Выехали на дорогу. Дорога лишь угадывалась по просвету, какой бывает на просеках. Чувствовалось, люди пользовались ею давно. Так давно, что вся она успела зарасти высокой травой, хлестким подростом. Колея на ней угадывалась по заполненным водой углублениям, не просыхающим в этом хмуром лесу, похоже, даже в жаркую пору.
Колосов отдышался наконец, спрыгнул с телеги. Пошел рядом с лесником. Шли все так же молча.
Спустились к берегу небольшой речушки. У реки посветлело, но чувствовалось, что свет убывает, вот-вот загустеют сумерки, настанет ночь. Противоположный берег зарос ольхой, черемухой. Дорога скрывалась в зарослях, за которыми виделся смешанный лес с белоствольными березами, с почерневшими в глубоких сумерках елями.
Лошадь вошла в реку, осторожно припала к воде губами, стала пить.
- Выходит, нагнали вас, - сказал лесник.
- Выходит, - отозвался старшина.
- Ладно, значит, - сказал лесник. - Остальное забудется.
Сказал так, как будто шел рядом с Колосовым все эти дни, видел, каково было пробираться Колосову с такой обузой там, где, казалось, и мыши проскочить было трудно.
На мгновение Колосову показалось, что выбрался он из какого-то путаного, бесконечно длинного лабиринта, которым шел, постоянно натыкаясь на непреодолимые стены, но это видение вспыхнуло и пропало. Он подумал о том, что у Степанова что-то произошло, если пришлось ему убегать из Малых Бродов после того, на что он решился, оставаясь в погребе.
- Вам все-таки тоже пришлось уйти? - спросил он лесника.
- Так получилось, - сказал на это Степанов.
До сторожки они не обмолвились больше ни словом.
К сторожке подошли за полночь. Утром были на базе партизанской бригады "За Родину!".
Подъезжая к базе бригады, Колосов волновался.
Как встретят. Как отнесутся к тому, что привел он в отряд невменяемого радиста, проку от которого, как от козла молока. "Известно как, - думал старшина. - В худшем случае обложат матом, в лучшем промолчат, но недовольство выразят".
Командования бригады на месте не оказалось. Встретил их заместитель командира бригады по хозяйственной части, хромоногий, лысый, фамилию его Колосов не разобрал по той причине, что хозяйственник отчаянно корежил слова. Колосов лишь понял, что докладывать ему о выполнении приказа некому. Нет ни командира, ни начальника штаба.
Лесник Степанов со своими спутниками сразу куда-то ушел. Отправил хозяйственник и Галю. Колосов так понял, что девушку увели в ту часть партизанской базы, где размещены женщины.
Колосов остался с Неплюевым.
Появился сутулый партизан.
Партизан завел Колосова и Неплюева в полуземлянку с окном. Оставил.
Вернулся с двумя котелками. Отдельно в тряпице при нес половину ковриги ржаного хлеба. Теплого и мягкого, от запаха которого слегка закружилась голова.
Дождался, покуда разведчики поели. Ушел.
В отличие от фронтовых землянка оказалась просторной, сухой, с тесовыми стенами, на четыре лежака, с подстилкой из свежего сена. Поверх сена накинуты трофейные плащ-палатки. Колосов подумал о том, что нескладно как-то получается. Он спешил выполнить приказ, понимая, что дорог каждый час, а тут вроде бы и нужды в нем не оказалось. Мысль эта, однако, не задержалась. Сознание выполненного долга подействовало расслабляюще. Лежак притягивал магнитом. Колосов посопротивлялся сам с собой, но больше всего для видимости, стащил с Неплюева сапоги, велел Неплюеву спать, тот лег, сразу уснул. Колосов растянулся на лежаке, вздохнул, как тяжесть сбросил, заснул, едва смежив веки.
Разбудили Колосова голоса. Он открыл глаза, увидел распахнутое окно. Косые лучи солнца просвечивали кроны. Солнце, стало быть, клонилось к закату. Проспал он, следовательно, весь день. В землянку влетела Галя.
Колосов сел, свесив босые ноги, посмотрел на девушку.
Галя прислонилась к косяку, стала как вкопанная. Глаза распахнула широко, смотрела не мигая. На ней лица не было.
- Там партизаны Степана убили, - через силу произнесла девушка.
- Неплюева? - переспросил Колосов. - За что?
Только тут старшина заметил, что лежак, на котором спал радист, пуст.
- Ой, мамочки, - заплакала девушка, опускаясь на корточки, закрывая лицо руками.
Колосов в два шага подскочил к ней, стал поднимать.
- Где? За что? - тряс он девушку, но та разревелась еще больше.
Колосов подвел Галю к лежаку, усадил ее. Голоса шумели уж совсем рядом, у окна.
- Этот его привел, вместе они утром явились!
- Девка с ними!
- Ты девку не тронь, знаем ее!
- Этих тоже знаешь?
- Сказано - посланцы фронта.
- Посмотреть надо, что за посланцы.
Колосов вышел на голоса, увидел недобрые взгляды.
От группы отошел худой, черный лицом, сутулый партизан с трофейным автоматом за плечом.
- Объясни, старшина, куда послал свово человека.
Колосов вдруг увидел того хозяйственника, который их принял. Хозяйственник спешил, прихрамывая, спотыкаясь, неуклюже размахивая скрюченными руками.
Люди расступились, пропуская хозяйственника.
- В чем дело? - спросил Колосов хозяйственника, как только тот приблизился. - Что произошло?
В ответ хозяйственник разразился длинной тирадой о том, что порядок в лесу один на всех, нарушать его не положено никому.
Колосов понял с трудом. Хозяйственник говорил так, будто рот его был забит кашей.
Из толпы раздались голоса:
- Чего он из лесу побежал?
- Ему приказ был остановиться!
- Чего он кусаться начал?
- Вы его убили? - спросил Колосов и замер, ожидая ответа.
- Нет вроде бы, - ответил за всех сутулый партизан с трофейным автоматом за плечом. - Помяли шибко.
- Но за что?
- Видишь ли, старшина, - сказал сутулый, - тот твой, - он кивнул в сторону, - сопротивление оказал, когда его силком вязали. Его и долбанули по голове гранатой. Сознание потерял, очухается.
До Колосова стало доходить то, что произошло.
- Я предупреждал вас, что радист не в себе, - громко произнес старшина, обращаясь не столько к заместителю командира бригады, сколько ко всем этим людям. - Больной он, можете вы это понять? Больной! Рассудка лишился. Вышел нормальным, потом с ним произошла беда.
Люди стали что-то понимать. Затухали недобрые огоньки в их взглядах.
- Как же так, а? - спрашивал Колосов. - Мы к вам через такие муки перли, а вы, значит, вот как, да?
- Ладно, старшина, не очень-то ты на нас, - сказал сутулый, - предупредить надо было, мы тут тоже всякого видели.
Молчал Колосов, молчали люди.
- Где он? - спросил старшина.
Партизаны повели было Колосова к тому месту, где был остановлен, сбит с ног Неплюев, но встречный паренек объяснил, что радист уже у доктора, что этот неведомый старшине доктор приказал часовому у госпитальной землянки никого не пускать.
За деревьями раздались голоса.
- Наши, наши идут!
Старшина остался один. Присел на коряжину. Задумался. "Олух я, олух, - стал корить себя старшина. - Проползли, пролезли, добрались, и на тебе, недоглядел, рассупонился. В спячку ударился, как новобранец какой". Он вспомнил, что Неплюев подчинялся простым командам: ел, спал, оправлялся по приказу, по его, Колосова, голосу; шел или бежал, и это его послушание тоже ненормальность, которую надо было предусмотреть здесь, на базе, прежде чем лечь спать. Неплюев подчинялся какому-то своему внутреннему ритму, подумал Колосов о радисте. Старшина представил, как Неплюев встал, пошел, несгибаемый, выпятив подбородок, словно он слепой, потом побежал. В беге, в ходьбе он не слышал слов. Колосову приходилось останавливать радиста, придерживая рукой. К этому Неплюев привык, что-то в нем срабатывало. И горько стало Колосову, и жалко радиста до слез. Он простил ему все. Поляну, по которой тот вдруг побежал и тем самым выдал группу. Тяжести перехода, муки, которые пришлось претерпеть. Человек заболел, с больного спроса нет.
Старшина не заметил, сколько просидел на коряжине. Подумал о времени, когда к нему подбежал сутулый партизан с трофейным автоматом за плечом. В сопровождении этого партизана Колосов отправился к землянке командира бригады.
- Здравствуйте. Комбриг Солдатов, - пробасил человек за столом в ответ на доклад старшины.
Был комбриг бородат, в форме, но без знаков различия.
- Начштаба Мохов, - назвал себя второй, тоже без знаков различия партизан.
Начштаба был ниже Солдатова, выглядел больным.
- О том, что произошло, мне уже доложили, - пробасил Солдатов. - Сейчас ваш товарищ в руках нашего доктора.
- Он жив? - спросил Колосов.
- Пока жив, - сказал Солдатов. - Отдохнули?
- Так точно, - негромко ответил Колосов, продолжая думать о Неплюеве.
- Давно идете?
Колосов не сразу вспомнил.
- Вышли тринадцатого мая, - сказал он наконец, прикинув, что мотаются они по тылам второй месяц.
Солдатов задавал вопросы, слушал ответы. Спрашивал по ходу рассказа Колосова. Начальник штаба сидел молча. Перед ним лежал блокнот, в нем он постоянно что-то записывал.
В начале рассказа Колосов опускал мелочи, стараясь изложить главное. Комбрига интересовали детали перехода. Своими вопросами он как бы подчеркивал, что опускать чего бы то ни было не стоит, его интересует все. Колосов перестроился, стал рассказывать по порядку, не упуская мелочей.
- Ну что ж, - сказал в конце разговора комбриг. - Рассказываете вы вполне убедительно. Приготовьтесь к тому, чтобы все это рассказать еще раз нашим товарищам. Скоро появится комиссар бригады. Он же возглавляет у нас контрразведку.
Намеренно или как сказал Солдатов о контрразведке, только слово это, само по себе достаточно грозное, задело Колосова. По всему выходило, что ему не поверили. Понятным стало молчание начальника штаба, его записи.
Колосов сник, сидел, не шелохнувшись. Пальцы сцепил так, что они побелели. Челюсти сомкнул до боли в зубах.
- Я понимаю ваше состояние, - донеслись до Колосова слова Солдатова, - если то, что вы нам рассказали, правда. Однако постарайтесь быть объективным: у нас тут всякого было. Мы верим вам, но должны убедиться в своей вере. Группу и лейтенанта постараемся найти. О состоянии радиста вам будут докладывать. Из землянки без нужды постарайтесь не выходить. Не считайте, что это арест. Но и о том помните, что приглядывать за вами будут. У нас все, идите.
Отяжелели ноги. Колосов поднялся с трудом. Трудно шел. Он ждал упреков в том, что привел невменяемого радиста. Пришла, мол, помощь фронта, да толку от нее нет. Ожидал встретить все что угодно, только не это разумное недоверие.
Старшина добрел до землянки, плюхнулся на лежак. Старался лежать бездумно, не получилось. Горькие, как настой полыни, думы сочились и сочились, он понимал, что этот настой ему придется выпить до конца. Особенно когда появится неведомый ему комиссар бригады, он же заместитель комбрига по контрразведке.
Колосов засыпал, просыпался, дождался рассвета. Глянул по сторонам. Увидел оба автомата на одном гвозде. Свой автомат и Неплюева. Легче стало думаться. О том, что он действительно не арестован, если ему оставлено оружие. Дверь к тому же оставалась открытой. Он вышел из землянки по нужде, не обнаружил ни охраны, ни другого какого пригляда. "У нас тут всякого было", - всплыла в памяти фраза, слышанная в этом походе не раз. "Наверное, так, - подумал старшина. - Партизаны есть партизаны. Немцы готовы сотворить любую пакость, лишь бы их изничтожить". Он вернулся в землянку, встал у окна. Пахло хвоей, дымом, травами. Меж деревьев стали появляться люди. Где-то замычала корова. Ей ответила другая. За окном шла жизнь, от которой он был отгорожен то ли советом комбрига, то ли приказом.
Колосов стоял у окна долго. Солнце стало окрашивать небо, появились его лучи, а старшина стоял и стоял. Услышал шаги. Дверь распахнулась. Вошли двое. Одного Колосов узнал сразу. Это был начальник штаба бригады, тот, что записывал рассказ старшины. В другом тоже увиделось что-то знакомое. То ли черные, вроде как без дна, глаза узнавал старшина, то ли заметно выпиравший кадык. Колосов более внимательно вгляделся в лицо вошедшего, понял, что перед ним капитан из сорок первого года, из деревни Вожжино. Капитан посмотрел на Колосова и тоже узнал его.
XII
Командир партизанской бригады "За Родину!" Анатолий Евгеньевич Солдатов анализировал обстановку, осмысливал события последних дней. Больше всего комбрига беспокоило положение, сложившееся в Глуховске. Неожиданно гитлеровцы арестовали своего администратора, начальника тылового района полковника Фосса. Этим арестом, сами того не ведая, немцы нанесли чувствительный удар по подполью. Подпольщики не понесли потерь, но лишились такого замечательного руководителя, как Дмитрий Трофимович Шернер, которому пришлось бежать из города. Вместе с Шернером из города, из близлежащих деревень необходимо было уйти всем, кто составлял легальное окружение старшего лесничего городской управы.
Комбриг сидел в просторной полуземлянке, в которой накануне вечером беседовал со старшиной Колосовым. На столе перед комбригом лежала трофейная карта района, бланки с орлами: пустые и заполненные машинописными текстами на немецком языке - тоже трофеи, как и многое другое в землянке, включая чугунную на кривых ножках печь. По всему полу землянки валялась полынь. Запах полыни забивал даже запах табачного дыма.
За редким исключением из правил, когда комбригу приходилось самому принимать непосредственное участие в стычках с немцами или ездить по отрядам бригады, вся жизнь Солдатова проходила в этой полуземлянке. Здесь проводились совещания, разрабатывались операции. Как правило, здесь всегда было людно. Не составила исключения и прошедшая ночь. Всю ночь в землянке колготились люди. Последними ушли комиссар бригады и начальник штаба. С ними комбриг обсудил событие. Появление старшины с радистом. Якобы старшины. Якобы с радистом. Якобы посланцев фронта.
Оставшись один, Анатолий Евгеньевич Солдатов подумал о том, что заботы, вроде лихорадки, прицепятся, начнут трясти, от них не просто отделаться. Накатываются волнами. Справишься с одними, другие захлестывают. В такой обстановке необходима собранность, только собранность и еще раз собранность. Тем более что события последних дней разворачивались не так, как хотелось бы. Получили известие об аресте Фосса, новое сообщение пришло. Одному из отрядов бригады удалось разгромить группу карателей оперативной команды охранных войск. Среди убитых был опознан Альфонс Мауе. Матерый эсэсовец, зверь в человечьем обличье. Труп его основательно обгорел в машине, пока шел бой, но его все-таки опознали.
Солдатов выбрал из вороха документов протокол допроса писаря оперативной команды, ефрейтора Герберта Герлица. Еще раз вчитался в торопливые строчки.
"- Ваша должность?
- Писарь зондеркоманды 07-Т.
- Ваш командир?
- Обер-лейтенант СД Альфонс Мауе.
- Давно его знаете?
- С декабря прошлого года, когда я был назначен на эту должность после ранения, лечения в госпитале, возвращения из отпуска к месту службы…
- О том, что вам приходилось регистрировать как писарю, вы расскажете позже.
- Я готов.
- Сейчас нам надо от вас подтверждение. Вы убеждены, что это труп вашего командира?
- Да.
- На чем основано ваше убеждение?
- Я узнаю его по остаткам формы… По знакам различия… По татуировке на левом плече.
- Орел, держащий свастику?
- Да.
- Вы твердо убеждены, что этот обгоревший труп Альфонс Мауе?
- Есть еще одна примета.
- Что вы имеете в виду?
- Снимите сапог с правой ноги обер-лейтенанта. У него нет мизинца на этой ноге.
- Срежьте сапог… Похоже, вы правы… Уведите арестованного".
Сомнений не было. Партизанская кара настигла Мауе. Было сожаление, что не удалось захватить этого палача живым. Тогда можно было бы судить изверга. О суде широко оповестить не только население, но и немцев. Благо есть на чем отпечатать листовку.
На столе лежал еще один документ, связанный с именем Мауе. Протокол допроса жительницы Глуховска Клавдии Никаноровны Зотовой. Тысяча девятьсот двадцатого года рождения, как о том говорилось в протоколе, русской, уроженки деревни Чернухи. Солдатов еще раз внимательно прочитал этот документ.
"- Кто посылал вас в Ольховку? - читал Солдатов.
- Альфонс.
- Мауе?
- Да.
- Когда и на чем вы добрались до деревни?
- Десятого июня Альфонс довез меня до Гречихи.
- До сожженной карателями Гречихи?
- Да.
- Продолжайте.
- Я пошла пешком в Ольховку к своей тетке Лукерье Фоминичне Ермоловой.
- Что вам приказал Мауе?
- В Ольховке должны были скрываться какие-то типы… Из леса… Я должна была узнать, сколько их, у кого живут.
- Каким образом вы должны были передать эти сведения Мауе?
- Я должна была уйти из деревни, вернуться к Гречихе, дождаться любой машины или патрульного бронетранспортера и приехать в Глуховск.
- Вы вернулись?
- Да.
- Вам приходилось выполнять подобные задания раньше?
- Нет.
- Повторите.
- Нет, не приходилось.
- Зачитать вам свидетельские показания уцелевших жителей деревень Высокие Ключи, Березовки?
- Не надо мне ничего читать! Никакой Березовки я не знаю! Да, да, да. Не знаю! Плевать мне на вашу Березовку! Отпустите меня! Альфонс вам знаете что за меня сделает? Знаете?
- Ваш Альфонс уже никому и ничего сделать не сможет. Его настигла партизанская пуля на той дороге, где вы с ним расстались.
- Этого не может быть. Вы… Вы убили Альфонса? Этого не может быть… Слышите… Он до вас доберется… Он…
- Прекратите истерику, отвечайте на вопросы.
- Что вам от меня надо? Ненавижу! Ненавижу!
- Да или нет?
- А-а-а! В Ключах? Была, была, была! И в Березовке была! И в Земцове! И в Чернухах! Ну, ну, ну…
- Вы наводили карателей на партизан. Чудовище, вы не жалели даже родственников. В Чернухах Альфонс сжег вашу сестру с двумя малолетними детьми. В Высоких Ключах вы предали родную тетку. Кому вы передали сообщение о партизанах из Ольховки?
- Паулю.
- Коменданту Глуховска?
- Да.
- Вы знали, что Ольховку сожгут?
- Какое мне дело до вашей Ольховки?
- Однако вы жили у родственницы, она кормила вас.
- Кор-ми-ла! Да у нее, кроме картошки, нет ничего. Кор-ми-ла! Щами из лебеды да крапивы…
- Молчать! Уведите эту стерву!"
Мысленно Солдатов согласился со своим заместителем по контрразведке Грязновым. Таких предателей как ни назови, все мало. Подумалось и о том, что эта тварь выдала немцам такое, что вызывало особое беспокойство. Эта Зотова выследила именно тех партизан в Ольховке, которые должны были встретить людей, ушедших две недели назад к фронту. По всему выходило, что связные до фронта не добрались. По всему выходило, что немцам удалось перехватить группу. Этого мнения придерживаются и Грязнов, и Мохов. Зотова не могла назвать срока проведения гитлеровцами акции в Ольховке, однако опыт подсказывал, что тянуть с акцией фашистские ублюдки не станут. Потому-то сразу после допроса Зотовой в Ольховку и был отправлен конный отряд.