Глава 6
– Бах!.. Бах!.. – в морозном воздухе звонко ударили по ушам разрывы сработавших взрывпакетов. И тотчас, вслед за тем донеслось:
– Первая пара пошла!.. Вторая – на исходную!
Под звуки автоматных очередей Урманов и Гвоздев легкой трусцой выдвинулись на исходный рубеж полосы препятствий. Следом за первой парой им предстояло пройти довольно сложный и трудный участок. Причем не просто преодолеть насыщенный всевозможными препятствиями отрезок пути, а сделать это без единой ошибки и за строго ограниченное время.
Урманов скинул с плеча автомат, скрутил со ствола черный штатный компенсатор-пламегаситель, сунул его в карман брюк. Взамен прикрутил почти такой же, но серебристый, предназначенный для стрельбы холостыми. Главным отличием последнего было то, что на месте отверстия, откуда вылетает пуля, у него стояла толстая заглушка, в которой имелось только маленькое отверстие для выпуска пороховых газов… Холостая пуля внешне очень похожа на боевую, но в отличие от нее состоит из легкого белого вещества, похожего на пластмассу. И при выстреле сгорает в стволе; а то, что не сгорело – разбивается об эту заглушку.
Урманову уже не раз приходилось стрелять холостыми. Здесь имелись две стороны – хорошая и плохая… Хорошая – это то, что можно было, как в детстве беспечно поиграть в войну, совсем не заботясь о том, верно ли взят прицел и куда полетят пули. Изначально подразумевалось, что только в цель… Ну, а плохая – это то, что после стрельбы полагается чистить оружие. И вот тут, как правило, приходилось изрядно попотеть. Нагару в стволе было больше, чем после стрельбы боевыми, а сама насадка порой так пригорала к стволу, что откручивать ее приходилось чуть ли не с помощью зубила.
– Приготовиться!
Курсанты присоединили магазины, взяли автоматы наизготовку. Они уже не раз проходили эту полосу препятствий, отрабатывая каждый элемент по отдельности. Но сейчас предстояло сделать все вместе и на время. Поэтому они немного волновались… Сигналом к началу движения, должны были стать разрывы взрывпакетов, имитирующие взрывы гранат. Их бросал у стартовой отметки старший сержант Гуссейнов. А сопровождал курсантов на всем протяжении пути их командир отделения, следя за правильностью выполнения элементов. Ведь сдача этого норматива была включена в перечень выпускных экзаменов. Поэтому ошибок здесь быть не должно.
Первая пара курсантов из первого отделения в сопровождении сержанта Левина уже подходила к финишу. На очереди была вторая пара из второго отделения – Урманов и Гвоздев. Сопровождать их должен сержант Бадмаев. Потом пойдет третья пара из третьего отделения, в сопровождении их командира сержанта Лаврова. Затем – четвертая по счету пара из четвертого отделения, которую будет контролировать, соответственно, их командир младший сержант Тюрин. И так по очереди… Это сделано затем, чтобы сопровождающие сержанты не убегались. Ведь в каждом отделении по двенадцать человек, значит – шесть пар. Если подряд шесть раз пробежать по всему маршруту – дурно станет. Хотя это для курсантов испытание, а для сержантов – легкая пробежка. Они же не выполняют все элементы, а просто смотрят со стороны. Где-то и пешком пройти могут, где-то слегка срезать путь… В отличие от курсантов, которые к финишу приходят как взмыленные лошади.
– Бах!.. Бах!..
Урманов рванул вперед, втянув ноздрями вместе с морозным воздухом кислый запах сгоревшего пороха. Над бруствером траншеи, куда он спрыгнул, еще курился синеватый дымок… Пробежав по траншее влево, Урманов нырнул в разрушенный блиндаж, выбрался из него через небольшое отверстие и дав веером очередь от живота, бросился дальше.
Параллельно с ним, все то же самое почти синхронно делал Гвоздев. Только как будто с зеркальным отображением. Если Урманов перемещался влево, то он – вправо. И наоборот… Полоса препятствий была сделана с таким расчетом, чтобы два бойца могли двигаться параллельно, не мешая друг другу.
Путь курсантам преградил широкий, полузасыпанный снегом ров. Чтобы попасть на ту сторону, надо было пробежать по бревну. Забросив оружие за спину, Урманов раскинул руки как балансиры, и осторожно ступая, мелко засеменил вперед. Бревно было скользким от снега, он едва удержал равновесие, но все же успешно преодолел этот опасный участок. Его напарник оказался быстрее… Когда Урманов только приблизился к противоположному краю рва, тот уже запрыгивал на высокий дощатый забор.
Урманов тоже добежал до забора, подпрыгнул, ухватившись за доску, подтянулся на руках. Потом перекинул правую ногу, сел верхом и спрыгнул вниз.
– Быстрее, быстрее! – послышался рядом голос сержанта Бадмаева. Он сопровождал пару с секундомером в руках.
Впереди виднелся замысловатый узор натянутой над землей колючей проволоки. Этот отрезок полагалось преодолевать ползком. Урманов скинул автомат, ухватил его за ремень возле ствола и, упав на живот, ящерицей заскользил по снегу. Впереди и чуть в стороне мелькали подошвы сапог Гвоздева.
Ползти было тяжело. Снег набивался в рукава, попадал за голенища сапог, за воротник. К тому же надо было постоянно контролировать себя, чтобы не зацепиться за "колючку".
Урманову удалось без приключений доползти до конца, а вот его напарнику не повезло. Он приподнялся чуть выше, чем следовало, и острый стальной шип проткнул бушлат у него на спине. И пока он нелепо дергался туда-сюда, пытаясь освободиться, Урманов обогнал его и вышел вперед.
Следующим этапом был двухэтажный "разрушенный дом". Не добегая до макета строения, Урманов выхватил из подсумка болванку учебной ручной гранаты и метнул в нижнее окно. Потом, забравшись внутрь, дал веером очередь из автомата, поднялся по наклонной доске на уровень второго этажа и, зацепившись руками и ногами за натянутый трос, съехал по нему вниз, провисая спиной. Автомат маятником болтался на ремне. У самой земли Урманов спрыгнул, выхватил висящий в ножнах на поясе штык-нож и ударил тряпичное чучело вражеского солдата в белую отметину на груди.
– Молодцы, хорошо идете! – подбодрил курсантов сержант Бадмаев, отыскивая и подбирая на ходу брошенные в окна болванки учебных гранат. – Темп не теряйте!
Впереди маячил "поваленный лес". Это хаотичное нагромождение бревен, которые одним концом держатся на опоре, а другим – упираются в землю. Причем, как влево, так и вправо… Замучаешься, пока через эти "дебри" пролезешь. А надо "быстрей-быстрей"…
Миновав участок, Урманов спрыгнул в подземный неглубокий лабиринт, крутанулся туда-сюда в узкой бетонной норе и, вынырнув в другом месте, метрах в десяти от спуска, метнул вторую учебную гранату в черный зев амбразуры дота. Попал… Снова вперед, без остановки, без паузы.
Урманов тяжело дышал. Пот градом катился по лицу, не смотря на мороз. Шапка съехала на левое ухо, и даже поправить ее было недосуг… Весь в снегу, с ног до головы, он бежал, стрелял, прыгал, падал, поднимался и снова бежал, стараясь не думать ни о чем, чтобы не расходовать силы зря, чтобы успеть, уложиться в этот отведенный ему строгий временной норматив.
Центральный проход казармы был заставлен выдвинутыми от кроватей табуретками, на которых лежали детали от разобранных автоматов. Курсанты, вернувшиеся с полосы препятствий, занимались чисткой оружия.
Обмакнув, прикрученный к шомполу жесткий ершик в ружейное масло, Урманов засунул его в ствол и принялся энергично водить им туда-сюда, счищая с внутренней поверхности ствола толстый слой черного порохового нагара. Когда грязь немного поотмокла и внутри ствола появились первые проблески, он накрутил на ершик тонкую полоску белой материи и вновь усиленно начал работать шомполом. Постепенно тряпочки, наматываемые на ершик, становились все светлее и светлее. И когда, наконец, Урманов снова заглянул в ствол, он остался доволен его зеркальным блеском.
Теперь надо было очистить от порохового нагара поршень затворной рамы, газовую камору, протереть и смазать ружейным маслом все остальные механизмы. Чтобы строгий ротный старшина, принимая после чистки оружие при всем желании не нашел к чему придраться.
Когда чистка оружия подходила к концу, в казарме появился странный гость – маленький мальчик, лет пяти-шести. Как оказалось, это был сын командира учебной роты капитана Курбатова. Мальчишка деловито прошелся среди расставленных в ряд табуреток, украдкой поглядывая на оружие. Глаза у него восторженно горели, щеки румянились…
– А это у вас автомат, да? – спросил он у Гвоздева, который уже заканчивал сборку почищенного оружия.
– Да.
– А как он называется?
– АКС – 74.
Мальчик постоял, посмотрел, потом подошел к Урманову.
– Можно подержать?
Урманов оглянулся, нет ли поблизости кого из командиров. Нет, никого не было… Он громко лязгнул затвором, щелкнул курком, сделав контрольный спуск и, взяв кусок чистой ветоши, насухо обтер блестящий от масла автомат.
– На, подержи, – Урманов снова оглянулся. – Только недолго. А то вдруг сержанты увидят. Нам тогда обоим с тобой влетит.
Мальчонка бережно, затаив дыхание, принял тяжелый матово блеснувший автомат, остро пахнущий ружейным маслом. В маленьких слабых ручонках он казался огромным. Видно было, что пареньку нелегко держать свою ношу, но зато как восторженно горели его глаза… Так уж заведено, что девчонки с рождения тянутся к куклам, а мальчишки – к оружию. Из века в век, из эпохи в эпоху. Так было всегда и вряд ли изменится когда-либо…
Урманов вспомнил, как сам, в таком же примерно возрасте как этот мальчик, впервые взял в руки дедово ружье… Дед показал ему, как легким нажатием на флажок замка патронника, открываются стволы. Потом надо только слегка приподнять их вверх, и замок сам зафиксирует нужное положение. Проделав пару раз это несложное действие, Сашка неловко взялся за ружье и замок, фиксируя стволы в закрытом положении, закусил часть его кожи между большим и указательным пальцем. От боли он едва не вскрикнул, но удержался и ценой невероятных усилий, продолжая терпеть, снова и снова пытался открыть этот несчастный замок. Больше всего он боялся, что дед, увидев, что он натворил, больше никогда не доверит ему свое ружье. Не всякий взрослый выдержал бы это. А он, малец, терпел… Наконец ему удалось сдвинуть с места заевший флажок. Замок открылся, стволы опустились вниз, и он сумел, наконец, освободить зажатую в железных тисках кожу. Сине-багровый треугольник темнел на ней. Только теперь он смог перевести дух… Но не смотря на боль в руке ему вдруг стало радостно. Словно он стойко выдержал какое-то неведомое ему испытание, прошел обряд посвящения…
– А если выстрелить, пуля далеко полетит? – сияя глазенками, деловито осведомился малыш.
– Далеко, – улыбнулся Урманов.
– До леса долетит?
– Долетит.
– И до неба?
– Долетит и до неба…
Урманов забрал у него автомат и ласково потрепал по голове. Мальчуган напомнил ему младшего брата. У них разница была в пять лет. Вроде и небольшая, но в детстве – заметная. Сашка хорошо запомнил, как тот учился ходить, как смешно пытался произнести первые слова. Например, вместо "папины тапки", говорил "папины пляпли"… Как однажды подобрал на улице крохотного бело-серого котенка, как они вместе уговаривали родителей взять его к себе. Приемыша назвали Кузей, и он вырос в большого доброго кота… Сашка любил тихие долгие вечера, когда за окнами лил дождь или бушевала метель, а они были все вместе дома. Отец смотрел по телевизору хоккей, мать что-то готовила на кухне, они с братом играли, а кот мирно дремал на стуле, уткнувшись носом в теплую батарею… Сашка всегда старался в меру возможностей опекать младшего брата, гулял с ним, отводил и забирал из детского сада. Но иногда хотелось и самому пообщаться с друзьями. А у них уже были свои, не детсадовские интересы. И приходилось уговаривать брата, чтобы он отпустил его. Но тот не соглашался ни в какую, плакал, тянулся следом за ними… До сих пор у Сашки в памяти эта картина они с ребятами убегают, а его младший брат, неловко раскинув пухлые ручки, с ревом семенит за ними. В стоптанных сандалиях, в белой панамке… До сих пор живет в Сашке это странное чувство вины. Хотя, в чем он виноват?.. Другие братья, бывает, и сорятся, и дерутся между собой. А у него не укладывалось в голове – как можно ударить родного брата? Обидеть того, кто слабее и меньше тебя? Нет, это немыслимо. Наоборот, он если бы только мог – уберег бы его от всех несчастий, защитил бы, закрыл собой… Однажды брат заболел и его положили в больницу. Сашка от тоски места себе не находил. Все думал, чем бы его порадовать. Пошел в лес, насобирал полную банку спелой земляники. Но оказалось, что брату ее нельзя. Он помнит, как сидел потом на ступеньках больницы, ел из банки эту несчастную землянику и плакал…
– У-у-у-у-у-у-у!.. У-у-у-у-у-у-у-у! – протяжно, с надрывом разом завыли сирены, так, что похолодело в груди. Урманов ошарашено вскинулся с места, не понимая, что происходит.
"Что это? Война?"
– Учебная рота – в ружье! – закричал, перекрывая шум, старший сержант Гуссейнов. – Дежурный по роте! Вскрывай ружпарк!
– Первое отделение – в ружье!.. Второе отделение – в ружье! – вторили ему сержанты.
Курсанты, теснясь возле вешалки, быстро надевали бушлаты и шапки. Потом – бегом в оружейку. Там уже гремел ключами дежурный по роте младший сержант Тюрин.
– Джафарыч! – открывая ружпарк, тревожно спросил он. – Что случилось?
– А откуда я знаю?.. Скажут.
Подбежал растерянный Лавров.
– Джафарыч, сержантам тоже в ружье?
– Всем, – ответил Гуссейнов. – Давай, выводи отделение!
Курсантов и раньше поднимали "в ружье". Но всегда об этом было известно заранее. А тут – как снег на голову… Куда? Зачем? От этой неопределенности было тревожно. А сирены все выли и выли, выматывая душу своим надсадным стоном.
В комнате для хранения оружия было тесно, как в муравейнике. На ходу застегивая бушлат, Урманов протолкнулся к своей пирамиде. Там уже собралась половина отделения. Первым делом он схватил подсумок и быстро затолкал в ячейки четыре магазина. Потом сунул за пазуху пустой гранатный. Автомат на плечо… Вещевой мешок, противогаз, саперную лопатку, штык-нож – все в охапку, и на выход. Возле стеклянных дверей образовался затор. Кто-то еще бежал за оружием, а кто-то уже выходил обратно. Шум, крики, топот сапог, бряцанье железа…
– Первое отделение, строится на плацу!
– Второе отделение, строится на плацу!
– Третье отделение…
Это сержанты подгоняют своих подчиненных. Курсанты один за другим быстро выбегают на улицу. Уже темно, сыпет снег… Фонари освещают широкую площадь перед казармами и учебным корпусом. Асфальт слегка присыпан свежим снежком и на нем хорошо видны темные фигуры людей. Сирены, наконец, умолкли, наступила тревожная тишина.
– Рота становись, заправиться!
Старший сержант Гуссейнов стоит перед строем уже полностью экипированный. Подсумки, штык-нож, саперная лопатка уже на ремне. Через плечо висит противогаз, за спиной – вещмешок. Автомат на груди… Когда успел?
Курсанты в строю продолжают размещать на себе то, что в охапках вынесли из ружпарка. Подгоняют, смотрят, чтобы ничего не гремело, не терло, не болталось. Кто знает, может сейчас предстоит дальний марш-бросок? Если что не так в обмундировании или экипировке – намучаешься.
– Командирам отделений проверить наличие личного состава, вооружения, снаряжения! Доложить!
Сержанты проверяют все ли на месте, докладывают по очереди Гуссейнову. Тот принимает доклады, переходя от отделения к отделению.
Теперь можно перевести дух. Успели… По всем нормативам уложились вовремя.
В наступившей тишине, под падающим снегом, учебная рота одиноко стоит на плацу. Больше никого не видать… Но где же другие подразделения? Ведь тревога была общая… Курсанты в недоумении оглядываются по сторонам.
Глухо постукивая копытами по присыпанному снегом асфальту, из-за поворота выезжает повозка. Бодро семенит запряженная в нее коренастая мохнатая лошадка. На передке гордо восседает одетый в заношенный лоснящийся бушлат свинарь из хозроты. Проезжая перед строем он улыбается от уха до уха и прикладывает к шапке ладонь, отдавая честь.
Подняв глаза выше, Урманов замечает в освещенных окнах силуэты прильнувших к стеклам солдат, с любопытством глазеющих на одиноко торчащую посреди огромного плаца роту.
– Слышь, Джафарыч, – осторожно произносит сержант Левин, поправляя на плече автомат. – Похоже, мы лоханулись по полной…
Старший сержант Гуссейнов поворачивается к нему, они смотрят друг на друга и, прыснув, начинают неудержимо хохотать. К ним тут же присоединяются все сержанты учебной роты. А глядя на них – и курсанты тоже.
От КПП бежит офицер с красной повязкой на рукаве. Это дежурный по части. Он что-то кричит и машет руками.
Как выяснилось, тревога была ложной. Просто проверялась система оповещения… Перед этим дежурный по части обзвонил по телефону все подразделения и лично предупредил дневальных, что будет проводится проверка. В учебной роте в это время на тумбочке стоял курсант Бабенко. Он внимательно выслушал дежурного по части – и тут же благополучно забыл об этом. Ну, бывает… Тем более, что звонок был утром, а сирену включили только к вечеру.
Когда подали сигнал оповещения, Бабенко как назло и вовсе в роте не оказалось. Он в это время прибирался в каптерке. А там звукоизоляция такая, что даже ядерный взрыв не услышишь – полуподвал без окон. Да еще наверняка и музыка была на полную громкость включена… Короче, вспомнил он об этом только после того, как командир отделения спустился в каптерку сообщить ему, что завтра он заступает в наряд повторно. Вне очереди, так сказать…
Глава 7
Строевая подготовка… Это только со стороны может показаться, что в армии она нужна лишь для антуража да показухи. А некоторые гражданские и вовсе считают, что маршируют солдаты не от большого ума. Даже присказка такая есть: "Раз вы такие умные – чего тогда строем не ходите?"
На самом деле все гораздо сложнее. И по тому, как марширует подразделение легко можно определить его боеготовность. Без строевой подготовки в армии – никуда.
Во-первых, это способствует сплочению коллектива, превращению его в единый боевой организм. Человек привыкает ощущать себя частью целого… Как из отдельных кирпичиков складывается стена, так из отдельных солдат складываются отделение, взвод, рота. Цементом служат личные взаимоотношения – привязанность, доверие, дружба. И чем крепче эти человеческие связи, тем крепче и монолитнее подразделение…
Во-вторых, именно в строю военные учатся слышать и понимать командира. А ведь во время боевых действий от этого зависит не только жизнь самого солдата, но и тех, кто рядом…
И, наконец, в-третьих, это просто красиво. Когда десятки крепких, подтянутых парней, лихо разрубая руками воздух, в едином ритме опускают на землю подошвы кирзовых солдатских сапог, наполняя окружающее пространство звонким веселым треском. Есть в этом какой-то кураж, отчаянный вызов… Смотрите, мы идем! И нет силы, способной нас остановить!