Юрий выключил радио, бросив:
– Самодельщина!
– У тебя нет чувства юмора. – Савва сердито засопел горбатым носом, снова включая приемник.
– А у вас – вкуса, Савва Степанович.
Певица тянула другую, также неприятную для Юрия, но очень нравившуюся Савве песню:
А лаптищи-то на ём, ём, ём – Черт по месяцу плел.
Эх, ну, ну-да, ну.
– Поехала, – сквозь зубы процедил Юрий и умолк.
– Ну и денек! – заворчал Савва, сдвинув на затылок фуражку военного образца. – Утром был в Москве, потом успел прилететь на Волгу, провел совещание, с тобой поспорил, с Тихоном душу отвел. Как только выдерживает мой организм такую нагрузку, а?
Юрий бросил косой взгляд на его голову, и ему показалось, что череп у Саввы железный, толщиной пальца в два.
– Да, милок, – продолжал Савва раздумчиво, следуя ходу своих мыслей, – как бы мы ни огорчались, ни критиковали друг друга, а хорошая все-таки это штука – жизнь. И это говорит человек, который чуть-чуть не сломал себе голову. Сколько на моих глазах критиковали, понижали в должности работников различных калибров и жанров! И представь, Юрий, никто не помер от критики. А? – В голосе Саввы послышались столь неожиданные тонкие, срывающиеся звуки, что Юрий внимательно взглянул на него: лицо осунулось, глаза запали.
"Не помирают, а стареть стареют. И давление повышается", – подумал Юрий.
– Савва Степанович, на сегодня хватит с вас впечатлений.
– Хватит. Отвези меня в гостиницу.
Едва вошли в номер, заявился администратор, извиняясь, сказал, что придется Савве Степановичу перебраться на седьмой этаж в общежитие, потому что этот "люкс" займет товарищ Иванов.
Савва побагровел, сопя горбатым носом.
– Позвоню Солнцеву.
– Не стоит, Савва Степанович, именно Солнцев велел приготовить "люкс" для товарища Иванова.
Юрию горько и обидно было видеть безропотную податливость своего, бывало, всегда властного и сильного дяди.
– Знаешь, Юра, о чем толковал Солнцев? – заговорил Савва, как только покинули номер. – Он думает, что кому-то из нас с тобой нужно уйти с завода.
– Эх ты: "он думает"! Я тоже кое-что думаю о нем, да пока помалкиваю.
Савва осерчал:
– И какого черта задираешь старика?! У него за шутками бездна опыта, хитрости, а ты своей остротой весь на виду, еще мелко плаваешь.
– На перепуганных я не обижаюсь. А твоего беззубого Робеспьера – Тихона не боюсь. Пора ему на покой, рыбу удить.
X
Анатолий Иванов проснулся в номере гостиницы в шесть утра, как и приказывал себе вчера, ложась спать. Одинокий человек, он привык следить за своим здоровьем и очень был доволен, что командировка пока не нарушила режима.
После ванны Иванов побрился, надел новый, с иголочки, коричневый костюм, велюровую мышиного пвета шляпу, привычными движениями рассовал по карманам серебряный с инициалами портсигар, спички, надушенный платок, записную книжку, надел часы на сухую маленькую крепкую руку.
Он был невысокого роста, черноволосый, чернобровый, носил усы. Многолетнее курение придало его смуглому от природы лицу бледноватый оттенок. И тем заметнее выделялись на этом бледно-желтом лице черные глаза, мерцавшие из-под крылатого чуба.
Все сильнее овладевало им то особенное чувство, которое бывает у молодых, облеченных высокими полномочиями людей, приехавших проверять работу периферийных товарищей: спокойное сознание своего превосходства, настороженность, наблюдательность.
В вестибюле молодой человек в темном кителе, с планшеткой через плечо подошел к Иванову, сказал позевывая:
– Отдохнуть негде, черт возьми!
– Вы кто?
Отставив ногу, парень ощупал Иванова скептическим взглядом мутных от бессонной ночи глаз.
– Геолог. Документы показать?
– Вот что, геолог, я ухожу на целый день. Отдыхайте в моем номере.
– Толково, дружище! Мы бы с корешом и на газоне выспались с превеликим удовольствием, но куда денешь вон ее? – парень указал глазами в угол: там стояла женщина в плаще, тайно и неумело покуривая.
– Жена?
– Не-е-т… Геолог, товарищ по работе. Юлия, иди сюда! Нам повезло. Еще есть на свете наивные, добрые люди.
"Ну если и подруга его такая же рубаха-тетка, я горько пожалею, что связался с ними", – подумал Иванов. Но отступать было поздно: Юлия, скомкав папироску, решительно двинулась к ним. Было что-то мальчишески-задорное в том, как она, засунув руки в карманы плаща, вскинув голову, легко шла, выпятив грудь.
– В чем дело? – строго спросила Юлия, глядя только на своего товарища. Необычно яркими показались Иванову ее синие глаза на загорелом, несколько длинном лице.
– Понимаешь, Юлька, товарищ этот – свой мужик.
Юлия окинула Иванова взглядом с ног до головы, усмехнулась.
Подошли еще парень и девушка, тоже геологи.
Иванов привел геологов в номер. Юлия застелила бельем диван, велела товарищам отдыхать.
– Я навещу братишку, отца, а в тринадцать ноль-ноль приду за вами, – сказала она, нетвердо выговаривая "р", потом прямо посмотрела на Иванова, предложила, протягивая руку: – Познакомимся, что ли, добрый дядька?
– Иванов, Анатолий Иванович. – Он пожал узкую с длинными пальцами руку.
– Боже праведный! Какая редчайшая фамилия! – И Юлия засмеялась, играя глазами, зубы поблескивали, белые и плотные, два из них сидели чуть избочившись.
Это-то и придавало улыбке живую прелесть. Юлия поправляла перед зеркалом очень густые, медно-красного отлива волосы, не переставая весело болтать:
– Я бы на вашем месте заменила фамилию другой, например товарищ Итакдалее. Хорошо?
"В ней есть что-то особенное, этакое зелье", – подумал Иванов.
– Зачем же заменять фамилию? – спросил он.
– Вполне естественно! На собраниях, в учебниках логики, в задачах по арифметике так и говорят: Иванов, Петров и так далее. Это Итакдалее очень оригинально. Не правда ли?
– Перестань, Юлька, кокетничать, – оборвал ее геолог, снимая сапоги и примериваясь взглядом к дивану. – Тебе это чертовски не идет.
– Вы напрасно, Юля не кокетничает, она… просто веселая девушка, – возразил Иванов, а парень мудро усмехнулся, как усмехается человек, которому надоели одни и те же заблуждения людей.
– Колька прав, я раздурилась, – серьезно сказала Юлия, но вдруг опять засмеялась. – Виноваты в этом, добрый человек, вы: я давно не встречала таких галантных мужчин!
– Юлька, не дерзи! Товарищ может осерчать, попросить нас из номера.
– Молчу.
– Что же вы будете разведывать? – осведомился Иванов после неловкой паузы.
Геологи переглянулись.
– Что-то вроде строительной площадки, – уклончиво отозвался парень. Юлия смягчила улыбкой его угрюмый ответ, спросила Иванова, приподнимая брови:
– А вы, Ваныч, имеете какое-нибудь касательство к разведке?
– Некоторым образом имею.
– Что вас интересует: нефть? Мы-то по борьбе с оползнями.
– Все меня интересует, – сказал Иванов, – все, особенно люди.
Он пожелал гостям хорошенько отдохнуть, ушел, прощально взглянув на свой новенький фибровый чемодан.
"Вот и окунулся в обыденную жизнь. Встал рано, глупостей наделал, – думал он, презирая себя за неожиданную доверчивость. – Что они за люди? Своя у них жизнь, свои нравы". И хотя их жизнь представлялась ему грубовато-примитивной, он чувствовал, что в ней было что-то сильное, заманчивое.
"Забавные люди", – решил он. Но, несмотря на снисходительную оценку, ему хотелось снова повидать этих "забавных". И он решил к часу дня обязательно вернуться в номер, когда Юля будет там.
В свой номер Иванов явился, однако, с уверенностью, что случайно приголубленные гости ушли. Но они сидели за столом, как у себя дома, и пили чай.
Юля была в зеленом платье, сапожки заменила туфлями. Только теперь Иванов заметил, что была она высока, несколько худощава и все-таки стройна. Она стояла посредине комнаты, спокойно давая оглядеть себя.
"У нее еще одно редкое сочетание: тонкая фигура и сильные ноги и руки. Если бы не правильный нос, лицо казалось бы некрасивым", – подумал Иванов, украдкой поглядывая на ее улыбающиеся тонкие губы.
"Очевидно, трудно привыкнуть женщине к усам у человека невысокого", – озорно думала Юлия. Да, если бы не этот выпуклый лоб, не эти серьезные глаза, она бы не поверила, что перед ней мужчина, а не мальчик.
"Ну прямо сущая лялечка… Хочется пожалеть, приласкать", – неожиданное желание мелькнуло у нее. Подняла руку, чтобы откинуть со лба его нависавшие двумя глянцевыми крыльями волосы, но вовремя изменила движение руки, поправила воротничок своего платья.
– Садитесь, Толя, чай пить. Попали на Волгу – чай пить надо: тут водохлебы, – сказала Юля. – Хотя за вашу любезность полагалось бы угостить вас чем-нибудь покрепче, но… в городе очень сильны антиспиртные страсти.
– Почему бы это? – спросил Иванов, принимая чашку из рук Юлии.
– Какое-то начальство скомпрометировало себя по этой части, и теперь в ожидании верховной кары даже рядовые в рот хмельного не берут. Говорят, партийное руководство на заводе проводит линию сухого закона. Мой давний друг Юрий Крупнов – парторг. Воображаю его в этой роли! Он может отучить не только от вина, но и от курева! – И Юлия нервно засмеялась.
– Давайте-ка чай допьем и к твоему Юрию отправимся. Авось он поможет нам. Для завода будем работать, – сказал парень.
– Не люблю одалживать у знакомых, тем более у таких, как мой Юрий.
– Опять кокетничать? Что с тобой? Взвинтилась вся. Вот от товарища Иванова без спеси приняли помощь. Отдохнули. Спасибо.
– От Анатолия Ивановича можно принять, а от Юрия никогда, – сказала Юлия, улыбаясь весело и вызывающе.
Иванов снова почувствовал всю прелесть ее дерзкой женственности.
"Своевольная, язвительная, очевидно, нервная и горячая, – думал он, наблюдая ее порывистые движения. – Давно где-то видел я эту девчонку, именно эти синие глаза и медные волосы". Он пожалел, что им придется скоро расстаться. После чая пошел проводить гостей.
– Так вы тоже геолог? – спросила Юлия и решительно посоветовала: – Ищите настойчиво и найдете, что вам надо.
– Постараюсь… А я вас и прежде встречал где-то…
Взвалив на плечи рюкзак, Юля спросила:
– А вы, случайно, не пишете стихи?
– Да, пишу, по вдохновению, – легко признался Иванов, выходя вместе с девушкой в коридор.
– Тогда вы совсем хороший парень! Ей-богу!
– Вы мне тоже нравитесь. У вас глаза синие-синие и правдивые.
– А у вас черные и наиправдивейшие… Усы вам… сбрейте.
"О, она отваживается подавать советы!.."
Когда она взяла удостоверение у администратора гостиницы, Иванов попросил:
– Юля, можно взглянуть на вашу карточку?
– Можно, – охотно согласилась Юля и, вздохнув, пожаловалась: – Я тут выгляжу старушенцией.
Когда ее фотографировали, она, очевидно, хотела выйти очень серьезной, плотно сомкнула губы, но глаза не подчинялись, они улыбались, звали, дразнили.
"Что-то рискованное, ненадежное в этих глазах. Заведут и бросят".
– Что скажете, если я оторву карточку?
Юля выхватила из рук Иванова удостоверение.
– Сдирали бы, когда была в ваших руках. – И, явно поддразнивая, добавила: – На такие поступки санкции не требуется. Ну-с, прощайте, товарищ Итакдалее. Странный вы человек…
И досадно стало Иванову: мелькнула и, наверное, навсегда исчезла. Сами собой складывались в уме неясные, как предчувствие, певучие строчки о девушке. И невозможно было разъединить эту тихую певучесть в душе и образ Юли. Они слились вместе, как воды разных рек в одной большой реке. И радостно и грустно было оттого, что так случилось.
"Она явно нервничала, говоря о Юрии Крупнове. Неспроста, тут какая-то тайна", – подумал Иванов. Он поймал себя на мысли: Юрия хотелось увидеть совсем не потому, что он парторг завода, – ему не терпелось узнать, какие отношения между Юлией и Крупновым.
У Иванова был давний острый интерес к семье Крупновых: собирал материал для книги о революционном движении в Поволжье. Говорили, что обер-мастер Денис хранит письма Ленина, но точно об этом никто не знал. "На простой козе к нему не подъедешь, – сказал Иванову доцент-историк. – Строгая семья".
В его памяти остался Михаил Крупнов – рябой, ошеломляющий своей откровенностью. С ним познакомился давно: вместе ходили на собрания литературного объединения. Юрия помнил плохо.
XI
В партком завода Иванов пришел в пять часов, в точно назначенное ему время. До этого он побывал у Солнцева, под руководством которого работал когда-то в горкоме комсомола. Солнцев посоветовал ему вникать глубже в дела, "влазить" в шкуру тех, кого проверяешь. Как знать, сказал он, хитровато улыбаясь, может, самому Иванову придется работать на месте того же Юрия Крупнова.
– Кто мне по душе, с тем я легко не расстаюсь.
Иванов знал, что обком считается с желаниями Тихона Тарасовича и еще не было случая отказа в какой-либо просьбе его.
Авторитет Солнцева особенно возрос после решительного и глубокого обновления руководства области и города в 1936-1937 годах; многие тогда были отстранены от работы, исключены из партии, а некоторые посажены в тюрьмы. Тихон прошел сквозь эту бурю еще более окрепшим, закаленным.
В приемной парткома Иванов скромно сидел у порога, поставив ноги под прямым углом и положив на колени руки. Эта наивная детская поза не вязалась с пытливой настороженностью небольших черных колючих глаз. Рядом с ним беспокойно ерзал на стуле румяный человек, от которого пахло сдобными булками. Оба они прислушивались к тому, что рассказывал Марфе Холодовой хитроватый парень, блестя золотым зубом.
– Понимаешь, Марфуша, подъехал я на "газике" с моим Петруниным в десять часов прямо к парадному, а там стоит молодой человек в шикарном костюме – твой, значит, Юрий Денисович. "Здравствуйте, товарищ заведующий автогаражом, – говорит твой моему. – Часы у вас, – спрашивает, – правильные?" Заторопился мой, полез в карман, а часы на руке. "Точные у вас часы, – говорит твой, – ровно десять. Почему же вы опоздали на работу? Как обслуживают рабочих ваши автобусы? Не знаете?" И дальше, окаянный, спокойно, с улыбкой: "Ну вот, чтобы вы знали лучше, как работает парк, прикажите шоферу отогнать ваш "газик" в гараж заводской поликлиники. На работу поездите в автобусе. Кстати, врачи нуждаются в машине". Мой начал было: "Живу далеко, у Маришкина пруда". А твой моему: "Это очень даже хорошо, что далеко живете: лучше узнаете работу". – Парень засмеялся. – Так вот и получил я внеочередной отпуск!
"Говорят, Крупнов пошумливает, командует. Коммунисту рядовому трудно попасть к нему на прием", – вдруг вспомнились Иванову слова Тихона Солнцева. И он вежливо осведомился у своего румяного соседа, часто ли донимают парторга личными делами. Тот ответил не сразу:
– Это еще вопрос, кто кого донимает. Руки у Денисыча длинные, достанут тебя в любой дыре. Не проходит дня… – румяный, пахнущий сдобными булками, не договорил: Марфа велела ему зайти в кабинет.
Она посмотрела на Иванова так, будто выбирала в женихи, и, закинув полные руки, поправляя уложенные на голове русые косы, сказала:
– Вас не сможет принять Юрий Денисович. Да, да, я доложила, как вы просили: рядовой коммунист из транспортного цеха по личному делу.
– Тогда я сам войду! – сердито сказал Иванов.
Человек пять рабочих и румяный сидели за столом, напротив них – худощавый, горбоносый, с желтой головой. Он пристально взглянул на Иванова быстрыми глазами, потом повернул лицо к Марфе.
Она пожала плечами: "Я сделала все от меня зависящее, и я не виновата. Вот он сам своей персоной, что хотите, то и делайте".
– Моя фамилия Иванов, из обкома партии. Странно, к вам не может попасть рядовой коммунист. Некрасиво, мягко выражаясь.
– Но вы же не рядовой член партии, товарищ Иванов. А вообще-то у вас оригинальный прием – прикидываться рядовым. Позаимствую, – с улыбкой сказал Юрии.
"Зачем он так прямо в глаза? – тревожно подумала Марфа, выходя из кабинета. – Эх, Юрий Денисович, не в меру ты прям и горд! Вот снимут с работы – каяться будешь. – Она подумала и спросила себя: – А будет ли каяться? Умеет ли?"
Юрий отрезал ломоть от кривобокой непропеченной буханки, предложил румяному с недоброй любезностью:
– Закусите, не стесняйтесь.
Достал из ящика стола фигурки различных животных, вылепленных из хлеба, расставил все это стадо по зеленому полю стола.
– Полюбуйтесь скульптурой! Рабочие делают из вашей стряпни. – Юрий старательно выпрямил ножку свиньи, покудрявее завернул хвост собачки. Рабочие захохотали:
– Эх, пастуха забыли сделать!
Румяный, пахнущий сдобными булками, с энтузиазмом заговорил о печах, о тестомесках, о поддувалах, о том, какое значение для трудящихся имеет хороший хлеб…
– Немного знаем, что такое хлеб, едим не первый год, – перебил его рабочий.
Румяный сказал, что будет сдвиг, перелом.
– Тут без наших стараний хватает сдвигов: поселок ползет, того и гляди, завод поедет в Волгу! – сердито сказал другой рабочий, обращаясь к Иванову.
– Проще, без катастрофических слов "сдвиг", "перелом", скажите: долго ли будет дремать ваша гражданская совесть? – сказал Юрий румяному. – Договорились: пышным хлебом будете кормить нас. Механика пришлем, поможем.
Румяный завернул в газету фигурки из хлеба, вышел.
– А я-то думал, что самое трудное – сварить качественную сталь, а тут, оказывается, булки тоже дуриком не испечешь, – сказал рабочий.
Все засмеялись.
Юрий, покачивая на ладони стальную плитку, заговорил с рабочими о мартенах, о томильных колодцах… И хотя Иванов не понимал многих слов, он чувствовал, что речь идет о новых, очень важных государственных заданиях заводу. Армии и флоту нужна качественная сталь, несокрушимая броня. А времени в обрез. Нужно днем и ночью экспериментировать. Послать мастеров на уральские заводы. А главное, самим действовать смелее. Нет сейчас у завода, у рабочих более важного дела.
Когда рабочие ушли, Юрий пристально взглянул на Иванова.
"Видимо, это тот самый Иванов, с которым мачеха Юли хочет породниться", – подумал он.
"Рыжие, носатые, пожалуй, нравятся женщинам. Тем более такой своенравной, как Юлия", – думал Иванов, пуская кольцами дым из-под усов. Встретился с взглядом Крупнова, почувствовал: говорить нужно только начистоту или вовсе не говорить. Рассказал о цели своей командировки: изучить агитационно-пропагандистскую работу в городе, особенно на заводах; помочь в меру своих сил. Есть и личные интересы – поближе познакомиться со старыми рабочими, участниками революционной борьбы. Откровенно говоря, давно мечтается записать рассказы, воспоминания бывалых людей. Если хватит умения и способностей, попытаться повесть написать. Но это в том случае, если удастся освободиться от партийной работы, что вряд ли возможно.
– Я слабо знаю производство, рабочих… Помогите мне, а?
Эта смиренная просьба тронула и насторожила Юрия, и он сказал:
– Не будем щеголять показной скромностью. Казанские сироты ныне не вызывают жалости. У меня опыта меньше вашего. Что же поделаешь, назвался груздем – полезай в кузов! Какой у вас план, Анатолий Иванович?
Иванов сказал, что ему хочется несколько дней следовать за парторгом, как нитка за иголкой, если это не стеснит…
– Нисколько. Поедем на стройку.