В эту ночь были выставлены усиленные наряды. В равелине никто не спал. Издалека, со стороны Балаклавы, доносилась частая перестрелка, но на Северной стояла мертвая тишина. По-мнрпому мерцали крупные голубоватые звезды, играя тонкими иглами лучен. Во втором часу хрипло, будто не веря в собственные силы, прокричали бог весть каким чудом уцелевшие петухи. Еще через час стало блекнуть на востоке небо, заколыхался дотоле неподвижный воздух, сочною прохладою дохнув в измученные бессонницей лица. Какая-то пичуга запела спросонок у стен равелина: "Тн-тн чррр, ти-чррр"- и сразу замолкла, будто испугавшись неурочного часа.
А когда одна за другой стали гаснуть звезды и из мрака серой лентой проглянула пыльная дорога, все увидели на ней немцев, строгим и четким строем идущих по направлению к равелину.
Первыми их заметили сквозь бойницы, высоко поднятые над землей, но, прежде чем пальцы потянулись к куркам, по постам пробежали быстрые, как искра, слова:
- Не стрелять! Без команды не стрелять!
Люди нервно вздохнули, отложили автоматы, стали молча и напряженно наблюдать. Немцы шли свободно, не таясь, в полной уверенности, что на Северной уже нет ни одного советского бойца. Их было около двух батальонов. Впереди колонны вышагивал долговязый майор. Он резко отрывал подошвы от дороги, будто прикосновение к русской земле умаляло его арийское достоинство. Шаг колонны был тяжелый и натруженный. Под сотнями добротных сапог коротко ухала, корчилась дорога, вспухая плотными облачками еще не просохшей пыли. Все ближе и ближе надвигались враги, и вскоре даже невооруженным глазом можно было разглядеть их непроницаемые, словно окаменелые, лица.
У Евсеева на КП зазуммерил телефон. Связанный напрямую Данько слегка взволнованным голосом спрашивал, хорошо ли видно с КП передвижение немцев и не изменился ли сигнал к отражению атаки.
- Мет, не изменился!-отвечал Евсеев. - Огонь по красной ракете!
I 1акануие они разработали график огня с таким расчетом, чтобы в первые несколько минут вести его беспрерывно и с максимальной плотностью. Евсеев помнил совет Потапииа - враг должен быть ошеломлен и дезорганизован. Пяти пулеметам ставилась задача окончательной деморализации врага. Это были слишком скромные средства. но весь расчет строился на внезапности и напористости. Пулеметчики залегли на крыше равелина, подкручивая, по мере приближения немцев, колодки прицелов. Стояла благодатная предрассветная тишина, казалось, было слышно, как падают в густую пыль капли росы...
В этой умиротворяющей тишине выстрел ракетницы показался хлопком откупориваемой бутылки. Небольшой алый шарик плавно прочертил в бледнеющем небе кривую, оставляя за собой легкий дымок.
Вся колонна замерла мгновенно на полушаге, словно наткнулась на стену. Тонким комариным писком повисла тишина, в которой чей-то один огромный пульс отсчитывал мгновения. Бум.... Бум... Бум... Мышцы напрягались. наливались силой, готовя тело к броску. Бум... Бум... Еще доля секунды - и оцепенение врага пройдет окончательно, и тогда он бросится врассыпную, заляжет в складках местности, прижмется к земле и станет неуязвимым. Бум.... Бум... Вот уже передние наклонились, выставив вперед для падения руки. Если они успеют это сделать...
В тот же миг равелин дохнул свистящим стальным ветром. Один порыв, другой... Казалось, каждый камень старой крепости вспыхивал частым желтоватым огнем. Грохот многих выстрелов слился в долгий, рвущий перепонки звук. Словно разбрасываемые невидимой рукой, повалились направо и налево солдаты немецких батальонов. Захлебнувшись на каком-то отчаянном фальцете, уткнулся носом в севастопольскую пыль долговязый майор.
Наконец оставшиеся в живых повернулись, чтобы откатиться, бежать, но, получив пулю в спину, они выгибались в рывке и шлепались лицом вперед, распластав руки...
Всего три минуты вел огонь равелин. И когда мгновенно, словно по взмаху чьей-то руки, оборвалась бешеная стрельба, на дороге, усеянной трупами, медленно поднимались вверх тонкие струйки пыли...
- Молодцы, черноморцы! - радостно поблагодарил посты обнадеженный первым успехом Евсеев.
На постах началось оживление. Переговаривались еше вибрирующими от перенапряжения голосами, но тон был радостный и возбужденный.
- Ишь, молодчики! Шагали, как на параде! А мы им перну в это место!
- А тот-то, длинный! Вытанцовывал, как аист!
- Сгнивай теперь, сволочь, на наших камушках!
- Думали, так и взяли Северную! Нет уж!..
В таком же приподнятом состоянии находился и Зим-скнй. Вначале он, как и все, был немного ошеломлен наглой уверенностью немцев, но затем серо-зеленые солдаты, с тупым безразличием попирающие его родную землю, вызвали в нем бешеную злобу. Он поймал на мушку долговязого манора и, цедя сквозь зубы страшные ругательства, медленно вел за ним ствол автомата. Когда раздалась стрельба и надменный ариец рухнул носом в землю, Знмский не был уверен, что именно его пуля настигла цель, но все существо его позли ковало, и он короткими злыми очередями с наслаждением стал бить направо и налево.
Теперь, когда на месте недавно грозной колонны остались лишь трупы, он водил взглядом по сторонам, словно желая убедиться, что и остальные чувствуют то же, что и он. Потом, что-то вспомнив. Знмский быстро посмотрел на Гусева. С напряженным, меловым липом, Гусев глупо и беспомощно улыбался.
Так прошло около получаса. Зловещая, предостерегающая тишина ничем не нарушалась. Взошло солнце, и все сразу преобразилось, будто сдернули с природы пыльную серую кисею. Матово заблестели на дороге каски убитых. Люди в равелине пригрелись, многих стало клонить ко сну - сказывались бессонная ночь и нервная усталость. Часто и судорожно, до бати в скулах, зевали. В молчании врага чувствовалось что-то грозное и затаенное. Нерпы готовы были лопнуть, как перетянутые струны. Прошло еще полчаса. Раскаленный шар солнца, набирая высоту, превращал воздух в тяжелую, сжигающую лаву. В бескрайней голубизне высокого неба суетливо сновали стрижи.
- Молчат что-то, - недоверчиво произнес Колкнн, не отрывая от амбразуры настороженного лица.
Па его слова никто не ответил. Когда тишина затянулась, кто-то нехотя подтвердил:
- Да-а. Молчат пока...
Молчание врага нервировало и Евсеева. Немного поколебавшись, он снял трубку телефона, соединяющего с майором Данько:
- Ну... Как там у тебя?
- Пока спокойно, - безразличным тоном человека,
привыкшего на воине ко всему, отвечал Данько. - Думаю, бомбить сейчас нас будут!
- Да-а. Я тоже об этом думаю, - сознался Евсеев. - На всякий случай спрячь людей в щели. Если пехота появится вновь, я подниму тревогу!
- Добре! - повесил трубку Данько.
Связавшись с боевыми постами, Евсеев передал
приказ:
- Всем перейти в нижний этаж. Наверху остаться по одному человеку в каждой секции для наблюдения за воздухом и дорогой.
Вскоре только отдельные наблюдатели остались на верхнем этаже. Все остальные спрятались глубоко в подвалы, под массивные, надежные камни. Неизвестно, сколько прошло времени - десять или пятнадцать минут-ожидающим в напряжении людям они показались часами, - когда в убежище проникло короткое обжигающее слово:
- Летят!
Летят! Теперь это слышали все: нарастающий тяжелый вой моторов все плотнее и плотнее наполнял помещение до краев. Чувствовалось, какая грозная, сокрушающая сила движется там, наверху. Матросы инстинктивно вбирали головы в плечи, болезненно морщились в ожидании первых разрывов. Вон достиг предела, бился где-то над самой головой, и вот уже слышен знакомый нарастающий свист и затем тяжелые частые удары, будто кто-то забарабанил в потолок огромными кулачищами. Ухала земля, вздрагивал, словно в лихорадке, каменный подволок. сыпались с него в такт разрывам струн земли и песка, а в перерывах медленной плотной завесой опускалась на головы притаившихся равелнновцев едкая густая пыль.
Так было внутри. Наверху же ничего нельзя было разобрать. В сплошном, непроницаемом мраке дыма и пыли молнией вспыхивали разрывы, разворачиваясь черными веерами взметенной земли. Все это поднятое бомбами месиво медленными клубами расползалось вверх и в стороны. и из него, будто пущенные гигантской рукою, со свистом вылетали камни.
Наконец последний самолет сбросил последнюю бомбу. Наступила тишина. Выросший над равелином черный султан дыма медленно сносился ветром в сторону моря. И вот уже смутно проступили сквозь растекающийся мрак искалеченные стены равелина; открылся исковерканный,
9 В. Шепчсихо
129
кажущийся перепаханным двор. Повсюду валялись камин и еще не остывшие осколки. Невдалеке лежало пятеро убитых матросов, из числа наблюдателен, пытавшихся во время бомбежки перейти в подвалы.
Первым во дворе равелина показался Усов, за ним Лариса. Неумело прыгая через воронки, они спешили к лежавшим матросам. По очереди Усов щупал у каждого пульс и безнадежно отпускал безвольно падающую руку.
- Убиты... все... - сказал он Ларисе, выжидательно смотревшей ему в глаза. - Надо распорядиться, чтобы унесли...
По приказанию Евсеева для приведения в порядок двора выделили около тридцати матросов. В их число попал и Зимскнй. Здесь же, во дворе, он встретил притихшую Ларису.
После всего страшного, что произошло несколько минут назад, она обрадовалась, увидев его живым.
- Вы что-то бледная, Лариса Петровна! Испугались? - спросил Зимскнй, заглядывая ей в лицо.
Она смущенно и растерянно улыбнулась.
- Понимаете, Алексей! Не могу я видеть смерть! Это началось еще тогда, когда я работала на окопах... Там немцы убили несколько женщин... А теперь - вот это...
Зимскнй понимающе кивал головой, затем жестко произнес:
- Ничего! Вы бы посмотрели, сколько мы уложили этой швали!
- Да! - спохватилась Лариса. - Вы ведь уже участвовали в бою! Ну, как? Расскажите! Страшно? Боялись?
- Не об этом я думал! - злорадно усмехнулся Алексей. - Я там в одного аиста целил. Понимаете, идет такой богопомазанннк и аж морщится, будто запачкаться об нашу землю боится! Взял я эту сволочь на мушку - теперь догнивает лежит!
- А вы все же не очень высовывайтесь из-за камней,- дружески тронув его за рукав, мягко сказала Лариса.
Горячая волна залила Алексея. Он хотел что-то сказать, но язык не поворачивался в мгновенно пересохшем рту. Он все еще стоял, точно парализованный, когда увидел, что Лариса смотрит куда-то в сторону. Он тоже повернулся туда и сразу понял причину ее изменившегося
настроения. Шагах в двадцати от них стояли Гусев н Демьянов. Гусев, засунув руки в карманы, нагло рассматривал Ларису, покачиваясь на полусогнутых ногах.
- Терпеть не могу этого... - сказала зло Лариса, так и не подыскав подходящего слова. - Извините, Алексеи, я пойду!
Она резко повернулась и быстро пошла, почти побежала, к себе в лазарет, провожаемая пристальными взглядами всех троих.
11 как только она скрылась. Алексей метнул злобный взгляд в сторону Гусева н в сердцах сплюнул. Ему было досадно, что встреча с Ларисой окончилась так неожиданно, и он яростно набросился на огромный камень, стараясь столкнуть его с дороги и вкладывая в это старание весь нерастраченный запас силы.
Камень оказался очень тяжелым, и пот градом катился с Алексея, но он не сдавался и медленно преодолевал сопротивление многопудовой каменной глыбы.
- Заработал бычок! Как бы грыжу не отхватил! - с усмешкой сказал Гусев Демьянову, не торопясь взяться за работу'. Он не заметил тихо подошедшего сзади Калинина, который слышал его слова, и стал медленно скручивать цигарку, продолжая с улыбкой наблюдать за выбивающимся из сил Зимскнм.
Кровь ударила в лицо комиссара. Труд был для него святыней; труд, подчиненный суровым требованиям военного времени, был выше всех понятий и определений, придуманных человеком. Гневно, не в силах сдержать взволнованные нотки в голосе, он произнес:
- Это что же, саботаж, товарищ краснофлотец?
Гусев вздрогнул от неожиданности, выронил цигарку,
быстро повернулся к комиссару:
- Что вы, товарищ комиссар! Я только на минутку... Вот сейчас и я...
Голос его вибрировал и ломался - было видно, что он не на шутку перетрусил.
- Ну вот что! - резко оборвал Калинин. - Немедленно за работу'!
Не заставляя больше повторять приказания, Гусев бросился помогать уже таскающему камни Демьянову.
"Да! Совсем еще не знаю людей!" - с досадой подумал Калинин, окидывая взглядом работающих. И опять взгляд его остановился на Зимском, все еще нс справившимся с неподатливым камнем.
Комиссар поспешил к нему и положил рядом на глыбу руку. Алексеи удивленно посмотрел вбок из-за плеча, но. увидев, кто оказался его помощником, вдруг зарделся.
Взгляды их встретились, и Калинин ободряюще улыбнулся:
- Ну-ка, давай поднажмем вместе! Раз-два!
Они налегли, и камень легко покатился в сторону, и вскоре они его докатили до стены, где он уже никому не мешал.
- Ну вот и порядок! - сказал комиссар, отряхивая руки.
- Спасибо вам! - произнес Зимскин.
--Спасибо нам! - рассмеялся Калинин. - Ну что ж! Давайте знакомиться поближе. Меня вчера вам представили. а вот вас я еше пока не знаю.
- Алексей Зимскин! - вытянулся перед комиссаром матрос.
- А-а! - протянул руку комиссар. - Я о вас уже слышал! Скажите... - он слегка помедлил, - что у вас за отношения с краснофлотцем Гусевым?
"Уже все знает!" - мелькнуло в голове Алексея. Он ответил, немного помрачнев:
- Да никаких отношений! Я стараюсь его нс замечать!
- Что так? - быстро вскинул глаза Калинин.
- Это долго рассказывать, товарищ комиссар! - нехотя ответил Зимскин. - А если одним словом подлец он, вот что!
- Гм... - нахмурился Калинин. - А не допускаете вы, что к этой оценке примешана ваша личная неприязнь? Вы извините, но я кое-что слышал...
- Если бы вы знали... - Зимскин не находил слов.- Если б вы только знали!
- Вот я и хочу знать! - мягко положил ему руку на плечо Калинин. - Да вы успокойтесь! Сейчас пет времени, а вот сегодня вечером приходите обязательно ко мне. Поговорим, посоветуемся! Вдвоем всегда надежнее!
- Есть! - с готовностью ответил Алексей, н на его губах вновь появилась смущенная улыбка.
- А теперь я вам не буду мешать! - кивнул на прощание Калинин.
Он медленно пошел вперед, м его не покидало чувство, что пока он здесь только наблюдатель, что он еще чужой среди этой сплоченной службой и испытаниями массы людей, что никто из них не придет пока к нему поделиться радостью или горем. Это был сложный, многообразный, но посторонний организм, и только единственная, тончайшая жилка связывала его с ним. Этой жилкой был краснофлотец Алексей Зимскин.
"Ничего! - успокаивал себя Калиннч. - Будут и другие. Все будет! Надо только побыстрей, без оглядок входить в эту жизнь - помогать, убеждать, показывать, чтобы люди почувствовали, что ты необходим! А главное, надо вместе с ними побывать рука об руку в бою! Ничто так не сближает, как пережитые вместе минуты смертельной опасности!.."
Мысли его оборвались. С крыши равелина сообщили, что появилась большая колонна немцев в сопровождении танков. По сигналу боевой тревоги все разбежались по постам.
Калиннч, предупредив Евсеева, пошел в секцию лейтенанта Остроглазова. При появлении комиссара среди защитников пробежал удовлетворенный шепоток. Кто-то предложил Калинину вместо стула плоский камень. Калинин поблагодарил кивком и сел, привыкая к темноте после света улицы. Воцарилась тишина. Слышалось сдержанное дыхание людей да недалекий скрежет танковых гусениц. И по мере того как он нарастал, ширился, заполняя тишину, все суровее становились защитники равелина. Вскоре стали слышны частые выхлопы и чиханье моторов. Танки работали на недоброкачественном горючем.
- Эх, нам бы их десяточек! - не выдержал кто-то тягостного молчания. Никто не ответил - смотрели в амбразуры выжидательными, немигающими взглядами. Тогда в полутемноте раздался спокойный голос Калинина:
- Скоро будет и больше! Москва уже посылает на фронты новую технику. Я сам видел прекрасные самолеты новой марки.
И на эти слова никто не ответил. Все, о чем говорил Калиннч, было слишком далеко и не меняло положения.
- И еще, товарищи, - горячо продолжал Калиннч, немного сбитый с толку общим молчанием, - как там, в тылу, в нас верят) Верят, что не отдадим, отстоим Родину. Ведь, кроме нас, этого некому сделать!
- Будем стараться, товарищ комиссар! - ответил за всех лейтенант Остроглазов, вынимая из кобуры пистолет и взводя резким движением курок.
В эту минуту грохот и скрежет танков внезапно прекратился. Удивленные краснофлотцы, забыв про осторожность. потянулись к амбразурам. То, что они увидели, не предвещало ничего хорошего. Построившись плотным полукругом, танки медленно наводили своп пушки на стены равелина. Словно живые существа, нехотя и лениво разворачивались башни, а затем гипнотизирующе поднимался черный зрачок ствола и замирал, уставившись прямо в амбразуру. Краснофлотцы невольно подались назад, к противоположно" стене. Тонко пропитал зуммер телефона. Находящийся ближе всех Калинин взял трубку:
-- Батальонный комиссар Калинин слушает!
- Всем отойти от амбразур! Лечь на пол! Ждать команд! - прохрипела трубка евссевским голосом.
Репетовать приказание не пришлось. Голос был слышен, словно из громкоговорителя. Гусев, до этого уже скорчившийся в дугу, облегченно вздохнул, всем телом прижимаясь к холодным плитам каменного иола.
В тот же миг начался артиллерийский обстрел. Выстрелы танковых пушек были глухими и короткими. В стены будто застучали гигантскими молотками. Но снаряды не пробивали толстый известняк. Внутрь секций полетела пыль и мелкие осколки камней.
- Держится старик! - восхищенно произнес Остроглазов, слушая, как бессильно вязнут в стенах немецкие снаряды. По вот одни из них пролетел сквозь амбразуру, ударился в противоположную стену и оглушительно грохнул, покрывая все пламенем н дымом.
Раздались стоны, кто-то забился в углу в предсмертной агонии; люди стряхивали с себя известковую пыль, сплевывали землю и песок. Сквозь непроницаемую пелену добравшись до телефона, Остроглазов говорил, захлебываясь, часто дуя в трубку:
- Лазарет!.. Лазарет!.. Лазарет? Срочно дайте помощь! Да, да, в северо-восточную секцию! Есть раненые и убитые.
Внезапно град снарядов прекратился. И еще не успела наступить тишина, как Евсеев вновь передал по телефону:
- Всем немедленно вниз! Открыть ворота и занять окопы вместе с бойцами майора Данько!
Все бросились вниз, обгоняя друг друга. Во дворе равелина бежали к воротам защитники остальных секции. Калинин схватил автомат убитого матроса и смешался с потоком.
Ворота открыли мгновенно, и матросы двумя струйками стали растекаться направо и налево, в окопы, где охотно теснились повеселевшие бойцы Данько:
- Давай, морячки! Вместе сподручней будет!
- Эх, браточки! Люблю же вашу форму! Ее одного вида немец боится! Вот теперь вдарим но нему!
- Валяй сюда, море! Зараз кулаки оттачивать будем!
Краснофлотцы, польщенные обожанием и покоренные
верой в их боевую удаль, небрежно спрыгивали в окопы, острили в ответ:
- Не робей, пехота! Сейчас мы нм устроим девятый вал!
- На, одень мою бескозырку! За полматроса сойдешь!