- По деревне иди, не таясь, - наставлял Степанов. - Сегодня здесь в тебя стрелять некому. Многие будут рады твоему появлению, но ты и им не давай проявлять радость. Стрельни несколько раз. На выстрелы нынче люди не очень спешат. Пользуйся этим. По домам будут сидеть, из окон понаблюдают. Этим и пользуйся. Пусть видят, что по избам полицейских ходил, Галю забрал. Береги ее. Она да Санька у меня в помощниках остались. Иные в лесу сегодня, других - угнали. У нас тут всякого было. В дом к Бориным тоже зайди. Сделай вид, будто ты и парнишку ищешь. В деревне всякие люди есть, но и такие найдутся, что доложат немцам, как и что было.
ВЫПИСКИ ИЗ ДОКУМЕНТОВ, ЗАХВАЧЕННЫХ ПАРТИЗАНАМИ ПРИ РАЗГРОМЕ КОМЕНДАТУРЫ г. ГЛУХОВСКА ЛЕТОМ ТЫСЯЧА ДЕВЯТЬСОТ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА
Из докладной записки капитана СС Отто Бартша коменданту г. Глуховска майору Паулю Кнюфкену
15.06.43 г.
"…Настоящим уведомляю Вас в том, что русские разведчики надежно блокированы в точке 07 квадрата 0476 Шагорских болот, т. е. в том же районе, где 10.06.43 г. от полуночи до 00.35 кружил неопознанный самолет.
Наше убеждение в надежности блокады основано на постоянном огневом контакте с противником.
Интенсивность огня противника не убывает, что позволяет сделать следующие выводы.
Русские разведчики получили, по всей видимости, боезапас той ночью, когда над болотами кружил неопознанный самолет.
Количество людей в группе не убавилось, а следовательно, радист все еще в группе.
Прилагаю все усилия для выполнения задачи".
Из рапорта майора Кнюфкена полковнику Фоссу
"…Сообщаю также схему блокирования Шагорских болот.
На 15.06.43 г. в точке 07, наиболее приближенной к месту расположения русских разведчиков, означенной 10.06.43 г. тремя зелеными ракетами, находятся все наличные силы отряда преследования капитана СС Отто Бартша. На пути возможного выхода русских разведчиков из болот между 17 и 21 выставлено оцепление из солдат зондеркоманды 07-Т обер-лейтенанта СД Альфонса Мауе. В прилегающих к Шагорским болотам лесах устроены засады. Дороги патрулируются усиленными нарядами полевой жандармерии. В деревнях проводятся акции устрашения. Принят ряд других неотложных мер…"
Из распоряжения полковника Фосса коменданту г. Глуховска майору Паулю Кнюфкену
15.06.43 г.
"Усильте наружное кольцо оцепления Шагорских болот в квадрате 0476 силами частей сто сорок третьей пехотной дивизии, дислоцированной в вашем районе. Найдите проводников из местного населения, хорошо знающих особенности Шагорских болот, способы передвижения по ним, проходы. Не останавливайтесь перед применением крайних мер. Во избежание дальнейших потерь наших солдат, для непосредственного огневого контакта, с русскими используйте полицейских…
Отряд полицейских Глуховска усильте огневыми средствами, пополните за счет гарнизонов Жилина, Кострова, Демина, Малых Бродов.
Об окончании операции доложить завтра в 19.00".
VI
- А, черт! - ругнулся лейтенант Речкин.
Ругнулся он не столько от боли, сколько от досады, что так получилось. Шальная пуля задела бедро, разорвала сосуды, он терял кровь, слабел, потому и досадовал. Последние метры разведчики тащили его по болоту волоком, подхватив с двух сторон под руки. С большим трудом добрались они до островка. Подобных островков встречалось много на этом бескрайнем болоте. Они пытались остановиться раньше. Но каждый раз, как только ступали на видимость суши, островки не выдерживали, погружались, темно-коричневая вода доходила до щиколоток.
Гитлеровцы не отставали от них. Разведчики меняли направление, кружили, но в болоте оставался след. Ночью, похоже, удалось оторваться. Каждый понимал - не надолго. Появится самолет, летчик станет, высматривать, гарантии, что их вновь не обнаружат, нет. Необходимо укрытие. Дерево с кроной погуще, тростник повыше, и хотя бы чуточку суши. Чтобы перевязать лейтенанта, остановить кровотечение.
Не обозначь они свое место ракетами в ночь на десятое, когда принимали контейнеры, им, возможно, удалось бы уйти от преследования. Но тогда этого делать было нельзя. В тайнике оставался Колосов с радистом. Речкин намеренно пошел на такой шаг. Чтобы боезапас, продукты, медикаменты получить и немцев увлечь подальше от тайника. Замысел удался. Один контейнер они так и не нашли, другой плюхнулся рядом.
Над болотом повис туман. Он то таял, и тогда можно было разглядеть тростниковые заросли, то густел, обволакивая предметы вокруг мутновато-белой массой. В один из просветов, когда развиднелось, они обнаружили островок, потянулись к нему в смутной надежде, что им повезет. Им повезло. Под ногами пружинило, ноги проваливались в рыхлую мшистую поверхность, но вода не проступала, можно было отлежаться, отдохнуть. Соорудив навес на тот случай, если развиднеется, если появится самолет, разведчики забрались в укрытие. Полулежа, поднять навес они не рискнули, осмотрели рану лейтенанта. Рану осматривал сержант Пахомов.
- Как там? - спросил Речкин. Сил приподняться, глянуть у него не осталось.
- Размыло, - отозвался Пахомов. - Ты терпи, лейтенант, сейчас плесну.
Пахомов решил промыть рану, продезинфицировать ее спиртом.
- Давай, - одобрил Речкин, прикрыв глаза. - Прожги как следует, - сказал он, сжимая зубы.
Пахомову помогал Ахметов. Он тоже лежал с другого бока лейтенанта, сматывал грязный, в крови и торфяной крошке бинт.
- Держи.
Сержант передал Ахметову флягу со спиртом, перетянул жгуты на ноге у командира. Обхватил рану пальцами, чтобы до краев наполнить ее спиртом.
- Лей, - приказал Ахметову.
Ахметов осторожно отлил спирт. Образовалась кровавая смесь. Пахомов выбрал смесь тампоном. Они повторили процедуру. Сержант затянул рану бинтом. Глянул на лейтенанта.
Речкин лежал с закрытыми глазами. На лбу выступили крупные капли пота.
- Все, лейтенант, отдыхай, - сказал сержант.
Какое-то время Речкин оставался в напряжении. Слышал, как Ахметов протер ему лицо, как вползали и выползали разведчики, о чем-то перешептываясь. Потом он забылся. Вновь открыл глаза. Ему показалось, прошли минуты. Он приподнял голову, увидел все ту же белесую мглу, пики островерхого тростника. Шевельнулся. Боль тут же напомнила о себе. Он застонал. Над ним склонился Пахомов. Широко раскрытые глаза увидел лейтенант, заросшие щетиной щеки, синие крапинки пороховой гари на лбу, крупный мясистый нос, крутой, перепаханный морщинами лоб.
- "Рамы" нет? - спросил лейтенант.
- Как не быть, весь день кружила.
- День? - удивился Речкин.
- Ну, да, - подтвердил Пахомов. - Ты как заснул, тут она и загудела. Туман, должно быть, низинный.
- Который час? - спросил Речкин.
- Без семи восемь, лейтенант, - ответил сержант. - Вечер.
Вечер…
Значит, проспал он весь день. Кружил самолет. Их все еще ищут.
- Давно стихло? - спросил он.
- Четверть часа назад, - сказал Пахомов.
- Я что, без сознания был?
Он снова шевельнулся, вновь ощутил боль. Болело в бедре, отдаваясь в пах и низ живота. Речкин внимательно прислушался к боли. Времени прошло достаточно. Если бы началось заражение, сейчас бы по всему телу полыхало. Жара, судя по всему, не было. Лихорадило, он мерз, но это скорее всего от потери крови.
- Человек, если без сознания, он как мертвый, - объяснял Пахомов. - А ты, лейтенант, спал.
- Где Ахметов, ребята?
- Ахметов в дозоре, Качерава с Колей Стромынским деревца для носилок ищут. Нести тебя будем, лейтенант, нельзя тебе больше в воду окунаться.
- Куда?
- Тут развиднелось недавно, ребята лес разглядели. Земля там, должно быть.
- Берег?
- Нет, - сказал Пахомов. - Остров. Кузьмицкий с Асмоловым в разведку пошли. Ты б помолчал лучше, силы беречь надо.
Пахомов вылез из-под навеса, дав тем самым понять, что продолжать разговор он не намерен, что ему тоже надо смотреть и слушать тишину, которая может обернуться неизвестно чем.
Лежать было удобно. Лейтенант пошарил руками, понял, что ребята натаскали ему травы, застелили ее плащ-палаткой, сонного перетащили на это ложе. Ничего он не слышал. Оттого, что ранен был, от постоянного недосыпания такое состояние. Плохое состояние. Из всех бед - худшая. Два года он воюет. Бывало, от этого никуда не денешься, решались на крайние меры, подрывали ребята себя гранатами, чтобы прикрыть товарищей. Речкин принимал эту, по его мнению, жестокую необходимость, сам готов был свершить подобное. Но оказаться беспомощным, добавить к тяжести рейда заботу о себе считал худшей из бед, молил судьбу, чтобы именно с ним подобного никогда не случилось.
Человек предполагает, судьба располагает. Не раз слышал он эту поговорку, в войну понял ее горький смысл. В сорок первом году, перед началом боя в старом укрепрайоне, когда его контузило, засыпало землей, разве он думал, что может потерять сознание. Однако так это и случилось. Неизвестно, какой конец его ждал, если бы не старшина Колосов. В лучшем случае - он до сих пор так и считал, - в лучшем случае его бы прикончили немецкие автоматчики. Но мог он оказаться и в плену. Судьба толкнула его к краю пропасти, она же отвратила беду. Старшина Колосов не только заметил его, но и мертвым не посчитал, раскопал, уволок в болото. После того горького урока Речкин понимает, что на войне предполагать невозможно, всегда надо быть готовым к худшему, а когда подобное происходит, вести себя достойно.
Как?
По обстановке, как еще. Не сдаваться. Всегда и во всем искать выход.
Лейтенант прислушался, различил шорохи. То ли туман терся о тростник, то ли возились рядом невидимые существа. Он слышал звуки, похожие на вздохи. Со звоном лопались пузырьки болотного газа. Звук был слабым, но он и его различал, стало быть, и слух у него не притупился. Видел он тоже хорошо. Из-под навеса можно было разглядеть край островка, на котором они затаились, несколько хилых березок, торчащие из воды кочки. Речкин сжал пальцы в кулак. Слабовато, но мышцы напряглись. Следовательно, он может стрелять. У него хватит сил выдернуть кольцо от взрывателя. Вести себя достойно, как доложено солдату, он сможет. На этом крохотном островке, на том острове, куда ушли Кузьмицкий и Асмолов, на другом рубеже, там, где это придется. Теперь его черед прикрыть отход группы, если преследование возобновится, понадобится уходить. От сознания возможности активного действия он успокоился. Смежил веки. Лежал, стараясь ни о чем не думать, но этого старания хватило не надолго. В сердце толкнулась тревога. О Колосове встревожился лейтенант.
С того часа, как старшина остался с радистом в тайнике, Речкин постоянно думал о подчиненном, о товарище, о боевом товарище, который не раз и не два выручал, спасал своего командира. Почему-то, когда это началось, Речкин не помнил, но, думая о Колосове, лейтенант постоянно вспоминал слова одной странной песни, слышанной им до войны у паромной переправы недалеко от Жигулевских гор. Запомнился яркий день, настырные слепни, та необычная песня. Нежданная, как прохлада в жару, раздольная, как Волга, на берегу которой он стоял, облокотившись о перила причала, протяжная и нескончаемая, как дорога в степи.
…Ой, да по весне ты, наша матушка,
проснися.
Ой, да по весне по ранней
пробудися.
Ой, да ты разлейся, да по нашим
по полям,
Ой, да ты раскинься, да по нашим
по лугам.
Напои ты нашу пашенку.
Передай земле свою силушку.
Будь нам, Волга, доброй матушкой.
Не спеши, не торопись ты к морю синему…
Песня - приговор, песня - заклинание. Пели ее женщины. Они сидели под огромной березой, похожие одна на другую одеяниями, как сестры-близнецы, одинаково в белых кофтах, в косынках, босые, усталые, но умиротворенные. Пели хорошо, слаженно. Речкину, уроженцу Подмосковья, не приходилось слушать подобного пения, потому, наверное, и запомнились женщины, слова песни. Слова-обращения, слова-просьбы. Необычно исполнялась песня. То широко и разливно, то почти речитативом, с мягким окающим говором. Речкин, как услышит название реки, вспоминает песню. А Колосов тоже с Волги, из-подо Ржева. Есть что-то общее у них: у реки и у человека. Та же могучесть, что ли. Природа не обделила Речкина ни ростом, ни силой, но Колосов был круче замешен. Тело бугрится мышцами. Вместе с тем подвижный, ловкий. Выносливый. Боевая выкладка разведчика доходит порою до пяти пудов, старшина не только со своим грузом управляется, он и товарищам помогает. Отлично плавает. Так плавают только на Волге: широко, словно враскачку.
С виду Колосов простоват. Широкий открытый лоб. Крупные черты лица. Парни типа Колосова, замечал Речкин, незлобивы. Если их и заденут ненароком или намеренно худым словом, на рожон, как говорят, не лезут. О таких говорят: толстокожий человек, долго до него доходит. Слова словами, но природу такой манеры поведения Речкин знает. Он так думает, что физически сильные люди, равно как и люди, сильные духом, более терпимы ко всякого рода обидчикам, именно от сознания недюжинной силы. Оно и в природе так. Медведя взять, слона или льва. Да что там диковинные животные, на обычных собак посмотреть, если их человек специально не злобил. Чем крупнее собака, тем больше в ней достоинства. И наоборот, чем меньше шавка, тем она подлее, крикливее, злее. Сильные - добрые, добрые - сильные, здесь такая взаимосвязь.
Правда, сильная доброта тоже имеет предел. В чем, в чем, а в этом Речкин уверен. Было время убедиться. Помнит он свой первый бой в районе старого укрепрайона, старшину Колосова в, том бою. Стояли они тогда насмерть, как это и положено для военных людей. Когда вышел боезапас, дело дошло до рукопашной. Поднялись все, и здоровые, и раненые. Колосов приклад винтовки в щепки разнес о немецкие каски, саперной лопаткой рубился. Помнит Речкин лицо старшины в том бою. Черное от земли и гари, перекошенное от злобы, оно возникало рядом с Речкиным то справа, то слева. Вместо крика из горла старшины вылетал то ли хрип, то ли гул.
Вздыбилась земля, полыхнуло огнем, большего Речкин не помнил. Очнулся в болоте. Он лежал на ветвях согнутого до воды дерева, рядом на стволе сидел старшина. В глазах туманилось, плыло. Со временем отпустило. Он увидел бойцов. Почти все были ранены. Были среди них тяжелые. Все дрались до последнего. Немцы прошли по их телам. Не остановились, не задержались, чтобы добить. Задача, видно, перед ними стояла другая.
Память о первом бое застряла в сердце занозой, болит, постоянно напоминая о тех худых днях. "Все пройдет, младший лейтенант, сковырнем болячки, - сказал тогда Колосов. - Главное - живы остались. Теперь бы до своих добраться…" До своих. Тогда казалось - рядом. Стоит выбраться из болота - и они у своих. Им скажут, что произошла нелепая ошибка, немцев отбросили к границе. Так и казалось. Казалось, рядом есть полностью укомплектованные части, на вооружении которых и танки, и орудия, и гранат, и патронов в полном достатке, потому что по-другому просто не может быть, потому что рядом граница. Они брели с надеждой, но чем дальше шли, тем больше убеждались в обратном. Не было ошибки, прорвался вражина. Занял дороги. Гнал по ним танки, машины, орудия. Вражеским колоннам не виделось конца.
От голода, от безысходности можно было сломаться, как ломаются худосочные, высохшие на солнце ветки, потерять надежду, веру. Такого исхода Речкин опасался Раздавались голоса: куда, мол, премся, все одно, мол, конец. Умирали тяжелораненые, которых несли. Отощали, оборвались. Шли. Стонали, матерились, но шли. Упрямо шли на восток.
Вспоминает Речкин старшину, горькие дни отступления, видит его лицо. Разным было лицо Колосова. Ожесточенное в бою. На березе, в болоте, когда старшина говорил, что живы остались и в этом главное, на его лице отражалась боль. Под деревней Вожжино, когда вышли к своим, увидел Речкин на лице Колосова такую решимость, что проникся к нему еще большим уважением.
Принимал их представитель особого отдела дивизии. Высокий, сутулый капитан с воспаленными от бессонницы глазами. Тот капитан представить себе не мог, через какие муки они прошли, прежде чем добрались до деревни. Слушать не хотел. Спрашивал. Сам себе отвечал. Надо было осадить капитана, как осаживают слишком разгоряченного коня, когда тот вошел в раж, летит, не ощущая дороги, отдавшись во власть бега, скорости, забыв о всаднике. Речкин произнес необходимые слова, осадил капитана. Представитель особого отдела полез в кобуру. Речкин пережил неприятное мгновение. Взрывной капитан закусил удила, его трудно было остановить. Речкин услышал голос Колосова за своей спиной. "Тогда и нас кончай, капитан. Всех разом", - сказал старшина. Речкин обернулся. Лицо Колосова окаменело, смотрел он твердо. Дрогнул строй. Неизвестно, как бы все это обернулось, если б на машине не подъехал командир полка. С ним был врач. Они осмотрели каждого. Кого в госпиталь отправили тут же, кого оставили в строю.
Чуть позже старшина предложил Речкину держаться вместе. Тогда многие стали сговариваться о том, чтобы в бою, в атаках особенно, приглядывать друг за другом, друг друга прикрывать. Объединялись по двое, по трое. Земляки, товарищи по призыву, по запасу, новобранцы между собой, ветераны с новобранцами. Пополнение поступит, тут же и первый совет, получают бойцы: вдвоем, втроем сподручнее воевать, учтите это обстоятельство. То был первый опыт войны, оправдавший себя во всех последующих боях. Бойцы берегли себя от выстрела сбоку, от случайностей, от того, чтобы, не дай бог, остаться на нейтральной полосе раненым, истекая кровью, как это случилось с Колосовым под Москвой. Речкина тогда ранило, его отправили в госпиталь, там он и узнал, как чуть было не погиб старшина.
От мыслей о Колосове лейтенанта, отвлек шум. Под навес вполз сержант Пахомов.
Речкин зашевелился, пытаясь приподняться. Сержант остановил.
- У Ахметова я был, - опережая вопросы командира, стал докладывать сержант. - Фрицы рядом. Не потеряли, гады, наш след. Сосредоточиваются. Полицаи, сволочи, среди них объявились. Теперь этих, как пить дать, по нашему следу пустят.
Сержант усмехнулся.
- А все-таки дали мы им прикурить, не торопятся, - сказал он. - Ахметов говорит: осторожничают, сушатся. Я так думаю, что Колосова с радистом они не обнаружили. Иначе густо от их огня было бы у нас сейчас. Надеются взять рацию, радиста. На то, что мы сдадимся, надеются.
- Кузьмицкий с Асмоловым не вернулись? - спросил лейтенант.
- Там они, - махнул сержант. - Вешки ставят. Обозначат проход, подойдут.
Сержант выполз. Изогнулся, юркнул, пропал.
Лейтенант подумал о Пахомове, о том, что не зря он хлопотал за сержанта. И тогда, когда тащил его из госпиталя в свою часть, и позже, когда переводил его под свое начало в разведку. Пахомов исполнителен и надежен - вот что главное в нем.
С сержантом Пахомовым Речкин встретился в госпитале. Прибыли одним эшелоном. Ранения схожие. Койки стояли рядом.