Примерно за год до войны и он и Михайлов служили помощниками на эсминцах. Служба у обоих шла хорошо, и оба готовились в скором времени стать командирами. Получить в командование эсминец - это было самой большой мечтой Евсеева. По вечерам, когда на мостике оставался только вахтенный сигнальщик, он поднимался туда и любовно сжимал в ладонях щекочущие холодком рукоятки машинного телеграфа. А перед глазами лежал морской горизонт, такой близкий и доступный, если ощущаешь в руках пульсирующий нерв машин.
Но случилось нечто нсохчиданное, после чего все пошло по другим, о которых н не гадалось. путям.
...Шли осенние маневры флота, и Евсеев, заменяя заболевшего командира, находился на мостике эсминца, готовясь к выходу в торпедную атаку.
Здесь же присутствовал и командир отряда - маленький, кругленький и страшно вспыльчивый капитан 1 ранга Добротворскнй. Он ни секунды не стоял на месте, метался по мостику, вмешивался буквально во все, даже в дела сигнальщиков, и создавал этим нервную и напряженную обстановку, при которой люди становятся и бестолковее и глупее.
То и дело раздавался его резкий, взвизгивающий голос:
- Командир! У вас рулевой виляет, как собака хвостом!
- Командир! У вас вахтенный начальник ворон считает!
- Как руки, как руки держишь? Me то "РЦЫ", не то "ЖИВЕТЕ"! Командир! У вас не сигнальщики, а размазня!
Евсеев, сжав губы, старался не потерять самообладания, молча проглатывал каждую "пилюлю" и не сводил глаз с транспорта, на который должен был выходить в атаку. На крейсере, где находился флагман, поползли вверх по мачте комочки флагов. И не успели они еще развернуться, как вновь раздался пронзительный голос:
- Командир! Какой сигнал на флагмане? Почему сигнальщики копаются, как бабы?!
- На флагмане сигнал: "Атаковать противника торпедами!" - доложил в ту же секунду старшина сигнального поста.
- Ага! Атаковать! - восторжествовал Добротворскнй и тотчас же заюлил. - Командир! Что же вы стоите? Действуйте, черт возьми! Действуйте!
- Атака! Самый полный вперед! Аппараты - правый борт на нос! - спокойно скомандовал Евсеев.
Эсминец пыхнул из труб горячим воздухом, вздрогнул, как живой. Тяжело, так, что Хотелось ему помочь, стал преодолевать сопротивление толщи воды, набирая скорость.
- Командир! Почему до сих пор такой ход? Почему копаются в машине?! - запрыгал Добротворскнй.
Евсеев не отвечал, не сводя глаз с транспорта. Задача была нс из легких: транспорт находился далеко и шел полным ходом. За его кормой, точно привязанный, катился белый клубочек буруна. Еще немного, и эсминец окажется в очень невыгодных условиях. Евсеев с трево-
гон припал к пеленгатору - стало видно, что транспорт медленно уходит из зоны атаки. К другому пеленгатору тотчас же подскочил Добротворскни. Едва взглянул через него, подпрыгнул, словно мячик, на месте и бросился к переговорной трубе:
- Вправо пять по компасу!
- Отставить! - резко, но спокойно передал по параллельной трубе Евсеев. Он сделал это машинально, так как команда Добротворского была неправильной, совершенно срывающей атаку, а все его мысли в этот миг были сосредоточены только на ней.
- Что?! - опешил Добротворский и тотчас же вскипел: - Да как вы смеете! Мальчишка! Вой с мостика! Чтоб и духу! Немедленно!
Молчаливый и серьезный, с дрожащими губами и пылающими щеками покидал Евсеев мостик при гробовом и сочувственном молчании всех, кто находился на нем. Быстро спустился по трапам, открыл дверь своей каюты и упал на койку лицом вниз. Так он и пролежал до самого возвращения эсминца в базу. Атака была сорвана...
Через два дня Евсеев был вызван к начальнику штаба. Начальник штаба, полный, довольный собою и очень вежливый капитан 2 ранга, жестом пригласил Евсеева 'сесть и долго собирался с мыслями, прежде чем начать разговор. Евсеев, догадавшийся о причине вызова и еще не оправившийся после перенесенного унижения, сидел молчаливый и угрюмый.
- Мда... Так вот... - начал капитан 2 ранга, всем своим видом говоря, что ему неприятно и тяжело касаться этой темы. - Так вот... Курите? - вдруг неожиданно закончил он, щелкая крышкой сверкающего портсигара. Евсеев отрицательно покачал головой.
- Мда...- сказал капитан 2 ранга, закуривая сам. - Видите ли... Эта история...
- Я готов извиниться за езое поведение! - резко сказал Евсеев.
- Вот именно, именно! - подхватил капитан 2 ранга.
- Но не за свои действия! -перебил Овсеев.
- Мда... - выразительно пощелкал пальцами капитан 2 ранга, давая этим понять, насколько все это щекотливо. - Действия, поведение - все это в конце концов одно и то же!
- Ист! - твердо возразил Еетесв. - Я готов извиниться только в том случае, если при этом будет подтверждено, что мои действия как командира были совершенно правильными! Я виноват только в бестактности!
- Мда... мда... -сказал капитан 2 ранга, начиная хмуриться. - Неприятная история! - Он побарабанил пальцами по столу и как бы между прочим бросил: - Л вам тут уже прочили миноносец... - и вновь пощелкал пальцами, словно подчеркивая, как далеко теперь от этих разговоров до сегодняшнего положения дел.- Впрочем.- капитан 2 ранга интимно приблизился к Евсееву, - впрочем, как я понял по отдельным репликам капитана 1 ранга Добротворского, ваше публичное извинение может все поставить на свои места!
- Я готов извиниться за свое поведение! - еще раз подчеркнул Евсеев.
- Хорошо! Можете идти! - очень сухо простился начальник штаба.
Больше никто не требовал от Евсеева извинений, капитан 1 ранга Добротворскнй при встрече с ним делал вид, что его нс замечает, а через неделю Евсеев, совершенно неожиданно для себя, был списан на берег. Вскоре после этого капитан 3 ранга Михайлов стал командиром эсминца, и с тех пор каждая встреча с ним была для Евсеева и радостной, и грустной. С началом войны Евсеев забыл о своих прежних стремлениях, жил тяжелой, напряженной боевой жизнью и сейчас, при встрече с Михайловым, очень удивился, что тот вновь пробудил в нем прежние мечты.
- Что-то ты слишком невеселыи! - говорил, между тем, Михайлов, все еше сжимая руку Евсеева. Евсеев криво усмехнулся. "Невеселыи!" Теперь он сразу вновь вспомнил и то, откуда он идет, и куда он идет, и зачем он вообще здесь, па этой дороге. И тотчас же Михайлов стал каким-то далеким и даже нереальным, бесплотным, будто встреча с ним произошла во сне. И уже Евсеев не смог отделаться от этого ощущения - старые друзья, знакомства, даже жизнь, - все теперь теряло для него смысл. Евсеев поспешил попрощаться:
- Давай простимся, Виктор! Быть может, больше и нс увидимся...
- Ты вроде больной... - подозрительно всматривался в глаза Евсеева Михаилов. - Что с тобой, Женька?
- Так! Ничего! - стиснул руку товарища Евсеев.- В общем, прощай!
- Слушай! - оживился Михайлов. - Я илу в Поти! Сегодня! Может, что-нибудь передать Ирине?
На секунду Евсеев задумался... "Ирина!" - это тоже оставалось там, в другом мире. Стоило ли тревожить ее воспоминаниями? Ничто уже не могло вернуться, и он сказал немного раздраженно:
- Нет, ничего не надо! И не говори ей, что видел меня!
Михайлов недоуменно пожал плечами. Оба стояли молча, не зная о чем теперь говорить. Евсеев с легким вздохом положил руку на плечо товарища:
- Ну, прощай...
II оба быстро, точно стесняясь, сильно, по-мужски, прижались друг к другу. Л затем, также с силон оттолкнувшись, Евсеев резко повернулся и пошел, не оборачиваясь. прочь, чувствуя, что Михайлов стоит и смотрит ему вслед. Но он шел псе дальше и дальше, стараясь больше не думать ни о встрече, ни о разговоре с ним, а главное - об Ирине, но. как это всепа бывает в таких случаях, мысли о ней все больше и больше вытесняли из головы все остальное, пока не овладели им совсем...
И вот он опять вспомнил, даже не вспомнил, а увидел все перед собой, как наяву: теплый летний дождь, женщину с его кителем на плечах и самого себя, промокшего до нитки, но ни на минуту (не дай бог, она подумает,'что он страдает из-за того, что отдал китель!) не перестающего шутить и улыбаться.
Ему было очень приятно смотреть на ее слегка грустные глаза, на мокрые, колечками прилипшие ко лбу н вискам полосы, на ямочку на щеке, на пухлые, ненакрашенные губы. Ему казалось, что он мог бы вот так идти с нею рядом долго-долго и искоса любоваться ею. Случайная встреча по дороге из дачного поселка в город, случайный ливень, заставивший его заговорить, случайное совпадение - обоим нужно было идти на одну и ту же улицу - все, казалось ему. предвещало впереди что-то радостное, давно ожидаемое, отчего томительно ныло сердце. На женщине было легкое летнее платьиис, и его толстый суконный китель пришелся как раз кстати. И все же иногда она, прижав к себе локти, зябко передергивала плечами. Тогда ему хотелось привлечь ее к себе,
\
отогреть споим теплом, но он тотчас же одергивал себя, боясь допустить что-нибудь грубое даже в мыслях.
Он осторожио-поннтересовался ее судьбой. Вначале но очень охотно, но постепенно, сама удивляясь этому, она рассказала, что три года назад разошлась с мужем и теперь живет со своей матерью, шестндссятплетией старушкой. На вопрос Евсеева, почему бы ей вторично не выйти замуж, ведь она еще молода и очень хороша собой, она, больше отвечая своим мыслям, чем ему, сказала:
- Не встретила еще человека, которого смогла бы полюбить. Да и трудновато в тридцать лет начинать все сначала.
Последнее было понятно и близко Евсееву. В свои тридцать четыре года он тоже еще не обзавелся семьей, и чем дальше, тем труднее было на это решиться.
И, может быть, поэтому, когда он дошел со случайной спутницей до нужной улины и она благодарила его за китель, он только и сказал: "Пожалуйста", - и ушел, не вымолвив больше ни слова, ушел, несмотря на ее недоумевающий взгляд, с трудом подавив в себе все. что могло его толкнуть на новую встречу с ней.
Уже потом он понял, что совершил ошибку, что часто с безнадежной тоской будет вспоминать эту удивительную встречу и воспоминание будет рисовать всегда одну и ту же картину: дождь, размытая дорога и миловидная грустная женщина с трогательными колечками прилипших к вискам и ко лбу волос...
Два раза после этого был он на той дороге в надежде па новую встречу, но судьба жестоко мстила за неразумное поведение. Сам не зная почему, Евсеев оба раза ходил туда в дождь п брел, промокший и грустный, по дороге, слыша рядом тихий шорох ее шагов.
Так прошло пол года. Евсеев начал забывать черты ее лица, но при воспоминании о ней грудь всегда сдавливало от какого-то неопределенного, щемящего томления.
И вдруг случилось такое, чего он никак не мог ожидать.
Была ранняя весна. Мартовское крымское солнце грело, как в июне. Евсеев, разморенный жарой, нехотя тащился по улице Денина и неожиданно встретил Михайлова. Ровные белые зубы Михайлова ослепительно
2 В Ш^япрнкэ
17
сверкнули в радостной улыбке, и тут только Евсеев обратил внимание на то, что лицо приятеля черно от загара.
- Рано, рано, брат, начал выкраивать время для солнышка! - шутливо сказал Евсеев, тряся его руку, и Михаилов, загорелый, кипучий, жизнерадостный, весело отвечал:
- Имел полное право! Только что нз дома отдыха, из Ялты! - и, спохватившись, хлопнул Евсеева по плечу:
- Да! Что же это я! Ну-ка, немедленно ко мне! Во-первых, есть бутылочка прекрасной Массандры, а во-вторых, покажу кучу курортных фотографий!
В прохладной комнате Михайлова, потягивая из стаканов холодное вино, друзья рассматривали фотографии.
- Это я у домика Чехова, это наш завхоз - прекрасная женщина! Л это наша группа в Никитском ботаническом саду! - передавал Михайлов Евсееву снимок за снимком.
Внезапно взгляд Евсеева остановился и глаза изумленно расширились: на фотографии грустно улыбалась та самая женщина с милыми задумчивыми глазами, которую он встретил тогда на дороге. Ее невозможпо было не узнать среди полсотии других откровенно веселых лиц, и Евсеев, все еще изумленный, показал на нее Михайлову:
- Кто это?
- А-а! - взглянул Михайлов на снимок. - И ты заинтересовался! У нас там ей проходу не давали! Умница, красавица и еще миллион добродетелей! Целая рота ухажеров была прикомандирована!
- И ты? - ревниво спросил Евсеев.
- Ну, что ты! - махнул рукой Михайлов. - Такие женщины не по мне! Я люблю веселых, общительных и не таких умных. Да, кстати, у нес иикто не пользовался успехом.
- Кто же она? - облегченно вздохнул Евсеев.
- Ирина Минаева! Научный работник биологической станции. Всякие там рачки, циклоны, дафнии - это по ее части! Пишет диссертацию, и я уверен, что, имея такую башку, она ее напишет!
- А ты не знаешь ес адреса? - с надеждой спросил Евсеев.
- Эх, брат! - рассмеялся Михайлов. - Да ты, я вижу, влюбился в фотокарточку! Нет, адреса ее я не
знаю, но слышал, что живет она в Потн, кажется, вместе со своей матерью.
- Послушан, - сказал Евсеев, в душе которого все больше и больше разгорался огонь надежды, - а ты нс помнишь ее отчество?
- Отчество? - переспросил Михайлов, потирая лоб,- постой, постой... Ирина... Ирина... Кажется, Владимировна... Ну да. Владимировна! Теперь я точно вспомнил!
- Ну, спасибо и на этом! - совсем весело произнес Евсеев, записывая все в блокнот, хитровато глядя на недоумевающего Михайлова. - Не смотри так на меня! Когда-нибудь я тебе все расскажу!
Через полмесяца после этого Евсеев писал письмо по адресу, полученному нм из потнйского адресного стола:
"Здравствуйте, Ирина Владимировна!
Не удивляйтесь ни тому, что я знаю Ваше имя, ни тому, что я разыскал Ваш адрес! Счастливая случайность позволила мне сделать это. Простите мне дерзость, если Вы уже забыли человека, встретившегося с Вами в буйный летний дождь. С тех пор пн один нз дождей не прошел для меня бесследно, ибо в такие дни я особенно остро чувствовал, насколько глуп был тогда и насколько мне тяжело потерять Вас навсегда. Измученный отчаянием, я не боюсь откровения и надеюсь хоть на небольшой отклик в Вашей душе, пусть отдаленно похожий на то, что испытывал и испытываю я! Я буду рад любому Вашему ответу, только бы знать, что Вы услышали меня и простили мое мальчишество. Надеюсь, что интонация моего письма скажет Вам больше, чем то, что в нем написано. С нетерпением буду ждать Вашего ответа!
. Евгений"
Да, она многое прочитала между строк! Ответное письмо дышало доверием и нежностью. Евсеев столько раз перечитал его, что даже выучил на память! Оказывается, она тоже не забывала его и в душе ее теплилась надежда, что их встреча была не последней. Правда, ее немного удивила его замкнутость, но как потом она поняла, это только говорило о его добропорядочности и серьезности. Она тоже с нетерпением будет ждать его нового письма и новых вестей о нем! И еще... (она тоже будет откровенна!)... Еще бы ей хотелось вновь увидеть его. Пусть даже, как тогда, - в дождь, в непогоду, но
2*
19
таким, каким она его запомнила, - и строгим, и сдержанным, и веселым...
Впервые Евсеев ощутил, что он по-настоящему любим женщиной. II это неизведанное, острое, дурманящее чувство наливало мускулы силон, делало моложе, стройней, красивей. II все же оно запоздало на много лет. Теперь ему уже не хотелось петь, кричать, дурачиться и целовать прохожих, как когда-то в детстве, когда был безответно влюблен в свою одноклассницу, красивую, но непомерно гордую и совершенно пустую! Легкая грусть была примешана к этой любви. Он был скуп на проявления чувств н также скупо, по-мужски, поделился всем с Михайловым. Михайлов выслушал его очень серьезно и не менее серьезно сказал:
- Ты должен обязательно поехать к ней!
- Ну зачем это... - неуверенно возразил Евсеев, слегка краснея от того, что Михайлов угадал его мысли, но с этих пор он стал исподволь готовиться к поездке п Поти, наметив ее на июль.
Шли дни, шли от него к пей н обратно письма, и с каждым письмом они становились ближе друг другу, и с каждой новой строкой все острее и острее чувствовали, как им обоим не хватает друг друга.
И вдруг - война!
Посыпались с неба бомбы; в голубоватых волнах закачались рогатые мины; падали в море проигравшие в высоте истребители; железные палубы кораблей окрасились кровыо; стотонными от недосыпания руками держались за рукоятки перископов упрямые командиры подводных лодок; сплевывая соленую воду, мчались на торпедных катерах мальчишки-лейтенанты навстречу воющему шквалу огня - шла война! 11 в этом бешеном водовороте, среди недосыпаний, самоотречений, среди нечеловеческого напряжения, среди бомбежек, пожаров и смерти Евсеев все больше думал о своей любви и все меньше писал о ней. И все же была надежда, что все кончится хорошо, что будет еще встреча, о которой столько мечталось... И вот теперь...
Ирина! Разве он забыл ее? Нет, неправда! Он старался, он хотел это сделать, он знал, что так нужно, но не смог!
Во всем виноват Михайлов - это он так живо вновь напомнил о ней. И хорошо, что он ничего не передал с
\
ним. Так будет лучше, так будет правильней - не нужно ни лишних переживаний, пи слез...
Распаляемый этими мыслями, Евсеев все время ускорял шаги. Так незаметно для себя он вновь пришел к Графской пристани, где его должен был ожидать катер. Катер действительно стоял у пристани. Евсеев быстро сбежал по ступенькам вниз.
- Заводи мотор! - крикнул главстаршина Юре* занскнй, еще издали увидев капитана 3 ранга, и когда тот ступил на борт, катер глухо содрогал палубу застоявшимся двигателем.
- Отваливай! - приказал Евсеев.
Медленно описав полуокружность, катер взял курс на равелин. Евсеев внимательно всматривался в обрывистые берега Северной стороны. Там, казалось, все было спокойно, только нервирующе близко, где-то за Братским кладбищем, раздавалась автоматная и пулеметная стрельба. К ней, затаив дыхание, прислушивались все его спутники - не верилось, что бой может идти так близко от Севастополя.
Моторист прибавил обороты, и смена монотонного, уже надоевшего ритма мотора подействовала на людей ободряюще. Быстро прошли мимо Михайловского равелина, над крышей которого торчали стволы зенитных орудий. Правее, на ровной площадке обрыва из желтого ракушечника, спешно строилась пехотная часть.
Евсеев пристрастно отнесся к их действиям, старался уловить нервозность и суетливость в поведении, но нет,- пехотинцы строились быстро п без излишней суеты.
Когда катер проходил мимо, они уже застыли в ровных напряженных шеренгах. Стоя перед ними, командир что-то читал с листка. Слов не было слышно, только пойманной бабочкой трепетал на ветру зажатый его пальцами белый квадратик бумаги.
Евсеев посмотрел вперел: бисерной ниткой лежали боны, преграждающие вход в бухту. Они тянулись наискосок. начинаясь у городского берега н достигая оконечности Северной стороны, где массивной каменной подковой, зияя древними бойницами, таинственный и суровый стоял Константиновский равелин. Сам не зная почему, Евсеев попытался вспомнить историю его возникновения, но из всего когла-то слышанного в памяти сохранилось, что заложен он был еще Суворовым на бе-