рассвете. А пока - сладкие мысли потянутся одна за другой, вплетаясь в пеструю канитель и увлекая его за собою. Да, он будет ходить по этой земле, двигаться по песку в разбитых солдатских ботинках и делать там что-то, но думать совсем о другом: об одной лишь Марине, и видеть ее лицо, а душа - она понесется по площади и затеряется вместе с Маринкой в звенящем хаосе дождевых струй.
Конечно, думал Семенов, ночь предстоящая будет нелегкой. Ему непременно придется отвечать за жизни этих людей: Таракана, Расула, Бабаева, - если с ними что-то случится. Но в то же время он знал, что лично от него ничего не зависит, - все, что ни происходит вокруг, творится как бы само по себе, помимо человеческой воли. И если даже очень захотеть, никто не в силах что-либо изменить. И самое страшное то, ему так казалось, что это понимали и все остальные: и Скворец, и комбат, и даже полковник Степанов... Если Семенова ожидает зиндан - ничего не поделаешь. Коль кому суждено погибнуть на этой земле, то это случится.
Да, он дал себе слово не прикасаться к этой мерзкой траве. Но что он мог сделать?! Видит бог, если он есть: он не хотел этого.
- Пацаны, пацаны! Я глюк словил - приколитесь... Крупалики видите, видите?
На своей сморщенной, тощей ладошке Таракан раскрошил тот пухловатый нарост и теперь водил плавно рукою из стороны в сторону...
- Во, во! Видите, крупали?.. Это ведь мы: приколитесь - мы это!
Крупинки бегали по ладошке, готовые вот-вот соскочить, но Таракан их удерживал ловко, стараясь не обронить ни одной.
- Убегать хотите?.. Нее... Теперь табак будем сыпать...
Семенову вдруг показалось, будто в числе других, таких же крохотных, голеньких человечков он носится по ухабистой грязной ладони Таракана, спотыкаясь о ее складки и отчетливо различая кожный узор, носится, толкается, старается шмыгнуть, но неведомая сила удерживает его - и он опять возвращается в эту безумную круговерть.
- Табак теперь сыпать, табак...