- А теперь ругайте, презирайте… делайте, что хотите, - всхлипывая, закончила девушка.
Волнение Ани передалось Шкалябину. Сдвинув брови, он молчал. Он просто не мог говорить.
- Что же вы молчите?
Лейтенант медленно выпрямился, сказал тихо и внятно:
- Люблю!
Колонна остановилась на привал. Аня отошла в сторону, легла на жесткую, пропахшую дорожной пылью траву и, почти не всхлипывая, заплакала.
11
На ближних подступах к Люблину снова вспыхнули ожесточенные схватки. Противник яростно защищался. Но удар советских войск, нанесенный еще там, на родной земле в районе Ковеля, был настолько сильным, а наступление стремительным, что после трехдневных упорных боев Люблин был навсегда освобожден.
Все это время батальон капитана Савельева находился в боях. Шура Солодко не раз видела Аню, когда та по первому зову о помощи неслась сломя голову.
- Ты бы себя поберегла! - говорила она.
Аня улыбалась, ее зеленые глаза светились каким-то особенным огоньком, которого раньше Шура не замечала.
- Теперь меня никакая пуля не возьмет, - отвечала девушка и, обливаясь потом, снова бежала туда, где раздавались стоны.
Шура качала головой и тайно вздыхала. Она видела происшедшую в девушке перемену и догадывалась о ее причине.
Об Отчаянной стали говорить по всему полку. Комбат попросил Шкалябина представить ее к награде. Самой Ане ничего не сказали.
Как-то раз к девушке подошел незнакомый чистенький лейтенант. Он попросил рассказать о ее боевых делах. Аня смутилась.
- Я только начинаю воевать и ничего рассказать не могу. Вы извините, мне раненых отправить надо. - И ушла.
Такой оборот дела, видимо, не обескуражил лейтенанта.
Он подошел к солдатам и долго беседовал с ними. Через несколько дней в дивизионной газете "Красное Знамя" появилась статья. Она так и называлась "Отчаянная". Коля Крыжановский первый подбежал к девушке и развернул перед ее лицом пахнущую типографской краской газету.
- Вот, читай!
Аня непонимающе посмотрела на комсорга:
- Варшаву освободили?
- Читай!
И только сейчас она увидела жирный заголовок, от которого екнуло сердце, захватило дух. Выхватив из рук опешившего сержанта газету, девушка убежала.
Вот и Люблин остался позади. Армия шла на запад. По добротным дорогам Польши бесконечной вереницей двигались танки, самоходки, тягачи с тяжелыми орудиями, машины, повозки, колонны батальонов, полков, дивизий. Никогда еще полякам не доводилось видеть такую грозную силищу, двигавшуюся туда, в сторону ненавистной Швабии.
Но самым удивительным было то, что русские солдаты пели, смеялись, играли на баянах и аккордеонах и ничуть не собирались унывать, будто не они перенесли тяготы этой кровопролитной войны. Да, удивительный народ эти русские! Зайдут в хату, попросят напиться, напившись, благодарят. Удивительно.
Утро выдалось безоблачное, тихое. Видно, как дрожит воздух. Быть жаре.
Давно мечтают солдаты о какой-нибудь речушке, где можно ополоснуть лицо, вымыть пропотевшие ноги и портянки, стряхнуть с себя пыль. Как ни говори, а здесь все же Европа. Мечтает об этом Аня, мечтают об этом и Шкалябин, и Пашка, и Коля Крыжановский, и все, все.
Аня, как обычно, идет позади роты. Рядом неугомонный Рафик Давлетбаев. Он рассказывает: "Эх, жалка, очень жалка, тебя не было там". Аня улыбается. Шкалябин подходит редко и то ненадолго. Но девушка не сердится на него. Она не может на него сердиться. Он первый открыл ей новый мир, помог узнать людей и себя и еще что-то, о чем она только может думать и улыбаться, как улыбаются счастливые люди.
Пашка по-прежнему внимателен к ней. Несколько раз приносил вкусные вещи: шоколад, сгущенное молоко, печенье. Предлагал вино, но она отказалась. Вообще она терпеть не может тех, кто пьет. Слишком много пьяных видела в детстве.
Алехин написал еще одно письмо, ей лично. Хорошее, теплое письмо! Аня хранит его в нагрудном кармане вместе с красноармейской книжкой. Пишет, что ей он обязан жизнью. Смешной человек! Здесь все обязаны друг другу. И в беде никто никогда не бросит. Надо будет ответить Алехину, сказать, что подала заявление в комсомол. Даже в газете пишут о ней, о ее желании быть членом ВЛКСМ.
Страшно неприятно из-за этой статьи перед товарищами. Разве о ней надо писать, когда вон их сколько! Отважных, мужественных, опытных воинов, совершивших уже не по одному подвигу. Неприятно, но Аня перед ними не виновата. Ведь она ничего не рассказывала тому чистенькому лейтенанту, который приходил в роту. Сами же все и рассказали.
Девушка со страхом вспоминает день, когда пришла в батальон… Разве такая была, какой стала теперь? Не выругай ее тогда лейтенант, конечно, она могла погибнуть. А теперь нет, не хочется убирать! Еще много-много километров надо пройти, много ран перевязать, прежде чем будешь иметь право сказать: "Я сделала все, что могла!"
А Рафик все говорит, говорит, говорит…
Сапоги легкие, и все же ноги подкашиваются от усталости. Но это не главное. Будет дневка - все пройдет. А вот сон! Каким образом избавиться от него? Даже побасенки Давлетбаева не помогают. Никогда раньше она не думала, что желание уснуть может подавить все чувства. На дневке много не поспишь. Надо всех обойти, выслушать жалобы, перевязать лопнувшие пузыри и ссадины, привести в порядок себя. Да мало ли забот!
Впереди колонны раздается какой-то шум. Перестук ног; еще больше дробится, солдаты ускоряют шаг. От роты к роте, от батальона к батальону перекатывается ободряющее: "Привал!" И только сейчас Аня замечает блестящую на солнце тысячами солнечных зайчиков широкую гладь воды. Девушка подходит ближе и не может оторвать глаз от зеркальной поверхности огромного озера.
Командиры объявляют о дневке.
- Ур-ра! - проносится над озером.
Хочется сейчас же разбежаться и прямо в одежде плюхнуться в воду.
Солдаты торопливо скидывают снаряжение, одежду, сапоги и, осторожно переступая, словно идут по минному полю, спускаются на гальку. Через минуту прибрежная полоса озера кипит от сотен барахтающихся тел. Смех, шутки, топот ног, плеск воды - все это смешалось в какой-то возбужденно-радостной кутерьме.
Аня разыскивает Шуру, и они вдвоем убегают под развесистые ветлы, раздеваются.
- Ух! - забредая в воду, взвизгивает Шура.
Аня смотрит на нее и громко смеется. Вода теплая-теплая.
- Трусиха! Дай-ка я тебя… - И девушки с головой скрываются под водой.
- С-сумасшедшая, - высовываясь, беззлобно ворчит Шура.
- Ага, я сегодня немножечко сумасшедшая, - весело соглашается Аня и, повернувшись, уплывает.
- Анька, куда ты? - тревожится Шура.
Девушка не отвечает. Она ложится на бок и плывет, плывет… А сердце стучит: тук-тук-тук. Хочется смеяться и плыть далеко-далеко.
Над озером гудят "петляковы". Они преследуют отступающего врага.
Шкалябин еще с берега увидел Аню, заплывшую чуть ли не на самую середину озера. Никто из солдат не решался соревноваться с девушкой.
Пашка стоял по пояс в воде и со страхом следил за ней. Сам он не умел плавать.
- Не ровен час, утонуть может, - заметил Красильников.
Пашка покраснел, отвернулся. Досадно ему, что он не научился плавать.
- Товарищ гвардии лейтенант, - выбираясь на берег, тревожно обратился к командиру роты Коля Крыжановский, - вы бы приказали ей вернуться. Чего доброго - захлебнется. Ведь после похода…
- Точно, товарищ лейтенант, - подсказал Красильников, - не ровен час.
Шкалябин сам волновался за девушку, но разве она послушает? Не тот характер.
- Ведь собрание сегодня, а она… - как-то растерянно произнес сержант.
Шкалябин отложил блокнот, в котором делал зарисовки, и стал раздеваться, не спуская с девушки глаз. А она, словно зная, что он поплывет за ней, уходила все дальше и дальше. "Отругаю", - решил лейтенант и с размаху бросился в воду.
Солдаты с любопытством следили, как их командир, саженками отмеривая расстояние, гнался за Отчаянной. Откровенно говоря, Шкалябину и самому очень хотелось побыть возле Ани. Только, конечно, не здесь, на середине незнакомого озера, где черт знает что может случиться.
Пока он плыл, желание отругать девушку исчезло. Уж очень хорошо было в этой теплой и прозрачной воде. Он понимал Аню. Ему захотелось так же плыть, плыть, не думая о войне, о ее тяготах, о смерти. Над головой проносились стрижи, в прибрежных зарослях заливалась иволга. Увидев Шкалябина, Аня повернула к берегу:
- Догоняй!
Это первое обращение на ты прозвучало как-то по-домашнему, мирно. Лейтенант, забыв обо всем, бросился за ней.
- Ну берегись, ну берегись! - весело приговаривал он.
Вдруг ноги Шкалябина уперлись во что-то твердое.
- Аня, здесь можно отдохнуть!
Она недоверчиво оглянулась, увидела, что он стоит, подплыла. Нащупала ногами дно, встала. Шкалябин рассмеялся: если ему вода была по грудь, то у Ани торчала лишь голова. Аня смущенно поглядывала на лейтенанта.
- Зачем ты так далеко заплыла? - спросил он.
- А ты зачем?
Ему хотелось подойти ближе к ней, быть может, коснуться руки, но стыдился собственной наготы. Он видел, как по ее лицу сбегали блестящие на солнце струйки воды, видел ее покатые плечи, красивые, белые. Ощущение близости перепутало мысли. Но он знал, что с берега следят за ними. Знала и Аня. Она оттолкнулась ногами и тихо поплыла к берегу.
А он все стоял и смотрел на искрящуюся дорожку, которая тянулась за ней, на солнечные блики, на зеленую каемку прибрежных кустов. Где-то далеко-далеко раздавался гул бомбежки…
12
Комсорг пилка старший лейтенант Рогачев пришел в первый батальон с опозданием. Комсомольцы расположились прямо на берегу озера. Они о чем-то горячо спорили. Коля Крыжановский, увидев Рогачева, сорвался с места, скомандовал "смирно", но старший лейтенант только махнул рукой: брось, не надо! Поздоровался.
- Задержался в третьем хозяйстве: тоже собрание было, - объяснил комсорг полка. - Начинай, времени у нас в обрез: скоро выступать.
Коля обернулся к комсомольцам, засунул пальцы за ремень и вот уже который раз провел ими, расправляя воображаемые складки на пропотевшей гимнастерке.
- Товарищи! Собрание считаю открытым. Прошу выбрать…
- Не надо, - подсказал Рогачев, - не успеем.
- Есть предложение председателя и секретаря не выбирать.
- Правильно, сам протокол пиши, - весело поддержали комсомольцы.
- Повестка дня. Первое: роль комсомольцев в предстоящей операции. Второе: прием в члены ВЛКСМ. Предложения, дополнения есть? Нет? Голосуем.
Десятки рук взмыли кверху.
- Единогласно. По первому вопросу слово имеет комсорг полка гвардии старший лейтенант Рогачев, - сказал Коля и, присев на корточки, развернул ученическую тетрадку с протоколами собраний.
Аня впервые в жизни присутствовала на комсомольском собрании, и ее поразило, как этот юнец Коля Крыжановский так ловко умеет говорить. Даже нигде не споткнулся. Рядом с ней сидел Пашка и нервно обкусывал немецкую сигару, чуть поодаль стоял Шкалябин, а возле его ног, подперев руками голову, лежал Красильников. Девушка удивилась: неужели этот великан с черными усами - комсомолец? Шепотом спросила Пашку.
- А ты знаешь, сколько лет ему? - улыбнулся тот.
- Сколько?
- Двадцать три.
Аня пригляделась к солдату. Да ведь и в самом деле, если он сбреет усы, станет обыкновенным молодым парнем. Как это она раньше не догадалась?
Шкалябин нетерпеливо посматривал на часы.
Откуда-то появились глыбы слоистых облаков. Воздух напитан тяжелыми испарениями. Быть грозе. Иногда облака надвигаются на солнце, тогда дышать становится легче. Ветра почти совсем нет. Комсорг полка говорит о подвигах, которые совершили комсомольцы в боях за Люблин. Он не выговаривает букву "л". Это Аня заметила с первых же его слов.
Коля, скрючившись в три погибели, уткнулся носом в тетрадь, бойко водя карандашом по бумаге. "Как это он пишет в таком неудобном положении? - подумала Аня. - Хоть бы сел, что ли".
Озеро все еще кишит солдатами. Некоторые, встав на колени у самой воды, стирают. Комсомольцы с завистью посматривают на купающихся.
- Каждый из нас довжен помнить, что находится вдави от Родины… - продолжает комсорг.
Он говорит быстро и четко, словно боится, что его не поймут. Дым Пашкиной сигары слезит глаза и затрудняет дыхание.
- Паша, не кури!
Пашка стряхивает пепел и несколько раз плюет на кончик горящей сигары. Потом прячет ее за отворот пилотки.
Рогачев говорит о мародерстве, которое надо "пресечь в корне", о том, какая роль возложена командованием на комсомол, как надо вести себя здесь, в Европе, и…
- Я думаю, комсомольская организация вашего батальона и впредь покажет сплоченность, инициативу и настоящую партийную дисципвину! - закончил он речь.
Аня поймала себя на мысли, что почти не слушала комсорга. "А еще в комсомол вступать норовишь! Эх девка, девка, непутевый ты человек!"
Коля выпрямился, как на пружинах.
- Вопросы?
- Нет вопросов!
- Тогда разрешите перейти… - и он серьезно посмотрел на Аню, - к следующему пункту повестки.
Щеки девушки вспыхнули густым румянцем. Она опустила глаза и стала смотреть на носки своих сапог. Вот по ранту ползет маленький-маленький мурашек. Он что-то тащит. Аня отрывает травинку и осторожно подгоняет насекомое, А щеки горят, точно напекло их солнцем. Муравей срывается и падает в траву. Зачем она столкнула его? Припомнился один из афоризмов Козьмы Пруткова: "Трудись, как муравей, если хочешь быть уподоблен пчеле". Смешной этот Прутков.
И вдруг словно тысячи таких вот муравьев защекотали тело, Коля Крыжановский назвал ее фамилию. Аня чувствовала взгляды десятков глаз, направленных на нее со всех сторон; спереди, с боков, кто-то смотрел ей даже в затылок. Наверно, Давлетбаев, она видела его, когда он садился.
- Встань, - прошептал Пашка.
Аня встала, но глаз не подняла.
Коля зачитал ее заявление.
- Пусть расскажет свою биографию.
- Мы будем судить о ней не по прошлому, а по настоящему, - возразил кто-то.
- Что тут долго рассуждать, давайте конкретно!
- Нет, нет, так не можно, товарищи! Нехай пару слов о себе скажет.
- Ну что же, Киреева, - сказал Крыжановский, - послушаем вас.
Аня с трудом подняла голову и раскрыла рот. Вон там Шкалябин кивает головой, а рядом с ним Красильников. Он улыбается, сверкая полоской ровных и крепких зубов. В горле першит и такая сухота во рту! Хоть бы глоточек воды!
- Я родилась… - выдавила она первые слова, - в тысяча девятьсот двадцать пятом году в декабре… тридцать первого декабря…
- Ого-о, в канун нового года! - заметил ефрейтор с рыжей челкой на лбу, которого звали Гришаня, переделав его фамилию на имя.
- В семье… - Тут Аня запнулась и еще больше покраснела. - В семье рабочего… то есть… У меня только мать… Она работает на текстильной фабрике.
- А отец?
- Отца нет, умер… Я не помню его.
- Не мешайте, товарищи! - предупредил Рогачев.
- Да что тут говорить, товарищ гвардии старший лейтенант, кто не знает, что она наша советская девушка, - приподнимаясь, громко заявил Гришаня.
- Хорошо, - согласился комсорг, - тогда задавайте вопросы.
Вопросы посыпались со всех сторон.
- Где училась?
- Почему раньше не вступала в комсомол?
- Социальное положение отца?
- Сколько классов окончила?
- Где была до фронта?
С каждым вопросом, на который отвечала Аня, ей становилось легче и легче, как и в тот раз, когда рассказывала Шкалябину. Но вопрос, почему она в комсомол вступает так поздно, смутил девушку. Она не знала, что ответить, как объяснить, чтобы ее поняли. Неужели ей придется рассказывать про те унижения, которые она перенесла в юности? Неужели?
- Я раньше не думала об этом, - пролепетала девушка.
- Это не ответ! Скажи прямо, что не хватало сознания.
Аня окончательно растерялась. Нет, лучше выходить из траншеи или бежать навстречу танку, чем стоять под этими пытливыми взглядами, одной у всех на виду. Они правы, что всё хотят знать о ней. И, конечно, они не потерпят лжи.
- Товарищи, разрешите, - раздался спокойный голос Шкалябина. - Я рекомендую товарища Кирееву…
Головы повернулись к командиру роты. Он стоял чуть расставив ноги и всматривался в каждого.
- Вот вы спрашиваете, почему она раньше не вступила в комсомол? А я думаю - конечно, насколько мне известно - виновата в этом не сама Киреева, а те, кто окружал ее до фронта.
- Давайте голосовать! - предложил Красильников. - Мы знаем Аню с первого дня.
- Голосовать, голосовать! - подхватили сразу несколько человек.
- Разрешите мне, товарищи! - выбегая на середину круга, быстро проговорил Давлетбаев.
Послышался сдержанный смешок.
- Дайте высказаться гвардии лейтенанту, - сказал Рогачев.
Давлетбаев сделал шаг назад.
- Пожалуйста, товарищ гвардии лейтенант. Мы можем подождать.
- Знает ли кто-нибудь из вас, что юность Ани Киреевой прошла в исключительно тяжелых условиях? - Шкалябин сделал паузу, зачем-то сдернул пилотку и смял ее в руке.
Аня со страхом ждала, что скажет лейтенант. И все же она мысленно благодарила его за помощь.
- Нам не к чему ворошить ее детство и юность. И, по-моему, вы правы, товарищи; боевые дела Киреевой с наилучшей стороны характеризуют ее.
- Верно, товарищ гвардии лейтенант! - стукнув кулаком по земле, сказал Красильников.
- А что она сделала за время пребывания в нашей роте, вы знаете сами, - закончил Шкалябин и снова нахлобучил смятую пилотку на самый затылок.
- Слово имеет товарищ Давлетбаев, также давший рекомендацию товарищу Киреевой, - объявил Коля.
- Вот вы говорите то да сё, - бойко начал санитар, - а мы скажем…
- Кто это мы? - спросил Гришаня.
- Кто мы? - удивился Давлетбаев и, сузив без того узкие глаза, шмыгнул носом. - Мы… это мы, панымаешь? - тыча большим пальцем левой руки себе в грудь, стал объяснять он.
- Один татарин в три шеренги стройся, - сострил кто-то.
Рогачев сдвинул брови, сказал осуждающе:
- Товарищи…
- Адын словом, наш санинструктор очень хороший челабек, - не обращая внимания на остроты, выпалил санитар. - Отчаянный, смелый… спас Алехина, под огнем перевязал много раненых… И я как старый комсомолец…
Дружный смех заглушил последние слова Давлетбаева. Он обидчиво фыркнул, но тут же рассмеялся звонким заразительным смехом.
Выступил сам Коля Крыжановский. Он тоже рекомендовал девушку. Аня почти не слушала, что говорил комсорг роты. Пашка снова раскуривал темно-коричневую вонючую сигару. Коля упомянул о газете, в которой "фигурировала" Аня, сказал, какое большое сердце надо иметь, чтобы вот так вытащить товарища чуть ли не из-под самых гусениц танка. Его голос часто срывался, но это нисколько не смущало Колю. Прикрыв рот ладонью, он откашлялся, как это делают очень солидные ораторы, и как ни в чем не бывало продолжал:
- Мы все убеждены, что товарищ Киреева оправдает наше доверие, доверие комсомола и партии! - И еще раз откашлявшись, добавил: - Кто еще хочет выступить?
Желающих не оказалось.