Повелительным кивком Гитлер подозвал фельдмаршалов. Все трое склонились над оперативной картой, застилавшей огромный наполеоновский стол. Из мрака вынырнул адъютант по делам вооруженных сил, он же начальник управления личного состава, генерал пехоты Вильгельм Бургдорф, с лакейской прытью засветил над картой ослепительно яркую лампу. Зазмеились зеленые отроги Арденнских гор. Их пересекали синие стрелы грядущего наступления. Гитлер нацепил на нос очки и взял в руку указку.
– Перейдем к диспозиции. Мы будем прорывать фронт южнее Лютиха, на участке Монжуа – Эстернах – Живэ.
Указка фюрера грациозно порхала среди ущелий, меридианов, изотермических линий и горных потоков.
– На седьмой день операции мы прижмем их к Антверпену и создадим второй Дюнкерк. На этот раз я не пощажу их! Мы уничтожим четыре армии: Первую канадскую, Вторую английскую, Первую и Девятую американские!
Гитлер начал сыпать номерами частей и соединений немецких 5-й и 6-й танковых армий и даже именами их командиров. "У него недурная память", – подумал Рундштедт. Он вежливо кивал вслед за пулеметной скороговоркой Гитлера, а сам в это время думал: "Черчилль назвал его "кровавым недоноском"? Дорваться бы до Черчилля – уж он бы его вздернул. И хотя сейчас он надеется на сепаратный мир с Черчиллем, в каком-то отдаленном будущем он видит его в петле". Мысли эти никак не отражались на каменном лице Рундштедта. Когда он обращался к Гитлеру, видны были его старания казаться любезным.
Гитлер чуть повернул голову и крикнул через плечо:
– Йодль!
От темной стены отделился высокий худой генерал. Сдержанный, какой-то отчужденный, с надменно опущенными уголками рта, Альфред Иодль, штабная крыса, маскировал свою придворную льстивость наигранно-грубоватой солдатской прямотой. Всегда чопорный, сейчас он выглядел нетерпеливым и даже раздраженным. Казалось, от тесного общения с Гитлером он приобрел некоторые его черты.
Рундштедт окинул его презрительным взглядом. Йодль старался не смотреть на него. Шесть лет прошло с того дня, когда Йодль – в ту пору заурядный артиллерийский майор – подбросил Гитлеру свой знаменитый донос на фрондировавших тогда генералов, в том числе на Рундштедта. За эти годы доносчик возвысился до звания генерал-полковника и в качестве начальника оперативного управления отдает приказы ему, фельдмаршалу Карлу Рудольфу Герду фон Рундштедту.
Йодль заговорил, тыча пальцем в карту:
– Правый фланг – Шестая танковая армия СС под командованием оберстгруппенфюрера Зеппа Дитриха. Центр – Пятая танковая армия под командованием генерала Гассо Эккарда фон Мантейфеля. И, наконец, левый фланг – Седьмая полевая армия под командованием генерала Бранденбергера. Шестая танковая армия СС после прорыва выходит на рубеж Антверпен – Маастрихт… – Тонкий палец Йодля прошелся по изящно изогнутой синей стреле. – Пятая танковая армия после прорыва выходит в район Брюсселя и Антверпена…
Рундштедт снова перестал слушать. Изредка до него доносился монотонный щебет Йодля:
– …в первом эшелоне два танковых корпуса… для развития операции четыре дивизии… наступлению будет предшествовать операция "Гриф". Ее суть…
Гитлер резко остановил Йодля:
– Это план дезинформации. Он еще только разрабатывается.
"Значит, есть секреты и от нас", – подумал Рундштедт.
Услышав слово "Гриф", из мрака под стеной выдвинул свою лошадиную морду Эрнст Кальтенбруннер, шеф главного имперского управления безопасности, и искательно посмотрел на Гитлера. Тот отмахнулся от него. Кальтенбруннер вздохнул и снова потонул во мраке. А ведь он поначалу участвовал в создании плана дезинформации. Но земляк Гитлера – австриец, он до сих пор говорил с венским акцентом. Это раздражало Гитлера, напоминало ему, что он, фюрер, не белокурый голубоглазый, рослый нордический ариец, а черноволосый, черноглазый коротышка Шикльгрубер из австрийского захолустья Браунау, смахивающий скорее на еврея или, что еще хуже, на цыгана.
Впервые заговорил Рундштедт:
– Мой фюрер, этот план гениален. Но хватит ли у нас горючего?
Модель посмотрел на Рундштедта с некоторым подозрением: сочетать "гениален" с "горючим" – не кроется ли в этой лести насмешка? Но Гитлеру вопрос Рундштедта даже как будто понравился. По крайней мере, он остановил на нем свои горячечный взгляд с явным удовлетворением.
– Я обеспечил танки горючим на первые сто пятьдесят километров. А дальше мы возьмем горючее у американцев в Ставло. Там у них огромные склады. Вот здесь, юго-западнее Мальмеди.
Модель склонился над картой. Рундштедт сделал вид, что и он смотрит на карту.
– От Ставло, – вставил йодль, – всего семьдесят пять километров до Льежа.
– А Льеж, – подхватил Гитлер с многозначительной улыбкой, – как известно, стоит на Маасе.
Улыбка вождя тотчас как в зеркале отразилась на лицах обоих фельдмаршалов и Йодля, скользнула к стене позади Гитлера, и там в тени почтительно засверкали оскалы придворных.
Внезапно Гитлер помрачнел. О, эти переходы фюрера от безоблачного неба к грозе!
– Сейчас мороз? – выкрикнул он. – Да! Мороз! И чтобы не заморозить радиаторы, свиньи водители гоняют моторы круглую ночь. Это еще можно бы понять. Но эти подонки обогреваются за счет горючего!… Я не потерплю этого, господа!
Странное чувство овладело фельдмаршалом Вальтером фон Моделем. Да, он смотрел на фюрера обожающими глазами. И Гитлер любил в нем этот взгляд, полный почти религиозной веры. Да, Модель верил в магическую непознаваемую силу фюрера. Это было, быть может, самое сильное чувство в натуре сухого пруссака Моделя. Но в то же время по природе своей он был сторонником kleine Losungen , Его ужаснул размах предполагаемого удара в Арденнах.
– Я позволил бы себе предложить, – сказал он не очень уверенно, – для начала ограничиться уничтожением американского выступа у Ахена…
Он замолчал, увидев, как на низком лбу Гитлера под знаменитым его чубом собираются львиные складки, что предвещало припадок гнева. И этот возмущенный взгляд Йодля! И ропот из мрака у задней стены, похожий на отдаленный рокот приближающейся грозы…
Модель остро пожалел, что обмолвился об Ахене. Кто тянул его за язык! Его жизненным правилом было закрывать глаза на неприятное. Так он делал вид, что не знает, как зверствовала его 9-я армия, когда в сорок третьем году, отступая с "московского плацдарма", проводила "политику выжженной земли". Он старался не вспоминать о том, что был одним из тех, кто потерпел поражение в грандиозной битве под Курском…
Гитлер сдержался. Он метнул взгляд на Рундштедта, на его неподвижно вежливо-высокомерную маску, Что думает этот сгусток военных знаний? Он славится своим немногословием. Вот и сейчас он молчит. О эта старая редиска, этот мелочный, дотошный Рундштедт! Гитлер ненавидел его за вечную придирчивость, которая проступала, даже когда фельдмаршал молчит, во взгляде, в линии крепко сжатого рта. Но он знал, что Рундштедт к нему привязан всей кровью и плотью своего существа: противник его не пощадит – Рундштедт значится в списке военных преступников. Недаром после июльского покушения на фюрера Рундштедт прислал ему подобострастное поздравление с высокопарными проклятьями по адресу заговорщиков.
Однако его молчание взорвало фюрера. Гитлера бесило, что профессиональные военные считают его дилетантом.
– Я требую вашего мнения, Рундштедт, – сказал он, сдерживая голос. – Вы тоже за малодушное, слюнявое предложение Моделя об Ахене?
Рундштедт покачал головой.
– В атаке на Ахен, – протянул он, как всегда словно с ленцой, – есть большой смысл, но я бы этим не ограничился. Под Ахеном, как вы справедливо указали, мой фюрер, мы легко разгромим Монтгомери. Затем выйдем к Маасу и овладеем Льежем. Сообразуясь с нашими скромными силами, мы…
Тут уж Гитлер не выдержал. Этот сановный говорок вывел его из себя. Он хватил кулаком по наполеоновскому столу:
– Я не хочу ничего слышать об этом! Я двину двадцать одну дивизию, и, кроме того, я даю две мои личные бригады – гренадерскую и охранную! Довольно!
Он выбежал из-за стола и стал перед фельдмаршалами. Они не смели двинуться, хотя он забрызгивал их слюной.
– Я не нуждаюсь в ваших советах! Я руковожу армией много лет, и я приобрел больше практического опыта, чем все эти господа из генерального штаба! Я… я… – Теперь он бегал по комнате, слегка волоча ногу, и кричал: – Я проштудировал Клаузевица, Мольтке, Шлиффена! Гнейзенау! И об этом у меня сведений больше, чем у всех вас!
Рундштедт прикрыл глаза. Он почувствовал, как забилась жилка на правом виске. Во рту медный вкус. Ему тоже хотелось закатить истерику. Но здесь, в ставке верховного командования, право на истерику имел один Гитлер. Рундштедт отлично помнил, во что обошлась ему его реплика, после того как англо-американцы очистили от немцев полуостров Котантен. Вообще-то Рундштедт был изысканно (некоторые говорили – старомодно) вежлив. Сорвался он только однажды, вот именно в этот день – 1 июля. Тогда старый фельдмаршал с ослепительной ясностью увидел, что наступление союзников остановить нельзя. И на панический вопрос по прямому проводу начальника штаба, этого "паркетного генерала" Кейтеля: "Что делать?" – Рундштедт ответил: "Заключайте мир, дураки!" В ту же ночь он был смещен и заменен фельдмаршалом Гюнтером фон Клюге. Рундштедт счел это за благо. Он снова был восстановлен главнокомандующим всеми силами на Западе не далее как через три месяца – 4 сентября сорок четвертого года, после того как фельдмаршал Клюге был снят с этого поста и застрелился, предварительно написав Гитлеру почтительно-дерзкое письмо, где подхалимские объяснения в любви перемешивались с категорическими требованиями кончать эту безнадежную войну. Его самоубийство было объяснено поражением Клюге под Авраншем, но все знали, что, в сущности, это казнь за прикосновенность Клюге к покушению на Гитлера 20 июля сорок четвертого года.
– Мой фюрер! На звездах начертано, что Арденны станут для нас поворотом к победе! – Маленькое лицо Геббельса с низко и косо посаженными, как у обезьяны, ушами дышало восторгом.
Гитлер вдруг успокоился. Это произошло так внезапно, что Рундштедт подумал: "А не являются ли его истерики притворством?" Гитлер подошел к Моделю и положил левую руку ему на плечо. Он благоволил к этому маленькому пруссаку и даже простил ему поражение под Курском.
– Ты веришь мне?
Модель вздрогнул от этого обращения на "ты" – редчайший случай особой милости.
– Да, мой фюрер!
– Вера и воля – вот в чем наша сила.
– И в вашей гениальной интуиции, мой фюрер.
Гитлер задумчиво склонил голову.
– Государственный деятель, – сказал он, – должен уметь предвидеть задолго вперед. Слушай меня: не пройдет и года – мы будем победителями в этой войне.
– Да, мой фюрер! – воскликнул фельдмаршал с порывистостью юного лейтенанта.
Гитлер подошел к столу, взял папку и протянул Рундштедту.
– Вот план операции, – сказал он. – Я назвал ее "Wacht am Rhein" .
– Превосходное название! – воскликнул Геббельс.
Оба фельдмаршала звякнули шпорами и пошли к выходу. Когда они были в дверях, Гитлер окликнул их. Они вернулись обеспокоенные, Гитлер протянул руку:
– Дайте-ка сюда.
Рундштедт, недоумевая, вернул папку. Гитлер надписал на ней готическим шрифтом: "Изменению не подлежит". И размашисто подписался.
Когда они покинули кабинет Гитлера, миновали все бронированные двери, прошли по узкому коридору между двух шеренг эсэсовцев и вырвались на свежий воздух, Рундштедт посмотрел на часы и проворчал:
– Что за варварская манера работать по ночам.
Модель сказал участливо:
– Могу предложить вам отличное снотворное.
Рундштедт покачал головой. Из снотворных он предпочитал алкоголь. Некоторое время они шли молча. Модель снял монокль и принялся вертеть его на шнуре вокруг пальца, что было у него признаком волнения. Потом сказал несколько вызывающим тоном:
– Самая идея наступать через Арденны смела и остроумна. Вы не можете отказать ей в находчивости, не правда ли?
Рундштедт нехотя разомкнул уста:
– Я считаю главным фронтом Восточный.
– Но после победы в Арденнах у нас останется один фронт, и мы справимся с ним быстро. Ведь наши беды в том, что мы в центре Европы и потому уязвимы со всех сторон.
– Главная беда наша в другом.
– В чем?
– В том, что мы должны получать указания от одного человека.
– Господин фон Рундштедт, я присягал фюреру.
– Бог мой, я тоже.
Больше между ними не было сказано ни слова. Только перед тем как сесть в свой "мерседес-бенц", Рундштедт, перед которым распахнул дверцу молоденький адъютант, его сын, сказал:
– Страх… Система держится страхом.
Модель сделал вид, что не слышит. Он отгонял от себя неприятные мысли. Обласканный Гитлером, он поспешил в свой штаб. Он верил в пророческий дар фюрера. "Не пройдет и года", – повторял он мысленно. И когда в штабе группы армий "Б", которой он командовал, его окружили офицеры во главе с начальником штаба генералом Кребсом, расспрашивая о свидании с Гитлером, он повторил им эти пророческие слова фюрера: "Не пройдет и года", не предвидя, что не пройдет и полугода, как он, фельдмаршал фон Модель, попав с трехсоттысячным войском в окружение, пустит себе пулю в лоб, а еще через две недели покончит с собой и сам пророк.
Там же, в "Волчьем логове", и примерно в те же дни был затеян план "Гриф". Тайна строжайшая! В сущности, поначалу о нем знали только два человека: Гитлер и состоящий при нем для особых поручений оберштурмбанфюрер Отто Скорцени, иначе говоря, специальный агент фюрера. Ну, еще, может быть, отчасти Кальтенбруннер, который подбросил Гитлеру пару-другую идеек насчет этого тонкого дела, но быстро был отстранен.
Отто Скорцени вымахал два метра без малого. Так что Гитлеру во время разговора с ним приходилось задирать голову. А Скорцени почтительно нависал над фюрером, сплошное "чего изволите, только прикажите – отца родного не моргнув зарежу".
Да вот беда: 20 октября, как раз когда Скорцени понадобился фюреру, он был в отпуске, предавался в Берлине сладкой жизни. Бомбежки сообщали его ночным наслаждениям особый острый привкус.
Конечно, адрес его был известен: отель "Адлон". Но офицер, посланный за ним на связном "Хейнкеле-111", не застал его там. Администратор посоветовал офицеру наведаться в ночной клуб "Фемина". Действительно, посланец нашел Скорцени в туалете клуба, где он сосредоточенно выбирал презервативы (отдавая предпочтение французским), которыми среди блистающих изразцов и аммиачного запаха этого заведения бойко торговал одноногий инвалид с железным крестом на груди.
– Скорцени, я знаю, только вам можно доверить это дело, и вы его выполните.
Верзила преданно щелкнул шпорами. На черном эсэсовском мундире его блистали рыцарский крест и итальянский орден "Сто мушкетеров".
– То, что я вам скажу, – продолжал Гитлер, – является сверхсекретом. Кроме вас и меня… – Фюрер внезапно прервал свою речь. – Что у вас в планшете?
Он нажал кнопку на столе.
Вошел гауптштурмфюрер в сопровождении трех эсэсовцев – руки к бедрам, щелкнули каблуками.
Конечно, Скорцени глубоко свой. Не он ли свергал австрийского канцлера Дольфуса? Не он ли расправился с венгерским властителем Хорти? Не он ли, черт побери, похитил самого Бенито Муссолини 12 сентября сорок третьего года? Но после июльского покушения Гитлер не доверял собственной тени.
Скорцени вынул из планшета фотографию Гитлера, оправленную в серебряную рамку. Золотой каймой была обведена дарственная надпись: "Моему штурмбанфюреру Отто Скорцени в благодарность и на память о 12 сентября 1943 года. Адольф Гитлер".
– Я ношу ее всюду с собой, – сказал Скорцени строго. – У меня нет более дорогой вещи.
Фюрер благосклонно улыбнулся и кивнул эсэсовцам. Они вышли.
– Скорцени, слушайте меня внимательно, – сказал он. – Мы ударим по союзникам в Арденнах. Этот удар будет подобен грому с чистого неба.
Пауза. Быстрый взгляд на собеседника. Скорцени изобразил восхищение. Гитлер продолжал возбужденно:
– Я разорву их дерьмовые армии надвое и поочередно уничтожу их! Они считают, что с моей Германией покончено. Безглазые черви! Не они меня, а я их буду хоронить!
Трясущейся рукой он налил в стакан воду и долго пил. Потом снова:
– Скорцени, чего я хочу от вас? Вы должны внести смятение в их тылы. Вы переоденете вашу бригаду в американскую и английскую форму и снабдите их соответствующими документами. Конечно, вы подберете таких людей, которые отлично говорят по-английски. Понятно?
– Значит, я должен…
– Вы должны просочиться в расположение противника и захватить мосты через Маас.
"Это уже что-то другое", – подумал Скорцени.
– Вот здесь. Смотрите.
Указка Гитлера скользнула по карте и остановилась между Льежем и Намюром.
– Но этого мало. Вы должны внести в их тылы переполох. Панические слухи! Ложные приказы! Нарушение коммуникаций! При удаче пленение крупных офицеров. Словом, вы понимаете…
Он вдруг замолчал. Потом толкнул дверь в задней стене и крикнул:
– Гиммлер!
Вошел рейхсфюрер, которого за его спиной втихомолку называли "рейхсферфюрер" .
– Гиммлер, не придать ли нам бригаде Скорцени, которому я даю специальное задание, бригаду Дирлевангера?
Когда-то батальон, затем полк, наконец, бригада – эта часть, числившаяся в группе армий "Центр", состояла из преступников, осужденных за грабежи и убийства. Даже среди эсэсовцев они слыли кровавыми бестиями.
– Счастливая мысль, мой фюрер, – сказал Гиммлер.
Гитлер вперил в него горящий взгляд.
– Нет, – сказал он. – Я передумал. Это преждевременно. С государственной точки зрения это неразумно. Ребята Дирлевангера не отличаются, – он усмехнулся, – сдержанностью. Их манеры (тут все захихикали) могли бы восстановить против Германии этого святошу Рузвельта и помешать сепаратному миру после предстоящей победы в Арденнах…