Частенько приходится "контачить" с аборигенами. Как-то в разговоре один из местных "чехов" обозвал Вишнякова жестоким ястребом. Как он тогда взвился. Да, они ястребы. Безжалостные ястребы. И будут ими, пока всякая мразь убивает, калечит и глумится над русским населением. Издевается над немощными стариками, насилует беззащитных женщин, детей лишает детства, превращая в бездомных сирот. Они ястребы для всякой сволочи, которая за все ответит: за кровь, за слезы, за рабство. Пощады от них не жди. Они - ястребы.
Впереди с бойцами на броне пылили "бэтээры", лихо виляя, словно болиды "Формулы-1" на гоночной трассе, объезжая колдобины и ямы. "Урал" трясло и подбрасывало на разбитом, испещренном рытвинами словно оспой, асфальте. У сидящих напротив бойцов белесые соляные разводы под мышками. От едкого пота пощипывает глаза. Вишняков лизнул языком блестящую на солнце тыльную сторону ладони. Привкус соли.
- Эх, искупнуться бы, мужики!
Пуля, пробив пластину бронежилета и зацепив позвоночник, прожгла правое легкое и засела в ребрах. Александра от удара развернуло, и он, потеряв сознание как мешок, шмякнулся на дно кузова рядом с запасным скатом, в который они упирались пыльными берцами.
Он не слышал ни взрыва фугаса перед автомобилем, ни бешенной автоматной трескотни, ни криков, ни стонов своих товарищей. Сверху всей тяжестью на него навалился с раздробленным черепом, дергающийся в конвульсиях, Поляков с широкооткрытым в агонии синим ртом…
Вишняков, закованный наглухо в гипсовый корсет, уставясь в белый потолок, на котором ему были знакомы все шероховатости и трещинки, слушал косноязычное чтение газетной статьи Мишкой Боженковым. Монотонное чтение часто прерывалось горячими спорами и колкими репликами, которые отпускали, лежащие на кроватях больные. Внезапно Мишка на полуслове замолчал. Наступила гробовая тишина, несвойственная их шумной палате. Александр, лежащий у окна, в недоумении повернул голову. Молчаливые взоры всех были устремлены в сторону открытой двери. Там, рядом с заведущим отделением, Ароном Ивановичем, стояла заплаканная женщина в белом халате без чепчика с короткой стрижкой. В левой руке у нее был большой полосатый пакет, в правой скомканный носовой платок. После ранения зрение у Александра значительно ухудшилось. Что-то знакомое почудилось ему в этом неясном расплывчатом женском силуэте. Он во все глаза вглядывался в него, боясь, из-за невесть откуда появившегося тумана, потерять родные милые черты. Теплая нежная волна захлестнула его.
- Гаврошик, - прошептал сквозь слезы он…
Конфуций
Ты кукушечка мне расскажи,
Сколько лет ты мне накуковала,
Сколько сердцу бить в моей груди,
Пока шальная пуля не достала.
Граната, взрыв, туман, мои глаза!
Мой кореш, брат в крови лежит липучей.
Прости, что не успел закрыть тебя,
Я отомщу, поверь мне, будет случай!
Из песни "Чеченская кукушка" Александра Зубкова
- Товарищ капитан, вот заложника освободили! - доложил Дудакову младший сержант Ивашкин, кивая на заросшего черной бородой худощавого мужчину, лет 37-ми в драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая, ковылял за ним. Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих глаз. Все с любопытством уставились на него. Ведь не каждый день заложников освобождают.
- Стефаныч, займись им! - распорядился Дудаков, занятый со старшим лейтенантом Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боевика, оборачиваясь к прапорщику, сидящему на подножке "Урала" с цигаркой в прокуренных зубах. Но тот и ухом не повел, с безразличным видом продолжая дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.
- А вы его обыскивали? - вдруг задал вопрос прапорщик Стефаныч, покусывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного.
- Плечо, пальцы смотрели?
- Нет, не обыскивали! Чего его обыскивать, гол как сокол. Заложник ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в рабстве. Пробовал бежать. Поймали. Чуть не забили до смерти. Издевались над ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага, выше крыши.
Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.
- Из татар он. Строитель из Нижнекамска.
- Колымить, говорит, приехал на свою головушку. - робко добавил рядовой Чернышов.
- Тебя не спрашивают, молокосос! - грубо отрезал старший прапорщик. - Хватит мне баланду травить!
Коренастый Стефаныч нехотя оторвал от подножки "Урал" свой квадратный зад, неспеша обошел задержанного и вдруг дулом автомата поддел сзади мотню замурзанных свисающих штанов. Под ними оказались крепкие почти новенькие "берцы".
- Обыскать! - последовал короткий как выстрел приказ.
Густо залившись краской и сконфузившись, Ивашкин бросился обыскивать задержанного. Оружия нет. В карманах обнаружил комок смятых долларов и связку смертников (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок с "смертниками", зажав их в побелевшем кулаке старший прапорщик подошел к боевику.
- Ребят наших, значит, стрелял?! Мучил?! Строитель из Нижнекамска! - заходили желваки на скулах Стефаныча.
- Ах, ты, гнида! - вдруг вырывалось из уст лейтенанта Трофимова, поднявшего голову, который, все это время наклонившись, у заляпанного БМП усердно счищал о траки с ботинок налипшую комьями рыжую грязь. Он стремительно подскочил к задержанному, оттолкнул в сторону посеревшего Стефаныча и крепко вцепился левой рукой в ворот ватника, ветхая одежда затрещала.
- Смотри в глаза! Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину? - Трофимов, оскалившись, в ярости ткнул в свой шрам.
- Заложник! Строитель, говоришь! - он со всей силы ударил боевика поддых. Тот, охнув, согнулся. Затем последовал удар наотмашь кулаком в лицо. "Чех" с разбитым носом отлетел в сторону и что-то зло зашипел в ответ нечленораздельное.
- Ну, что, Ваха! Вот и свиделись! - цедил сквозь зубы, наступая Трофимов. - Не ожидал такого поворота, гаденыш? Душегуб!
Глаза у старшего лейтенанта сверкали огнем, а лицо со зловещей торжествующей улыбкой словно окаменело.
- За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай, сволочь!
- Конфуций! Стой! - отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. - Кому говорю! Стой! Стефаныч, Елагин, держите его!
Но весь багровый Трофимов уже сорвал с плеча АКМ и, не раздумывая, в упор всадил в "заложника" длинную очередь. Боевик плюхнулся, словно куль, в измочаленную траками "бэшек" грязь. Дернулся. Затих.
Все от неожиданности обмерли. Такого поворота событий ни кто не ожидал. Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за ним спешил встревоженный капитан Михайлов, которые со старейшинами о чем-то упорно спорили у ворот дома местного муфтия.
- Вы что, скоты, совсем оборзели! - сердито заорал майор. - Вы чего себе позволяете! Уроды!
Над убитым стоял старший лейтенант Трофимов с темными дикими глазами, его всего трясло как малярийного.
К Сафонову наклонился капитан Дудаков и что-то тихо тому сказал.
- Да-а, - протянул Сафронов. - Ну и дела! Надо же! Займись им! Неровен час, еще чего-нибудь отчубучит! - он кивнул в сторону Трофимова.
- Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада!
Капитан Дудаков оглянулся.
- Чернышов! Проводи лейтенанта Трофимова! Не в себе он! К братьям Исаевым отведи! Головой отвечаешь! Вот, фляжку прихвати! Пусть остограммится!
Рядовой Чернышов и Трофимов понуро брели по улице в сторону мечети, куда после зачистки стали стекаться все группы.
- Вчера, на "фишке" с Кучерявым перебздели, чуть не обделались! - прервал тягостное молчание Танцор. - Слышим, где-то слева банка консервная забренчала. Ну, думаю все, п…дец! "Чехи"! Полрожка выпустил, и Кучерявый не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушонки вылизывала!
Неожиданно у стоящего впереди "бэтээра" раздались женские крики и отборная ругань. Какие-то трое неизвестных контрактников из "усиления" с картонной коробкой и большой сумкой, с которыми обычно ездят за товаром "челноки", отбивались от вцепившейся в добро молодой чеченки, похоже, торговавшей на улице.
- Отдайте, мужики! - твердо сказал Конфуций, загородив, военным дорогу. Его глаза устало смотрели на контрактников, в них не было ни угрозы, ни злости. Это были глаза смертельно уставшего человека вернувшегося с тяжелой работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.
- Ты, что, лейтеха? Ошалел, что ли?
- Совсем рехнулся?
- Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!
- Ее Ахмед или там Саид, еб…ный, будет по нам пулять из-за угла в спину, а мы должны конституционный порядок здесь наводить? Так, что ли? - стал возмущаться заросший рыжей щетиной высокий мордастый прапорщик с желтыми прокуренными зубами.
- Вот именно, порядок! Правильно говоришь, приятель! - невозмутимо сказал Конфуций, глядя сквозь него тусклыми глазами.
- Да, пошел ты на хер!
- Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители…
- Пидор, ты вонючий, а не победитель, - сказал, как отрубил Конфуций и презрительно сплюнул себе под ноги.
- Лейтеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!
- Откуда ты такой хороший, правильный взялся? - встрял в разговор второй, румяный плотный сержант с бегающими глазами, держа обеими руками картонную коробку.
- Оттуда не возвращаются! - отрезал, мгновенно побагровев, Конфуций и угрожающе передернул затвор; вылетевший патрон, блеснув на солнце медным бочком, упал в двух метрах в дорожную слякоть.
Молодая чеченка в сбившемся на бок платке, почувствовав, что назревает что-то недоброе, отпустила из рук сумку и отпрянула в сторону.
- Значит, своих мочить?
- Из-за этой дрянной сучки?
- С оружием-то все мы - Робин Гуды! А так? На кулачках? Слабо, лейтенант?
Конфуций, не меняясь в лице, протянул свой АКМ Чернышову, стоящему рядом.
- Подержи, Танцор!
- Конфуций, может не надо, - стал отговаривать "собровца" побледневший Чернышов.
- Надо, Танцор, надо.
- Лейтеха! У тебя, наверное, не все дома? Ты хорошо подумал? - с ехидной улыбкой спросил контрактник с коробкой.
- Ну, лейтенант, гляди! Сам напросился! - ухмыльнулся мордастый прапорщик.
- Фонарик тебе теперь ночью точно не понадобится! Освещать округу фингалом будешь! Верно, Игорек? - живо откликнулся третий.
- Вместо прожектора! - вставил Игорек.
- Только в пах, чур, не бить!
- Паша, лейту, точно п…дец!
- Подожди, пусть "разгрузку" сымет, а то еще как бы не запарился, бедолага!
- Не успеет! Отоварим по первое число! - отозвался Паша.
Прапорщик передал оружие товарищу и принял боевую стойку, насмешливо взглянув на Трофимова.
- Ну! Мохаммед Али, гонг?
Ноги бойцов скользили и чавкали в раскисшем месиве дороги. Выбирая для атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего "собровца".
Контрактник, сделав левой ложный выпад, неожиданно нанес молниеносный удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
- Неплохо, неплохо, - цедил, криво усмехаясь, прапорщик, наступая.
- Ну, все! Каюк, тебе! - вновь сделав ложный выпад, он двинул Конфуция ногой, но тот отбил удар кулаком и тут же въехал нападавшему в челюсть. Слышно было, как клацнули зубы.
- Ах, вот, мы какие? - вспылил Паша, набычившись.
Размашисто рубя крепкими кулаками воздух, ринулся вперед. Конфуций, парировав серию ударов блоками, изловчился, поймал противника за рукав, крутанул его вокруг себя и быстро присел на колено. Контрактника словно кто-то невидимый оторвал от земли; он, мотнув в воздухе уляпанными "берцами", с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в забор. Конфуций тут же оседлал его и привычно как на задержании заломил за спину руку. Уткнувшись поцарапанной физиономией в треснувшие доски, прапорщик бубнил:
- Ну, все, лейтенант! Все! Все! Твоя взяла! Хер с тобой! Все! Отпусти же!
Конфуций отпихнул от себя поверженного противника, поднялся, вытер перемазанное колено о серый штакетник забора.
- Ну и здоров, же ты! Но все равно, ты не прав, лейтеха! Нашел, кого защищать! Черножопых! Пошли, ребята!
Злые недовольные контрактники, оставив на земле коробку и сумку, с матерком вскарабкались на уляпанный "бэтээр".
- Ну, ты даешь, лейтенант! - крикнул сверху сержант. - Ловко устроился! "Носорогов", значит, бля, крышуешь!
- Заткнись, "махра"! Памперсы подтяни! - отозвался за Конфуция Свят Чернышов.
- Ладненько! Свидемся еще!
Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
- Пингвин! Трогай! Поехали!
Рыгнув удушливым дымом с сажей, БТР покатил вдоль улицы.
- Танцор, дай фляжку! - сказал Конфуций, устало облокатившись локтями на хлипкий забор и уставившись в пространство отрешенным мрачным взглядом. Чернышов достал из-за пазухи Сафроновскую фляжку, которую ему передал для Трофимова капитан Дудаков. Отвинтив крышку, "собровец", выдохнув, сделал несколько жадных глотков. Фыркнул, передернулся, сплюнул.
- Говнюки! Какие все-таки говнюки! - вырвалось у него.
В плен к дудаевцам прапорщик Алексей Трофимов попал осенью 95-го. Ему навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
Было довольно жарко. В самом разгаре стояло бабье лето. Громко стрекотали кузнечики, прощаясь с теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька Феоктистов, который шел впереди, подорвался на мине, когда они вышли на тропинку за заброшенным коровником с облупившимися стенами и провалившейся гнилой крышей.
Трофимов поднял голову, стряхнул с себя землю. Санек неподвижно лежал на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли от места взрыва. От соседнего дома к ним, оглядываясь по сторонам, бежали встревоженные сержант Куприянов и старший лейтенант Заломов. Алексей поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело, уши заложило. Он смотрел внимательно под ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в развалинах бывшей кузни, что маячили в ста пятидесяти метрах от коровника, и очередь оттуда прошлась сбоку от прапорщика по кустам лебеды и полыни. Он упал, вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад к коровнику. Из амбразуры развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.
Конфуций, укрывшись за углом, от волнения еле перевел дух и начал короткими жалящими очередями обстреливать развалины. Он чувствовал, что физиономия у него буквально горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри расширились и трепетали от учащенного дыхания. Вдруг, лежащий впереди, окровавленный Санек зашевелился, зацарапал растопыренными пальцами землю и громко закричал.
- Бля! Положит парня, как пить дать! - крикнул подбежавший Куприянов, устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. - Игорь, долбани мухой!
Старший лейтенант раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.
- Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! - сержант пристегнул спаренный магазин другой стороной.
Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
- Работай! - проорал сержант.
За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
- Прикройте меня! - крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок к сараю. У стены он опустил тяжелораненого на землю. Глаза у Санька были словно остекленевшие неживые, смотревшие куда-то сквозь них. Он продолжал дико кричать.
- Говори с ним! - Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком в бок.
- Что говорить?
- Да о чем угодно! Только говори!
- Тормоши его! Не давай в отключку уйти! - зло бросил старший лейтенант, извлекая шприц с промедолом и вкалывая противошоковый укол. Тем временем Куприянов хладнокровно перетягивал судорожно дергающийся окровавленный обрубок ноги. Затем вытащил из ножен штык-нож и обрубил сухожилия, на которых болталось кровавое месиво оставшееся от былой конечности.
- Еще пакет давай! Посекло, бля!
- Не приведи господь!
- Расстегни ремень!
- Бля!
- Игорь! П…дец, парню!
- Кишки зацепило?
- Не довезем!
- На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!
- Саня! Саня! Слышишь меня!
- Ни хера не реагирует!
- Санек! Слышишь меня! - Трофимов, держа голову напарника на коленях, настойчиво похлопывал того по щекам.
- Приподыми его! - сказал Заломов сержанту. - Руку просуну!
- Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае…
Слова застряли у Трофимова в горле. За спинами, склонившихся над раненым, Куприянова и Заломова словно из-под земли выросли четверо вооруженных боевиков. Крайний из них, плотный рыжеватый "чех", в тельняшке под камуфляжем с зеленой повязкой на голове, дал очередь в спину ничего неподозревавшему Заломову. Того отбросило вперед на дико орущего Санька. Следующей очередью было покончено с Феоктистовым. Алексея и Куприянова тут же обезоружили.
В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли почти четыре месяца. Это были четыре месяца ада, четыре месяца страха и унижений, четыре месяца издевательств и избиений, четыре месяца изуверских истязаний и убийств. Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали на глазах у остальных пленных. Устраивая "представление". Куприянов, у которого отняли "берцы" сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги, разбитой вдрызг, рваной обуви. От обморожения пальцы на ногах у него почернели и распухли: появились признаки гангрены. Адская боль, буквально, рвала его на части, безжалостно скручивала его в пружину. Он страшно страдал, еле ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.
Особенно изощренно из боевиков зверствовали Ваха по кличке Черный Абрек, заплечных дел мастер, и один молодой рыжий хохол из снайперов. Последний, не церемонясь, резал уши и пальцы.
Это был обычный день ничем невыделяющийся из остальных. Одна группа боевиков с афганцем-инструктором, разложив на разостланном брезенте радиодетонары, готовила из фугасов взрывные устройства, другая же как неприкаянная слонялась со скучающими лицами. Из пещеры появился, зевая, опухший невыспавшийся Ваха, сегодня он был явно не в настроении.