- Суки-и!! Суки-и!! - протяжно хрипел, не переставая как заезженная пластинка, легкораненый Чаха, вытирая пальцы, вымазанные в грязи и зеленоватом гусином помете о штанину. У Чернышова правой лодыжки, как не бывало, из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он, молча, пытался приподняться, опираясь на растопыренные дрожащие руки. На искаженном, на забрызганном кровавой росой лице неподвижно застыли широко открытые глаза. Тут же, рядом с ним навечно притих прошитый осколками, непримиримый лейтенант Трофимов из "собров", он же Конфуций. Перед ним на коленях с мертво-бледным лицом стоял младший сержант Мамонов и, вцепившись окровавленной пятерней в ворот бушлата, бешенно тряс его. Через несколько домов от них ухнуло: кто-то саданул из "эрпэгэшки".
Через серые кусты смородины к ним, пригнувшись, из соседнего двора продирались, увешанные "мухами", братья Исаевы и старший лейтенант Колосков. Вид был у них измочаленный как у загнанных лошадей, глаза сверкали белками как у шахтеров на закопченных лицах.
- Что с Трофимовым?! - крикнул Степан, впиваясь злым усталым взглядом в склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глазами, пытался, заикаясь ответить.
- Че, зенки вылупил? Гони за "бэхой"! - свирепо рявкнул на младшего сержанта Колосков.
Неожиданно дверь веранды с разбитыми вдребезги стеклами жалобно задребезжала и приоткрылась, из нее выглянул седоватый чеченец лет пятидесяти в безрукавке.
- Давайте раненого в дом, - крикнул он, беспокойно оглядываясь по сторонам, нерешительно топчась на крыльце.
- Отец, веревка или ремень найдутся? - крикнул Кныш, пережимая окровавленными пальцами Чернышову паховую артерию. Мужчина исчез, через минуту появился с узким кожаным пояском. Перетянув Святу ногу, бойцы осторожно перенесли его в дом, громыхая сапогами, прошли в большую комнату со скромной мебелью, увешанную коврами. На полу за диваном в углу сидели притихшие испуганные женщины, прижимая детей. Отключившегося после укола солдата, откинув край ковра, уложили на пол.
- Отец, подвал есть? Детей и женщин туда! Черт его знает, чем эта заваруха закончится! Не боишься? Ведь неприятности у тебя из-за нас могут быть!
Чеченец в ответ что-то хмуро буркнул в усы. Где-то за домом отчаянно затакали, чередуясь, ПКМы. По почерку угадывались Степан и Виталий.
- А лучше от греха, выводи семью за село, подумай о них! - кивнул на притихших домочадцев Колосков.
Вскрикнул и громко застонал раненый. На исцарапанном мелко дрожащем лице проступили капельки пота, неподвижные глаза светились лихорадочным светом.
- Ничего, Танцор, потерпи! Сейчас "бэха" за нами придет! - успокаивал его сержант Елагин, подсовывая под голову Свята "разгрузку".
Где-то недалеко рвануло, в одной из рам вылетели и посыпались на пол стекла. В углу на разные голоса запричитали женщины, навзрыд заплакал испуганный ребенок, тараща на незнакомых людей черные глазенки. Рядовой Чахов, бинтуя себе пораненную ладонь, осторожно выглянул в окно.
- Квазимодо, совсем дела херовые, - негромко сказал Володька Кныш, трогая за плечо Колоскова. - Пах зацепило.
- Да, не фонтан! - мрачно протянул "собровец".
- Секира, всади еще укол! Жалко парня!
- Сволочи!!
Володька Кныш вышел на привокзальную площадь. Был солнечный июньский день, Беспокойные стрижи, словно истребители со свистом рассекали воздух. Кругом суетился народ, с чемоданами, баулами, авоськами, кошками, собаками. Ехали, кто на юг, кто в поход, кто на дачу, кто в командировку, кто домой к маме. Володька ехал в отпуск домой к маме, к сестренке, к племянникам. Он со спортивной сумкой через плечо, с эскимо в руке, поглядывал на снующих пассажиров, с особым интересом выделяя из толпы стройных хорошеньких девушек.
Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, повернул голову и оцепенел от неожиданности.
Ба! На него смотрел, улыбаясь во всю ширь счастливого лица Елага!
Они бросились друг к другу. Прохожие, пассажиры, продавщицы мороженого, бабки с цветами с любопытством смотрели на прапорщика с боевыми наградами на груди и гражданского, которые со слезами на глазах долго тискали друг друга в объятиях.
Решили уединиться в небольшом кафе, неподалеку от вокзала. До отхода Володькиного поезда было еще время. Взяли водки, бутербродов. Кныш разлил по стаканам.
- За ребят, за Бутика, за Дудакова, за Танцора, за всех, кого нет с нами! Вечная им память!
Выпили, стоя. Помолчали, поминая невернувшихся.
- Эх, заика, чертов! Если б ты только знал, как я тебя люблю! - Володька Кныш хлопнул друга по плечу, взъерошил ему непослушную русую шевелюру.
- А помнишь, как Пашка полные портки наложил, когда двух "чехов" завалил!
- К…коонечно пп…поомпюю!
- Раъехались черти! Кто куда! Первым выплыл Андрюха. Долго с ним переписывались, потом он как в воду канул. Потом уж его родители написали, что на "нары", буйная головушка, попал. Крепко настучал какому-то черножопому на рынке по башке. Свистунов как-то объявился, крутой весь из себя, в "налоговой" сейчас. Трясет толстосумов. Головко учится в Москве. Вычитал где-то в газете обращение ректора МГУ к участникам боевых действий. Воспользовался льготами, поступил в университет, ведь самый головастый из нас был. Одно слово - Головко! Бакаша, приезжал прошлой осенью, две большущие канистры меда из деревушки притаранил. Пасека у него своя, хозяйство. Одним словом, процветает. Фермерствует.
- Ты то, где сейчас? Как здесь-то очутился? По бригаде затосковал, братишка?
Елагин отвечал медленно, сильно заикаясь, подолгу подбирая слова. Часто подергивая русой головой.
- Продажные твари! Мразь! - зло вырвалось у Кныша, когда он узнал, сколько приятель получает по инвалидности.
Цена медвежьего мяса
- И много вас таких еб…нутых, которые лезут в самое пекло, рискуя жизнью, чтобы снять все прелести мясорубки? Ведь пуля - дура, она не разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, - задал вопрос Митрофанов.
- Думаю, с сотню нас, стрингеров, по свету наберется. Стрингеры - это независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не скрою. Но такой уж мы отчаянный народ. Тянет нас в горячие точки как магнитом. Эта наша жизнь, наш хлеб. Мы иначе не можем. В крови у нас это. Многие гибнут, некоторые становятся калеками. Не всем везет. Взять того же Макса Шабалина из газеты "Невское время", пропал еще в первую чеченскую. "Чехам" до фени, чей ты корреспондент. Главное для них - бабки на тебе заработать.
- Матвеич, и давно ты занимаешься своим опасным промыслом? - пропустив стакан, морщась, спросил с мрачным лицом в шрамах Трофимов, по прозвищу "Конфуций".
- Да, лет тринадцать, не меньше. Я ведь кончал журфак МГУ, долго работал корреспондентом в разных газетах, журналах. А потом как-то выдался случай в Афган слетать с группой артистов. Вот там я первый раз и вкусил "медвежьего мяса", вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по полной программе. Это как зараза, как наркотик. Один раз попробовал, еще тянет. Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал под мощный обстрел колонны на серпантине в горах под Гератом. Мужики! Перебздел не на шутку тогда как малый пацан. Кое-что отснял, конечно. Сейчас жалею, что мало. Подбитые танки, чадящие "наливники"; ребят погибших, царство им небесное, раненых… Правда, после той командировки большую часть отснятых материалов "комитетчики" изъяли. Работа у них видите ли такая. Как бы чего лишнего народ наш не узрел.
- Это точно, правду у нас не любят! Наверное, оставили материалы, где бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья сажать, - вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
- Да, "гэбисты" они такие. Однажды моего приятеля, за жопу взяли, еле отмазался. Он - фотолюбитель заядлый, еще с пионерских времен. Начал заниматься в школьном фотокружке, а потом в студии в Доме культуры, одно время даже председателем областного фотоклуба был. Участвовал во многих международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал он как-то с женой по турпутевке в Прибалтику. А приключилась эта история с ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил из номера и помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной архитектурой и, не переставая, щелкал и щелкал. И тут надо ж такому случиться, закрапал дождь. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а в нем маячит чей-то силуэт. Ну и решил сфотографировать, авось пригодится для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь не унимается, пуще прежнего разошелся. Вдруг под аркой откуда не возьмись появляется военный в звании майора. Походит к нему и говорит эдаким официальным голосом с металлическими нотками:
- Гражданин, пройдемте!
- Куда? - спрашивает, недоумевая, мой приятель.
- Там вам все объяснят! - последовал лаконичный ответ.
Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это здание, в окне которого он видел силуэт. Оказывается, это апартаменты Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой? Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать честно, перебздел он не на шутку!
- Еще бы! В такую историю вляпаться! - откликнулся Виталий.
- Главное, ни за что, ни про что! - добавил его брат Степан.
- Объясняет им, что он мол, занимается художественной фотографией, что мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают "органы плаща и кинжала". Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не дождавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
- Правильно сделала, вместо того, чтобы лежать под теплым бочком, титьки щупать да исполнять супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где!
- А у меня двоюродного братца как-то замели! - стал делиться воспоминаниями Юрков. - Было это дело еще в старые добрые времена, при генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши, декорации и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не зарекайся! Не думал, не гадал парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может по пьяни, ножом вжик, вжик. Порезал крест накрест плакат с какими-то тезисами Леонида Ильича, который висел перед входом в культурное заведение. Ну и директор на следующий день вызвал художника и велел немедленно стенд реанимировать. А дело-то было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подъустал, да еще пропустил "три семерки" с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не одну. Он, конечно, сразу же включился в работу, состряпал плакат заново. Но впопыхах ошибся. Представляете, мужики, пропустил три буквы. Всего три буквы. И получилось: вместо Председатель Президиума Верховного Совета - Предатель Президиума Верховного Совета. Никто ничего не заметил. Такие вещи, как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью бродил вокруг здания, от скуки стал читать и обнаружил крамолу. И как истинный партиец старой закалки тут же позвонил в "соответствующие органы". Немедленно приехали крутые ребята и под рученьки увезли моего братана на собеседование. Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них довольно грустным.
- Хорошо грустным. При Лаврентии Палыче вообще бы сгинул! - вставил Конфуций, почесывая бок.
- Матвеич, расскажи что-нибудь. По свету, наверное, помыкался. Поколесил-то изрядно? - попросил Митрофанов, вытряхивая из картонной коробки на койку консервы.
- Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия, Карабах, Югославия, Чечня. Вот, жалею, в Баку не попал, друга там потерял, Сашу Есаяна. Замечательный был парень, отличный оператор. Как говорится от бога. Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа, когда увидели у него в руках камеру.
- Опасная у вас работенка, однако, - сказал Савельев, аккуратно ножом выкладывая кусочки тушонки на хлеб. - Не позавидуешь.
- Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам чем-то не приглянулся, видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала; "сипуку" жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось бросить. Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам телевизионщикам Виктору Ногину и Геше Куринному, в отличие от меня, не повезло, так и сгинули на хорватском участке. Возможно, их приняли за сербских шпионов. Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
- Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома не сидишь, что пропадаешь, черт знает где.
- Да, я и не женат, мужики. В разводе. Дважды. Да, и какая женщина выдержит такую жизнь. Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по свету, дома почти не бываешь. На хрена, он такой муж нужен. Стрингер должен быть свободным как птица. Его ни что не должно держать. Если ему надо, он должен в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
- У меня приказ вашего брата, репортера, гнать в три шеи! - вдруг ни с того, ни сего выдал, молчавший до этого, капитан Дудаков, уставившись неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
- За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она? Передовая-то! Не допускать за правду? - попытался съязвить Матвеич.
- За нее матушку! За нее родимую! Которую за бабки забугорникам продаешь!
- Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, что вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она не была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
- Может и так, но твои агентства, всякие там Рейтэры, х…эйтэры и прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
- Согласен, бывают случаи, довольно паршивые, я вам скажу, - нахмурив широкий лоб, потирая блестящую лысину, продолжал стрингер. - Недавно приятель мой, корреспондент одной из столичных газет, отснял материал, как солдаты занимаются захоронением убитых боевиков. В выкопанную траншею стаскивают трупы. И молодые ребята, чтобы не таскать мертвяков руками, просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых к траншее с помощью автомашины. Иначе, ведь изблюешься весь, глядучи на трупы. Да, и для пацанов какой стресс. Не каждый такое выдержит. Одним словом, этот материал какими-то неведомыми путями попал в руки одного западного журналиста-прохиндея, который выдал снимки за свои, да еще дал следующий к ним комментарий. Что мол, на снимках видно, что у убитых связаны ноги и руки - значит, их пытали. Поднялась шумиха по поводу этого фотоматериала. Вот такая история. Когда же раскрылась эта грязная гнусная ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где прошел этот материал, понесла крупные убытки, так как была подмочена ее репутация. Этого козла, плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
- Вот, вот! Суки продажные! За сенсацию, готовы шкурой своей пожертвовать! За зеленые!
- Угомонись, Дмитрич! - старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял разбушевавшегося капитана за плечи.
- Разошелся!
- А, чего он тут парит, братцы! Вот скажи, Матвеич! - Дудаков впился злыми остекленевшими глазами в собеседника. - Сколько тебе платят за твои кровавые репортажи? Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
- Хорошо! По-разному, мужики. Мне скрывать нечего, я зарабатываю честным нелегким трудом. Все зависит от сложности съемки, от оперативности, от важности событий. За хороший репортаж можно сорвать довольно приличный куш, десятки тысяч зеленых.
- Сколько? - от удивления Виталий громко присвистнул.
- Да, десятки тысяч!
- Долларов? - Митрофанов округлил глаза. - Тут за "деревянные гробишься! Жизнью рискуешь.
- Но, учтите, братцы, я ведь снимаю не в студии с сигарой в зубах и горячей бабой на коленях, а под пулями, хожу по кончику ножа, каждый раз искушая судьбу. Платят за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так, что желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом свете идут войны. Только не все хотят рисковать. В крупных телекомпаниях цена за снимок из горячей точки достигает порой двухсот баксов, а минута съемки аж за триста переваливает.
- Не дурно, однако же! - с набитым ртом отозвался, пораженный, Юрков.
- Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
- Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
- Значит, Игорек, будешь пить водяру! - констатировал Савельев.
- Или бормоту! - добавил Митрофанов.
- Мужики! Почему до сих пор не налито?
- Квазик, ты совсем мышей не ловишь! - настойчиво постучав пустой кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
- Сей секунд, мой генерал, - старший лейтенант Колосков, неспеша, принялся разливать по кружкам водку.
- Как же ваш брат умудряется продираться через всевозможные заслоны и разные препоны? - поинтересовался Савельев.
- Видали как-то, как вас "шмонают", стопорят на блокпостах и пасут "фээсбэшники", - добавил раскрасневшийся Юрков.
- А, начхать глубоко на них, у меня на этот случай целая куча всяких удостоверений. Даже корочка военного корреспондента есть. Немного нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
- А у "нохчей" приходилось съемки делать?
- А то, как же? Бывал я и у чеченов.
- И Басаева доводилось видеть?
- И Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще до штурма Грозного. Но с "вахами" ухо надо держать востро. Ни в коем случае нельзя показывать свою слабость. Они на любого посматривают как на живой товар. Одно слово, работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром, что покрупнее, иначе можно загреметь под фанфары, продадут, за спасибо живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
- Матвеич, как же тебя не воротит оттого, что снимаешь? От всей этой мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
- Э, дорогой, если сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом, вообще ничего не снимешь. Тут необходимо хладнокровие как у хирурга. Привыкаешь со временем.
- А я бы, стрелял вас, сволочей! У людей горе, боль, страдания, а вы тут крутитесь с камерами, в наглую прете, суки! Объективы тычите в лицо. Продажные твари! - вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего маха хлопнув кулаком по столу.
- Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
- Если бы не они, все бы думали, что ты тут деревья сажаешь, цветы окучиваешь да груши околачиваешь, - вставил вкрадчивым голосом Николай Юрков, колдуя у печки над котелками.
- Я груши околачиваю? Я окучиваю? - заорал возмущенный капитан, пытаясь вкочить. - Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!