7
У двери комнаты Корытова оба долго вытирали ноги о полинявший лоскут шинели, служивший половиком.
- С возвращением! - сказал Корытов, переступая порог.
Фоменко шагнул следом и ласково произнес:
- Умеешь встречать, стервец.
В центре застеленного чистыми газетами стола Рокфеллер соорудил скульптуру: на уложенных в ряд банках тушенки, как на гусеницах, возвышалась башней буханка ржаного хлеба с торчащим из нее стволом - бутылкой "Столичной".
- И как твой шедевр называется? - кивнул на скульптуру Фоменко.
- Пьяный танк в предгорьях Гиндукуша, - объявил Корытов, плюхаясь на табурет. - Сейчас мы ему пушку обломаем!
- Водка–то хоть не "паленая"?
- Обижаешь, - развел руками Корытов. - Для тебя берег. Знал, что приедешь живой, здоровый. Ты же везучий.
Неожиданно помрачнев, Фоменко вскинул голову:
- Это я‑то?
Корытов недоуменно посмотрел на него:
- А разве нет?
- Какой я, к чертовой матери, везучий, - махнул рукой ротный. Он прошелся из угла в угол комнаты, вернулся к столу и сел. - Сколько я уже жду, Женя, когда мне повезет, - сказал Фоменко.
Рокфеллер удивленно вскинул брови:
- Раньше ты не жаловался на жизнь.
- Эх, Женя, Женя… Я ведь уже на первом курсе училища получал ворошиловскую стипендию… Я был лучшим на своем курсе!
- Ты и сейчас самый лучший ротный во всей сороковой армии, - Рокфеллер рубанул ладонью воздух. - И самый лучший мужик в этом драном полку.
- Жаль, что не с самой лучшей судьбой, - усмехнулся Фоменко и положил на плечо Рокфеллера руку. - Я ведь тебе никогда не рассказывал… Как она со мной обошлась. И почему я до сих пор только капитан.
- Так расскажи.
Фоменко снова встал, подошел к окну и, опершись о подоконник руками, вздохнул:
- Принял я после выпуска из училища танковый взвод. Взвод был как взвод, а через год стал лучшим в полку. Я ночей не спал, а если спал, то в казарме. Не жалел ни себя, ни других… И еще через год получил роту.
Недолго вот только ею командовал. В шестьдесят восьмом ввели нашу дивизию в Чехословакию. Ты помнишь - мы тогда подавляли контрреволюцию…
В грустных глазах Фоменко словно ожило воспоминание.
8
На улицах чешской деревушки не было ни души.
Передний танк остановился на ее окраине. Следом за ним замерли остальные машины танковой колонны.
Из башенного люка переднего танка показалась голова старшего лейтенанта Фоменко.
Высунувшись по пояс, он увидел бревенчатый хлев у обочины дороги. На неровной стене хлева белели крупные буквы. Написано было без ошибок: "Небо, проснись! Русские сошли с ума!"
Из люка механика–водителя вылез сержант Бочкин. Шевеля губами, он тоже прочитал надпись на стене. Сержант повернул голову к ротному.
- Товарищ старший лейтенант, я этот хлев мигом снесу. Только прикажите…
Фоменко поморщился, как от зубной боли.
- Бочкин, ты хоть и не деревенский, но должен знать, что такое хлев для крестьянина.
Бочкин шмыгнул носом:
- Чего тут не знать.
- А по–русски чешские крестьяне писать, да еще без ошибок, умеют, а? - спросил ротный.
Бочкин усмехнулся:
- Это вряд ли.
Фоменко вздохнул:
- Так за что же нам их оставлять без хлева?
- Выходит, не за что, - развел руками Бочкин. - Вот если бы нам попалась та контра, которая это намалевала…
- То–то и оно.
Фоменко поправил шлемофон и, махнув рукой, скомандовал:
- Продолжать движение!
Колонна снова тронулась с места…
…Танки стояли на площади небольшого городка. Фоменко дремал на броне, подставив лицо ласковому вечернему солнцу. Заслышав чьи–то приближающиеся шаги, Фоменко открыл глаза и увидел, что к его машине подходит командир батальона - рыжий, сутулый майор Мезенцев, и тут же соскочил на землю, вытянулся в струнку и козырнул.
- Товарищ майор…
Мезенцев махнул рукой.
- Вольно.
Буравя ротного глазами, комбат процедил сквозь зубы:
- Тебя в политотдел дивизии вызывают. Догадываешься, зачем?
Фоменко виновато опустил голову и обреченно вздохнул:
- Догадываюсь…
Штаб дивизии располагался в старом двухэтажном здании школы.
Кабинет начальника политотдела Фоменко искал недолго. Но стоял он у массивной дубовой двери, чеша в затылке, минуты две. Наконец, решившись, постучал в дверь.
- Разрешите? - несмело произнес Фоменко, замерев у порога.
В глубине кабинета, за черным письменным столом, над которым уже успели повесить портрет вождя мирового пролетариата, сидел грузный, начинающий лысеть полковник Олярин. Оторвавшись от бумаг, он посмотрел на стоящего у порога ротного в упор и побагровел. Не пригласив Фоменко ни пройти, ни сесть, полковник с нескрываемой угрозой произнес:
- Ты что наделал… твою мать? Решил стать пособником врага? Бдительность потерял?
Олярин сжал руки в кулаки и сорвался на крик:
- Да этот гребаный хлев надо было сровнять с землей! Гусеницами проутюжить!
Начальник политотдела вскочил и ударил кулаком по столу так, что висящий над ним портрет задрожал и едва не сорвался со стены.
- Пойдешь под трибунал!
9
В комнате Корытова висела тишина. Фоменко сидел, тупо уставившись под ноги.
Корытов прервал затянувшееся молчание первым:
- Так чем все тогда закончилось, Валер?
- Чем? - Фоменко расправил плечи. - Под трибунал, конечно, не отдали. Посчитали, что врагу я содействовал не умышленно, а по глупости. Но с роты решили снять. И стал я снова командиром взвода…
Он повернулся к Корытову лицом:
- После Чехословакии попал я в Ленинградский военный округ, в Карелию… Там через три года снова получил роту. И сделал ее лучшей не только в полку - во всей дивизии. В соседнем батальоне освободилась должность начальника штаба, и никого на это место не прочили, кроме меня…
10
Над гарнизоном, затерянным в лесу, опустилась ночь.
В спящей казарме на соседних койках первого яруса лежали два "деда" - Поздняк и Харитонов. Поздняк поднял голову и, наморщив узкий лоб, посмотрел на соседа.
- Не спишь?
- Не-а, - ответил Харитонов, смуглый, крючконосый, со сросшимися у переносицы бровями.
Поздняк подложил под голову локоть.
- И мне неохота.
Харитонов приподнялся на кровати.
- Слышь, может, пойдем, поучим уму–разуму молодого?
- Какого?
- Ну, того… У которого я сегодня в подушке "бабки" нашел. Тюрина. Он сейчас туалет моет.
Два "деда" вошли в туалет в одних трусах.
Дневальный по роте рядовой Тюрин мыл шваброй пол. У щуплого солдата была наголо обритая голова и серое, измученное лицо. Хэбэ висело на Тюрине мешком.
Поздняк и Харитонов приблизились к дневальному. Тюрин перестал мыть пол, поднял голову и тревожно уставился на "дедов".
Харитонов подошел к Тюрину вплотную и сердито сдвинул брови:
- Я тебе говорил, падла, все деньги мне отдавать?
- Так я же отдал, - пролепетал Тюрин, вращая испуганными глазами.
- А это что? - Харитонов потряс перед носом дневального парой мятых рублевых бумажек. - В наволочку спрятал, да? Думал, я не найду?
Харитонов ударил солдата кулаком в живот.
Ойкнув, Тюрин согнулся пополам и упал на пол.
Дверь туалета открылась, и на его пороге вырос капитан Фоменко.
Он увидел, как склонившийся над дневальным Харитонов замахнулся рукой для очередного удара, подскочил к "деду" сзади и перехватил его руку своей могучей кистью. Харитонов оглянулся и, встретившись взглядом с командиром роты, побледнел от страха.
Капитан тут же нанес ему резкий и мощный удар в челюсть.
Опустив голову и виновато переминаясь с ноги на ногу, Фоменко стоял напротив стола, за которым сидел командир полка, подполковник Сомов.
- Говорят, у тебя, Валера, хороший удар правой, да? - мрачно произнес подполковник.
Фоменко молча развел руками.
- Теперь об этом знает и прокурор гарнизона, - командир полка тяжело вздохнул. - Отец этого "деда"… Харитонова… который загремел в госпиталь… оказался серьезным человеком. Он хочет крови…
Сомов вскинул голову и посмотрел на Фоменко в упор:
- Выбор у тебя не богатый. Или ты пишешь новую объяснительную, где указываешь, что Харитонову сломал челюсть Тюрин, или…
11
Фоменко посмотрел куда–то мимо Корытова и невесело вздохнул.
И стал я в свои тридцать два года снова взводным. Словно только из училища. Ох, и запил я, помню… По–черному. Это тогда от меня ушла жена…
- Да, я бы тоже запил…
- Я уже и рапорт собирался писать. Увольняться из армии к чертовой матери. И вдруг… - Фоменко усмехнулся, - к нам в полк назначили нового командира. Знаешь, кого? Моего однокурсника, Ремизова! Которого едва не отчислили из училища по неуспеваемости…
Корытов усмехнулся:
- Небось, однокурсничек твой после выпуска удачно женился? На какой–нибудь генеральской дочке?
- Точно. Только мне от этого было не легче… Он был подполковником и командовал полком. А я командовал в этом полку взводом. И тогда я решил не сдаваться. Карьеру уже невозможно было спасти: все кадровики давно поставили на невезучем капитане крест. Но я поклялся доказать - себе, другим, всему свету! - что заслуживаю большего. Мало кто поймет, как вообще можно мечтать о таком… Скажи, тебе все равно, сколько звездочек на твоих погонах?
- Плевать я хотел на погоны!
- А я нет, Женя. И меня бы понял любой, такой же, как я, отдавший армии не год, не два, а полжизни. Который ждал, когда удача улыбнется ему, а она… Она вместо этого брезгливо кривила рот…
Фоменко покачал головой.
- Меня понял бы такой же, как я, капитан, на которого даже люди в штатском глядят с насмешкой и думают: "Пьянь какая или дурак, если не заслужил большего в свои годы". Мне даже сыну в глаза смотреть стыдно, когда приезжаю к нему в отпуск…
Фоменко рубанул ладонью воздух.
- Ненавижу я эти свои четыре звездочки, Женя! А поэтому… Я поклялся, что получу майора. Хотя бы майора.
- Вот те на, - Рокфеллер грустно заморгал, - я‑то думал, два старых мерина плетутся в одной упряжке. Тянут свою опостылевшую телегу, заботясь только о том, как бы почаще забывать о ее существовании. Я‑то думал, что одному легко делать это, пьянея от водки, а другому - от войны… Значит, все не так. Ты еще хочешь поскакать галопом?
- Я поклялся, Женя.
- На роте ты майора не получишь. А значит, тебе позарез надо стать начальником штаба третьего батальона… Давай выпьем за твою удачу.
Фоменко посмотрел на наручные часы и поднялся.
- Оставь на вечер. А я схожу в роту, посмотрю, что там, как… А ты поспи. Сегодня тебя в штабе никто не хватится.
12
Маленькая комната с железной солдатской кроватью и убогим казенным столом казалась бы безнадежно унылой, если бы на столе не было стеклянной вазы с засохшим букетиком сирени, на окнах - пестрых занавесок с огромными бутонами невиданных цветов, а на кровати - яркого, желтого с голубым, покрывала.
Стояла на столе и раскаленная докрасна электроплитка, над которой склонилась, помешивая что–то в кастрюле, официантка Аннушка.
В дверь постучали.
Аннушка уронила ложку в кастрюлю и замерла.
Постучали еще раз, сильнее.
Официантка робко сделала шаг, другой… Непослушными пальцами она повернула ключ. Открыв, Аннушка отступила назад и, радостно вскрикнув, обессиленно опустила руки.
- Ты!
На пороге стоял Фоменко.
Аннушка прильнула к нему, обняв капитана за плечи.
- Я уже больше не могла ждать, поверишь, - сказала она, положив свою маленькую русую голову ему на грудь. Фоменко погладил ее по теплым золотистым волосам.
- Ты ждала меня с "боевых" первый раз.
- Ты тоже пришел ко мне в ночь перед отъездом впервые…
Фоменко настороженно зашевелил носом:
- Здесь что, железо плавят?
Аннушка охнула и метнулась к плитке. Сорвав кастрюлю, она, обжегшись, не удержала ее и уронила на пол, схватила стоявший поблизости чайник и стала поливать посудину водой. Кастрюля зашипела.
Фоменко подошел к Аннушке, отнял чайник, сел на краешек кровати и усадил ее рядом. Взяв руки Аннушки в свои, он подул на ее обожженные пальцы.
- Больно?
- Не-а, - Аннушка тихонько засмеялась. - Хорошо еще, что в кастрюле ничего не было, кроме воды. Я и не собиралась ничего варить. Просто налила воды и мешала, мешала… Надо было что–то делать, куда- нибудь деть себя. Я даже не заметила, как выкипела вода.
Фоменко крепко сжал ее руки.
- Боялась, что меня не окажется среди тех, кто вернется?
Аннушка помотала головой.
- Если бы с тобой что–то случилось, я бы уже знала. Я боялась другого. Когда ты пришел ко мне ночью, перед отъездом, я еще не понимала, кто тебе нужен - я или просто… Просто любая - как любому мужику. Я боялась, что буду нужна тебе только на ночь, другую…
- Мне не нужна любая.
- Теперь я знаю. А когда ждала… Мешала в кастрюле воду и загадала: если явишься, как в первый раз, ночью, значит придешь, как пришел бы к любой. А если прилетишь сразу - потный, пыльный - но сразу ко мне, значит…
- Но я же прилетел! - капитан взмахнул руками, как большая птица.
Аннушка еще теснее прижалась к нему.
- Как хорошо, когда ты рядом. - Жаль, что ненадолго.
- Почему?
- Завтра снова на войну. В Панджшер. Дней на десять… - начал было Фоменко, но, заметив, как влажно заблестели ее глаза, спохватился и бодро добавил. - Зато вернемся - месяц будем гулять!
Слезы уже катились по ее посеревшим щекам.
- Если с тобой что–нибудь случится…
- Ну что может со мной случиться? Разве я дам хоть одной глупой пуле продырявить себя? - капитан наклонил голову. - Посмотри на мои седые волосы. Я же старый и мудрый. Ну? Посмотри!
Аннушка коснулась его головы рукой.
- Ты сейчас никуда не уйдешь?
- Полчаса у нас есть.
- Всего?
- И целая ночь впереди…
13
Стайка афганских мальчишек играла в футбол прямо на пыльной, ухабистой дороге рядом с проволочными заграждениями советского полка, проходившими вдоль бетонной стены, из–за которой выглядывала вышка с часовым.
Часовой с автоматом в руках - совсем молодой солдат в бронежилете и каске - во все глаза наблюдал, как пацаны, громко и возбужденно крича, перебрасывали ногами старый, латанный–перелатанный мяч. На губах часового играла ностальгическая улыбка…
Один из ребят слишком сильно ударил по мячу, и он полетел за проволоку - прямо к бетонному забору.
Стайка пацанов тут же метнулась к проволоке.
Часовой насторожился.
Двое мальчишек быстро отогнули ряды "колючки" палками в разные стороны, а третий полез в образовавшуюся щель.
Лицо солдата испуганно вытянулось. Он подался всем корпусом вперед, едва не свесившись через бортик вышки.
- Куда ты лезешь?! Буру, бачча, буру!
Но афганский мальчишка словно не слышал его. Оказавшись за ограждением, он бросился к мячу.
Взрыв противопехотной мины подбросил мальчишку в воздух.
Упав на землю, он пронзительно закричал.
Из его разорванной штанины торчал кровавый обрубок…
14
Прапорщик Венславович проснулся, когда в дверь колотили уже ногами.
Откинув одеяло, начальник продовольственного склада сел на кровати и помотал головой. В третьем часу ночи ушел от Эллочки. А сколько выпили, сколько выпили…
- Щас открою, - недовольно буркнул он, натягивая брюки.
- Шевелись, кусяра! - раздался за дверью разъяренный голос, узнав который, Венславович, так и не успев застегнуть ширинку, метнулся к двери.
Подполковник Поташов шагнул через порог прямо на начальника склада и, если бы Венславович не шарахнулся в сторону, сбил бы прапорщика с ног.
- Десятый час, а ты вылеживаешь?!
Прапорщик торопливо застегивал брюки.
- Так я продукты в столовые еще вчера выдал.
- При чем тут столовые, - гремел гневный голос Поташова. - Шевелись, дело срочное.
- Комиссия что ли нагрянула? Так мы им мигом стол сообразим…
- Какая комиссия? - Поташов застонал. - Пацаненок афганский на нашей мине подорвался, у автопарка. Ногу оторвало… Но, вроде, живой.
- А я… Я тут причем? - Венславович глупо уставился на Поташова.
- Откупаться от родни надо. У тебя муки много?
- Есть.
- Дашь мешок… Нет, лучше два. Пшеничной. А сахар?
- Тоже есть.
- Килограммов тридцать надо.
- А у них ж…а не склеится? - осмелел от жадности Венславо- вич. - И чего мы вообще должны откупаться? Зачем?
Поташов со злостью плюнул на пол.
- Там, у нашего забора, где подорвался этот сученок, табличка должна была стоять - "Заминировано".
- А ее что, не было?
Поташов вздохнул:
- В том–то и дело… Раньше стояла. А потом пропала. Может, афганец какой спер на растопку…
Подполковник раздраженно махнул рукой.
- Давно уже надо было другую поставить. Все руки не доходили…
Венславович поморщился:
- Да… Раз таблички не было - плохо дело. Если родители пацаненка поднимут шум…
- То–то и оно, - протянул Поташов. - Если дойдет до комдива - все получат пи…юлей: начиная от командира полка и кончая…
Он снова со злостью махнул рукой.
- Короче, командир сказал замять это дело. И поскорее… Тушенки еще дашь. Ящика четыре.
15
От Венславовича Поташов потащился обратно в штаб.
Последнюю неделю неприятности валились на секретаря парткома одна за другой.
Сначала ему натурально плюнули в лицо. Пару дней назад "уазик", на котором он выехал в город за покупками, притормозил у оживленного перекрестка. И пожилая афганка без паранджи (видно, образованная - учительница или врач, - раз не блюдет законы шариата) подошла к машине и, не говоря лишнего, через опущенное по случаю жары боковое стекло ловко харкнула, угодив Поташову в нижнюю губу. Точно парализованный, подполковник с полминуты не мог закрыть рот, а когда пришел в себя и, содрогнувшись от омерзения, заорал: "Сука!", - афганки простыл и след.
Вчера проклятый Рокфеллер опять устроил концерт у двери его комнаты.
А сегодня на секретаря "повесили" мальчишку, которого черти понесли на минное поле.
Если бы это было все…
Пока полк был на "боевых", Поташов слетал в Союз и привез из ашхабадской учебки молодое пополнение. И надо же такому случиться: среди ста двадцати нормальных русских, украинских, белорусских, узбекских и прочих хлопцев надежных национальностей в команду затесался рядовой Ойте. Немец. И в придачу - меннонит.
Такой свиньи Поташову еще не подкладывали. И все потому, что в Ашхабаде секретарь принимал команду наспех: на сборы отвели только день.