Однажды моя дочь, придя из института, сказала ему: "Дед, зачем ты переписываешь книги? Напиши лучше о себе". "А разве вам интересно?" – спросил он. "Конечно!" – поддержала я. Вот так и начался его труд над мемуарами. Его очередной подвиг. Ведь он был уже очень болен, глаза его начали стремительно слепнуть. В конечном итоге один его глаз вскоре ослеп полностью, а второй наполовину. Но он закончил свои воспоминания. Потом переписал их вновь, как ему казалось, более точно. Написал также юмористические рассказы из фронтовой жизни. И все эти пять общих тетрадей скромненько положил на свою полку. Лишь попросил однажды мою дочь Марину напечатать на компьютере сокращенный вариант под названием "Моя автобиография", оформить его в папочку, что она и сделала. До тех пор, пока я случайно не наткнулась на его пять общих тетрадей, я искренне считала, что в той папочке было изложено все. Оказалось – далеко не все. Помню, как-то в 11 часов вечера, неожиданно обнаружив его общие тетради, я решила их прочесть. Когда я закончила чтение, мне показалось, что прошло минут пятнадцать. А на самом деле я читала до трех часов ночи – такое было погружение в его материал. Одновременно я испытала потрясение. Пошла и посмотрела, как спит мой старый папка, а сама уж не знаю, спала ли я. Ничего подобного я раньше не читала. "Так вот оно как было!" – сверлило в мозгу. Первым делом, с этой ночи, я стала намного мягче относиться к отцу, жалела его все больше и больше, чувствуя, что он доживает свои последние годы. А второй мыслью было поскорее набрать этот бесценный текст на компьютере (об издании книги тогда и не мечталось, это пришло потом). Прежде всего, пришлось вручную переписать весь текст, ведь почерк отца уже был неразборчив. Каждый вечер, придя с работы, до 12 ночи, я вручную переписывала тетради отца. Далее пошла работа за компьютером, в которой мне помогала дочь. В 2006 г. мы издали в типографии тиражом в 100 экземпляров книгу под названием "Судьбы и войны. Воспоминания бывших жителей деревни Журавель", выдержки из которой использованы в данной рукописи. В эту книгу вошел и мой очерк "Журавель, опаленный войной" – о годах оккупации родной деревни отца. Книга эта пережила отца и продолжает жить своей собственной жизнью, дав мне толчок к написанию этой подробной фронтовой биографии отца. Она не только об отце, а и о тех, кто шел с ним параллельным путями, также о событиях войны, неизвестных отцу как рядовому. К концу войны он был младшим сержантом, но это не меняет сути. Стратегия нашей армии, как и немецкой тоже, номера частей, армий, наименования фронтов держались в секрете не только от рядовых, но и от офицеров также. Беседуя с бывшими фронтовиками, я убедилась, что они порой не знали в то время, в какую армию входила их дивизия, – не положено было знать. Знали только номер своей дивизии. Это теперь уже, располагая копиями наградных листов отца и сверив их с исторической литературой, я могу судить по карте, где пролегал его путь по войне – отступая и наступая. По 1941 году вообще трудно было разобраться. Закрывая образующиеся бреши во фронтах, дивизии бросали в разные точки. Линия фронта менялась ежедневно. Спасибо тем полководцам, кто написал и издал свои мемуары о 41-м роковом, а также современным историкам, восстановившим с помощью архивов более-менее достоверную картину боев того периода, хотя это было сделать очень трудно. Но не труднее, чем участвовать в этих боях. Однако имеются и такие историки, как, например, Бешанов, который пишет вроде бы и достоверные вещи, однако в таком издевательском тоне, от которого у меня возникает внутренний протест. Хорошо быть умным задним числом, зная на сегодняшний день по рассекреченным документам все планы врага. Гораздо ближе для меня мнение историка Алексея Исаева: в 1941-м наши воины делали и сделали все, что было в их силах на тот момент. Хотя было много и предательства, и малодушия. Но в основной-то массе солдаты и офицеры защищали Родину ценой героизма, с винтовкой и гранатой против танков. Это было… Кто выжил тогда, тому определенно повезло. Повезло воевать дальше и освобождать землю, которую оставили в 41-м. Отец был из тех, которым повезло. Но до времени освободительных боев требовалось пройти ад наяву, выстоять и не сломиться – не каждый смог. Отцу это удалось, и я горжусь им.
Незадолго до своей кончины отец посмотрел по телевизору художественый фильм о том, как в 1941 году трое военнослужащих выходили из окружения, намереваясь перейти линию фронта. Вскоре он задремал. Вдруг слышу, как он во сне тихонько кричит: "Ура-а-а!" Позже я его спросила: "Папа, ты что, во сне линию фронта переходил?" Он ответил: "Да". Война не отпускает фронтовиков…
Далее привожу рассказ, основанный на подлинных документах, о лагере военнопленных, где томился мой отец с 17 октября 1941 г по июнь – июль 1942 года.
Дмитрий Комаров. "Великая Отечественная вой-на на вяземской земле". 2009 г. (выдержки):
"Вяземская земля стала местом одной из самых больших трагедий Великой Отечественной войны – несколько сотен тысяч бойцов и командиров Красной Армии оказались в окружении западнее Вязьмы. По-разному сложились судьбы попавших в окружение воинов. Многие погибли, сражаясь до последнего с врагом, одним удалось прорваться к своим, другие влились в партизанские отряды и сами создавали партизанские группы, некоторые красноармейцы из числа уроженцев Смоленской области пробирались домой, но подавляющее большинство окруженцев было пленено противником. Жесточайшее обращение с советскими военнопленными гитлеровских захватчиков и уничтожение военнопленных является одним из чудовищных преступлений, совершенных германским фашизмом в годы Второй мировой войны.
Отдельные гитлеровские генералы и высшие чиновники рейха объясняли варварскую жестокость по отношению к советским военнопленным огромным числом попавших в плен военнослужащих Красной Армии. В Германии, как говорили они, просто не было таких средств, оборудованных территорий и продовольствия, чтобы прокормить миллионы пленных солдат и офицеров Красной Армии. Следует признать, что, действительно, количество советских пленных в годы Великой Отечественной войны огромно, по мнению академика Самсонова, около 6 млн. человек, подавляющий процент которых пришелся на начальный период войны. В своей речи в рейхстаге Гитлер 11 декабря 1941 года заявил, что число советских пленных на 1 декабря 1941 г. составляет 3 806 865 человек.
В качестве оправдания германской стороны выступает в том числе и обычный экономический расчет затрат на пропитание советских военнопленных. В ноябре – декабре 1941 года в средней полосе России для снабжения лагеря в 10 тыс. человек в минимальном объеме в день требовалось 5 тонн картофеля, 3 тонны хлеба и значительное количество топлива, хотя бы только для кухни. Для подвоза было необходимо, по меньшей мере, 30 подвод в день. Не зная местной специфики и условий, при почти непроезжих дорогах, коменданты лагерей зачастую не могли наладить поступление даже этого минимума. На первый взгляд, подобные аргументы звучат весьма убедительно. Но имеющиеся в распоряжении историков документы позволяют утверждать, что бесчеловечное отношение к советским военнопленным планировалось гитлеровцами еще до нападения на СССР. Согласно опубликованным в Германии документам, в планах "молниеносной войны" верховное гитлеровское командование исходило из предположения о том, что в первые 6 недель войны будет взято в плен 2–3 млн советских военнослужащих. И уже тогда расчет строился на их массовую гибель ввиду отсутствия обеспечения их содержания и необходимого продовольствия.
До сих пор ученые так и не смогли подсчитать, сколько же всего советских военнослужащих попало в плен под Вязьмой в октябре 1941 года (об этом уже говорилось выше). Но с уверенностью можно утверждать другое – подавляющее большинство советских военнослужащих, попавших под Вязьмой в плен, как и другие советские воины, плененные в 1941 году, погибли. По данным немецкого историка Кристиана Штрайта, опирающегося на документы третьего рейха, из 3,35 млн. советских пленных в живых к весне 1942 г. осталось 40 процентов. Так, в декабре 1941 года в тылу немецкой группы армий "Центр" умерло 64 165 советских военнопленных, в ноябре этого же года умерших было еще больше, в январе 1942 года – 44 752 человека. В число этих 40 процентов, в первую очередь, вошли пленные, которые были переправлены во внутренние тыловые районы, а те советские военнослужащие, которые не были перемещены и остались вблизи фронтовой линии, погибли.
Представитель высшего германского командования, генерал-полковник Йодль так объяснял такую огромную смертность советских военнопленных "…они питались буквально корой (окруженные советские части в районе Вязьмы. – Прим. Д.К.) и корнями деревьев, так как отошли в непроходимые лесные массивы и попали в наш плен уже когда они были едва ли в состоянии передвигаться. В том напряженном положении с обеспечением, когда все основные пути сообщения были разрушены, невозможно было вывезти всех пленных. Поблизости не было мест для их размещения. Большую часть из них можно было бы спасти только в результате немедленной отправки в госпиталь. Очень скоро начались дожди, а позже наступили холода. В этом и была причина, почему большая часть людей, взятых в плен под Вязьмой, умерли". В этой информации немецкого генерала, на первый взгляд, сделаны правильные выводы о причинах массовой гибели советских солдат, но уж очень эти слова похожи на оправдание с целью снять с себя ответственность за это преступление. Да, то, о чем говорит генерал, было в действительности, но он умалчивает о плановом и осознанном, преступном во всех отношениях, уничтожении советских солдат.
В документах Нюрнбергского процесса имеется свидетельство о том, как германское командование проводило "эвакуацию" пленных советских солдат из-под Вязьмы в тыловые районы. Ввиду огромного числа военнослужащих, попавших в плен под Вязьмой, колонн-этапов, направляемых в тыл, было много. Одна из групп советских военнопленных была сформирована под Вязьмой в количестве 15 тыс. человек, а до Смоленска дошли только 2 тысячи. Раненых и истощенных людей конвоиры пристреливали и не производили захоронения, продолжая движение в колоннах.
Такая же ужасная участь ждала пленных советских военнослужащих, оставшихся в Вязьме. Имеются свидетельства того, что первоначально огромные группы советских военнопленных содержали в оврагах или на больших полях и пространствах невдалеке от города. На возвышенностях вокруг этих мест, некоторые из которых ограничивались колючей проволокой, устанавливались пулеметы, таким образом, чтобы вся масса военнопленных попадала в зону обстрела. Несколько позже для их содержания на территории недостроенного мясокомбината был организован лагерь для военнопленных. Только несколько сотен военнопленных смогли разместиться в корпусах и подвалах мясокомбината, подавляющая же часть содержалась под открытым небом на пространстве, ограниченном забором, окутанным колючей проволокой. По углам огороженной территории были построены пулеметные вышки. Лагерь, который был устроен гитлеровцами в Вязьме, правильнее будет назвать не лагерь по содержанию военнопленных (именно под таким наименованием вяземский и такие подобные ему лагеря имеются в германских документах и работах германских историков и участников тех событий), а лагерем по уничтожению военнопленных. Так как имеющиеся в наличии свидетельства и материалы позволяют утверждать, что условия содержания и эксплуатации труда пленных использовались захватчиками как эффективное средство по уничтожению огромной массы советских солдат и офицеров, оказавшихся в плену в начале войны. Только в 1942 году германское командование, осознав, какой огромный трудовой потенциал в лице погибших советских военнопленных потеряла германская военная машина, несколько улучшило условия содержания пленных.
По воспоминаниям местных жителей, в октябре – ноябре 1941 года ввиду огромного количества пленных в районе западнее Вязьмы и несовершенной системе охраны, определенному числу советских военнопленных удавалось бежать. Проще было совершить побег при наличии гражданской одежды, которую передавали советским воинам местные жители. Кроме этого, часто местные жители, в первую очередь вяземские женщины, спасали советских солдат тем, что во время конвоирования колонн, называли отдельных пленных своими родственниками (мужьями, сыновьями и братьями) и умоляли конвоиров отпустить их домой. Иногда это помогало, и некоторая часть пленных освобождалась. Кроме того, имеются свидетельства, что отдельные пленные (в первую очередь, из рядового состава, беспартийных и в какой – либо мере пострадавших от советской власти) гитлеровцы в предвидении скорой победы отпускали домой и даже выдавали пропуск по проходу до места жительства по оккупированной территории.
В первые недели после захвата Вязьмы гитлеровцами, по воспоминаниям местных жителей, количество пленных в лагере было настолько велико, что не было места, чтобы лечь, и солдатам, многие из которых были ранены, приходилось стоять. Для удовлетворения своих естественных физиологических потребностей на окраине огороженной зоны гитлеровцы приказали вырыть траншею, служившую "отхожим местом". Немецкие солдаты использовали это место как полигон для стрельбы по живым мишеням. В лагере царила страшная антисанитария, раны у бойцов гноились, у большинства раненых началась гангрена, почти все страдали дизентерией. По воспоминаниям И. А. Андреева, попавшего в плен под Вязьмой и пробывшего в вяземском лагере 20 дней (затем он бежал и скрывался в деревне под другой фамилией), в течение нескольких дней военнопленных ничем не кормили, только позже стали давать по 50 г концентратов в день. В результате таких ужасных условий содержания смертность в лагере была огромной, и в первые дни погибала тысяча и более красноармейцев в сутки. Хлеб военнопленные до мая 1942 года не получали совсем, рацион питания был представлен болтушкой из испорченной картофельной муки, которая выдавалась один раз в день. В январе – феврале 1942 года выдавался суп из льняного семени. Часто гитлеровцы в пищу пленным готовили дохлых животных, в том числе кошек и собак.
Сергей Алексеевич Слободчиков и его жена Евдокия Михайловна после освобождения Вязьмы рассказывали: "Заключенные умирали от голода. Оборванные, грязные, изможденные, идя на работу под конвоем, они жадно набрасывались на сырые листья от кормовой свеклы и брюквы. Немцы избивали пленных палками, отстающих, выбившихся из сил, пристреливали на месте. Эту информацию, данную советскому командованию, дополнили показания вязьмичек Марии Матвеевны Зуевой и Марии Федоровны Ивановой: "Мы жили рядом с лагерем и видели, как пленных (зимой 1942 года. – Прим. Д.К.) запрягали в сани, и они перевозили тяжести. На колючей проволоке вокруг лагеря для устрашения месяцами висели трупы расстрелянных при попытке к бегству. Каждый день расстреливали по 30–40 человек. От голода, холода и болезней ежедневно умирали сотни человек. Около лагеря зимой лежали трупы заключенных. Ночью из лагеря доносились душераздирающие стоны пытаемых и выстрелы". Труд советских военнопленных гитлеровцы использовали на строительстве укреплений, расчистке железнодорожного полотна, большая часть военнопленных работала на захоронении своих товарищей, погибших в лагере, осознавая, что рано или поздно в большие рвы будут закапывать и их.
Ужасные условия по содержанию военнопленных дополнялись постоянными издевательствами и зверствами со стороны немецких солдат (охраной лагеря командовал унтер-офицер Зифрид, комендантом лагеря был старший унтер-офицер Раутенберг). Был случай, когда немецкий солдат во время раздачи еды военнопленным снял гранату и бросил в толпу голодных красноармейцев, столпившихся у котла. Часто немецкие солдаты кидали за колючую проволоку банку консервов и развлекались тем, что стреляли и бросали гранаты в тех пленных, которые, обезумев от голода, хотели ее поднять. В июле 1942 года по приказу начальника жандармерии Вязьмы капитана Шульца, в целях устрашения узников лагеря и местного населения, из лагеря было выведено 5 пленных, которым гитлеровцы велели бежать. По бегущим был открыт огонь, трое пленных были убиты сразу, двоих раненых немецкие солдаты добили прикладами. Кроме этого, охрана лагеря в конце 1941 года – начале 1942 года проводила плановый ежедневный расстрел по 30–40 пленных.
Как уже говорилось выше, большинство попавших в плен советских солдат и офицеров были ранены. На территории лагеря в большом сарае было отведено помещение, которое называлось лагерным госпиталем. Хотя таковым его можно было бы назвать только условно. Этот большой сарай представлял собой место, где содержались обреченные на смерть раненые советские солдаты. Врач Евгений Александрович Михеев рассказывал: "Лечения и ухода за больными не было. Никаких лекарств и медикаментов не выдавалось. Больные получали в сутки полкотелка супа без хлеба". Первоначально через этот сарай проходили попавшие в плен раненые советские солдаты и офицеры, а после того, как практически все они в страшных мучениях и страданиях умерли, в госпиталь стали поступать военнопленные с дистрофией и обморожением, так как с наступлением морозов администрация лагеря не предпринимала никаких мер по обеспечению пленных теплыми вещами и дровами в должном количестве (следует сказать, что оставшиеся в оккупации жители города и района собирали для передачи раненым, находившимся в лагере, теплые вещи и передавали военнопленным). Советские врачи, работавшие в лагере, не имея лекарств и перевязочного материала, ничем не могли помочь раненым. От голода, холода, болезней и зверств немецких солдат ежедневно в лагере умирали сотни людей. Врач Михеев сообщил, что в течение одного дня в лагере умерло 247 человек. Данная информация подтверждается и другими источниками, из которых следует, что в сутки в лагере гибло 200–300 человек. Погибших людей сами же пленные хоронили во рвах в непосредственной близости от лагеря. Однако в зимнее время захоронения не производились, тела погибших штабелями складывались около забора, а весной эти тысячи человеческих тел "захоранивались". К началу 1943 года практически все плененные в 1941 году погибли, однако лагерь не был ликвидирован, его контингент постоянно пополнялся советскими воинами, попавшими в плен в результате боевых действий на фронте под Вязьмой, Ржевом и Сычевкой, партизанами и советскими воинами частей Белова, Ефремова, десантниками, плененными в ходе Ржевско-Вяземской наступательной операции 1942 года.