С месяц назад Даренский не поладил с начальником отдела Быковым. Как-то перед началом наступления советских войск на одном из участков фронта он высказал и обосновал мнение, что несколько южней места предполагаемого прорыва противник концентрирует силы и готовит удар.
Начальник отдела назвал его доклад чепухой. Даренский вспылил. Быков, как выражаются, "поставил его по команде "смирно"", но Даренский продолжал утверждать свое. Быков обругал его и тут же дал приказ о его увольнении во фронтовой резерв.
- Вы знаете, я работников строго сужу,- сказал Новиков,- но определенно: если б мне дали командную должность, я бы взял вас к себе в начальники штаба. У вас нюх, интуиция хорошая, а это важно, когда глядишь на карту. Правда, вот насчет женского пола у вас слабость, но кто без слабостей.
Даренский быстро оглядел его живыми, весело блеснувшими карими глазами и усмехнулся, сверкнув золотым зубом:
- Одна беда, не дают вам дивизии.
Новиков подошел к окну, сел рядом с Даренским и сказал:
- Вот что, я сегодня с Быковым обязательно поговорю.
Даренский сказал:
- Спасибо большое.
- Ну это вы бросьте - "спасибо".
Когда Даренский выходил из комнаты, Новиков вдруг спросил его:
- Виталий Алексеевич, вам новая живопись нравится?
Даренский оторопело посмотрел на него, потом рассмеялся и сказал:
- Новая живопись? Отнюдь нет.
- Но ведь как ни говори - новая.
- Ну и что же,- пожал плечами Даренский.- Вот о Рембрандте никто не скажет: старое, новое. О нем скажут: вечное. Разрешите идти?
- Да, пожалуйста,- протяжно сказал Новиков и наклонился над картой.
А через несколько минут вошла старшая машинистка Ангелина Тарасовна и, вытирая заплаканные глаза, спросила:
- Это верно, товарищ полковник, что Даренского отчислили?
Новиков резко сказал:
- Занимайтесь, пожалуйста, своими служебными делами.
В пять часов Новиков докладывал обстановку генерал-майору Быкову.
- Что там у вас? - спросил Быков и сердито посмотрел на стоявшую перед ним чернильницу. Он невольно раздражался, когда видел Новикова, словно тот, принося ежедневно тяжелые известия, именно и был виновником всех перипетий отступления.
Летнее солнце ярко освещало долины, реки и степи на карте, белые руки генерала.
Новиков размеренным голосом называл населенные пункты, начальник отдела отмечал их на своей карте карандашом, кивая головой, повторял:
- Так, так…
Новиков кончил перечисление, и генеральская рука, державшая карандаш, пропутешествовав с севера на юг, до устья Дона, остановилась.
Быков поднял голову и спросил:
- У вас все?
- Все,- ответил Новиков.
Быков составлял доклад о событиях, уже происшедших в начале месяца, и Новиков видел, что он встревожен обстоятельствами отчетной работы больше, чем событиями сегодняшней живой и грозной действительности.
Он стал объяснять Новикову движение армий, напирая на слова "ось" и "темп". Все это касалось прошедшего времени.
- Видите,- говорил он, водя тупым концом карандаша по карте,- ось движения тридцать восьмой проходит по совершенно точной прямой - темп отхода двадцать первой все замедляется.
И он, взяв линеечку, стал прикладывать ее к карте. Новиков сказал:
- Разрешите, товарищ генерал. Беда в том, что с такой осью да с такими темпами мы и на Дону не удержимся, а на подходе к нам никого нет.
Быков потер резиночкой солнечное пятно, переползавшее на красную ось движения одного из соединений, и сказал слова, которые Новиков часто слышал от него:
- Это не наше дело, над нами тоже есть начальство, резервами располагает Ставка, а не фронт.
После этого Быков посмотрел внимательно на ногти своей левой руки и недовольным голосом сказал:
- Сегодня генерал-лейтенант докладывает маршалу, вы, товарищ полковник, находи́тесь неотлучно в отделе: вас вызовут. А сейчас можете быть свободны.
Новиков понял недовольство Быкова. Начальник отдела относился к нему холодно. Когда стоял вопрос о выдвижении Новикова на старшую должность первого заместителя, Быков сказал: "Да, собственно, работник хороший, в этом ошибочного нет ничего, но, знаете, все-таки он неуживчивый, с самомнением, не сумеет организовать в работе людей".
Когда Новикова хотели представить к Красному Знамени, Быков сказал: "Хватит с него и звездочки", и он, действительно, получил Красную Звезду. Но когда Новикова зимой хотели забрать в штаб направления, Быков всполошился, стал хлопотать, писал объяснительную записку о том, что без Новикова он никак не может обойтись, и так же категорически отказался поддержать Новикова, когда тот подал рапорт о своем желании перейти на строевую должность.
Когда кого-либо из сотрудников отдела спрашивали, где получить те или другие сложные сведения либо кто может осветить запутанный вопрос, сотрудник убежденно говорил: "Лучше прямо к Новикову идите, а то Быков вас еще в приемной поманежит часика полтора, он либо заседает, либо доклад принимает, либо отдыхает, а потом скажет: "Спросите Новикова, я ему это дело поручал"".
Комендант из уважения, а не по рангу давал Новикову на каждом новом положении хорошую квартиру; начальник АХО , человек без иллюзий, выдавал ему лучший габардин на костюм и лучшие папиросы, и даже официантки в столовой подавали ему обед вне очереди и говорили:
- У полковника минуты свободной нет, ему ждать нельзя!
Секретарь Военного совета, батальонный комиссар Чепрак рассказывал однажды Новикову, как заместитель командующего, просматривая список вызванных на важное совещание, сказал:
- Быков есть Быков. Вызовите полковника Новикова.
И видимо, Быков знал о таких вещах и не любил, когда Новикова вызывали на совещания. В последнее время он обижался и сердился на Новикова - тот подал начальнику штаба докладную записку, в которой излагал свои мысли и предложения, критически разбирал важную операцию. Быков знал от адъютанта, что докладная записка заинтересовала командующего. Его обижало, что Новиков подал записку, минуя своего непосредственного начальника, и даже не посоветовался с ним.
Он считал себя опытным и ценным работником, знатоком всех уставных положений, правил и норм, организатором сложной, многоэтажной документации - все дела и архивы находились у него в идеальном порядке, дисциплина среди сотрудников была на большой высоте. Он считал, что вести войну легче и проще, чем преподавать правила войны.
Иногда он задавал странные вопросы:
- То есть как это не было боеприпасов?
- Да ведь склад был взорван, а на ДОП не подвезли,- отвечали ему.
- Не знаю, не знаю, это никуда не годится, они обязаны были иметь полтора боекомплекта,- говорил он и пожимал плечами.
Новиков, глядя на хмурое лицо Быкова, подумал, что в личных делах начальник отдела умеет проявлять гибкость и изобретательность, умело поддерживает свой авторитет; здесь-то он быстро применяется к обстоятельствам, умеет отпихнуть кого следует, умеет показать товар лицом, то, что называется - ударить так, чтобы зазвенело, хотя такое поведение ни в каких правилах, уставах и нормах не обозначено.
Новиков, присмотревшись, заключил, что и знания Быкова сомнительны.
Он сказал:
- Афанасий Георгиевич, разрешите поговорить по одному вопросу.
Он назвал Быкова по имени и отчеству, намекая этим, что служебный разговор кончился и он просит разговора по личному поводу. Быков, поняв это, указал ему на стул:
- Пожалуйста, слушаю вас.
- Афанасий Георгиевич, я о Даренском,- сказал Новиков.
- То есть? - спросил Быков и поднял брови.- О чем, собственно?
По недоуменному выражению его лица Новиков понял, что разговор обречен на неудачу, и рассердился.
- Да вы знаете о чем: он работник ценный, зачем ему мотаться в резерве, мог бы дело делать.
Быков покачал головой:
- Мне он не нужен, думаю, и вы без него обойдетесь.
- Но ведь по существу в том споре он прав оказался.
- Тут дело не в существе, вернее, не в этом существо.
- В этом и существо. У него замечательное умение по небольшому количеству данных быстро разгадать обстановку, намерения противника.
- Мне в отделе гадалки не нужны, пусть идет в разведотдел.
Новиков вздохнул:
- Право же, странно, человек создан, можно сказать, природой для штабной работы, а вы его не хотите использовать. А я, танкист, не штабной работник, подаю рапорт - вы меня не отпускаете…
Быков закряхтел, вынул карманные золотые часы, удивленно наморщил лоб и приложил часы к уху.
"Обедать собрался",- подумал Новиков.
- Вот, у меня все,- сказал Быков.- Можете быть свободны.
25
[Новикова вызвали к одиннадцати часам вечера. Рослый автоматчик одновременно почтительно и фамильярно спросил вполголоса:
- Вам куда, товарищ полковник?
Ощущение, возникавшее у Новикова в приемной командующего, всегда было одинаково, где бы ни расположился штаб - в сумрачных высоких залах старинного дворца или в маленькой мазанке с веселым палисадником. Всегда в приемной на окнах висели занавески и стоял полумрак, а люди говорили шепотом, то и дело оглядываясь на дверь; всегда генералы, ожидавшие приема, казались взволнованными, и даже телефоны звонили приглушенно, боясь потревожить торжественную обстановку.
В приемной ожидавших не было, Новиков пришел первым. За письменным столом сидел секретарь Военного совета Чепрак, с желто-серым лицом человека, спящего днем и работающего ночью. Чепрак, нахмурившись, читал книгу.
Ординарец в медалях ужинал, поставив на подоконник тарелку. Увидя Новикова, он со вздохом поднялся и, лениво ступая, грустно позвякивая медалями, ушел с тарелкой в соседнюю комнату.
- Нету? - спросил вполголоса Новиков и кивнул на дверь.
- Есть, у себя,- ответил Чепрак не тем голосом, которым он обычно разговаривал в приемной, а самым обычным, которым говорил в столовой, и, похлопав ладонью по книге, сказал: - Вот жили мирные люди!
Чепрак встал и прошелся по комнате, потом подошел к подоконнику, у которого только что ел ординарец, и знаком пригласил Новикова. И когда Новиков подошел к нему, Чепрак, вдруг перейдя на украинский язык, которого Новиков от него ни разу не слышал, сказал:
- Чи вы чулы?
Новиков вопросительно глядел на него, и Чепрак, заглянув ему прямо в глаза своими умными, всегда насмешливыми, прищуренными глазами, сказал:
- Вы, мабудь, знаете, хто зараз Южным фронтом командуе?
- Знаю.
- Ни, мабудь, зналы, а зараз не знаете, бо вже не командуе,- и, откинув голову, оглядел Новикова, поражен ли он новостью. Новикова известие не потрясло, но он видел волнение секретаря Военного совета и понял, чем вызвано это волнение.
Он видел, что Чепрак ждет от него вопросов или хотя бы вопросительного движения. Но Новиков не задал вопроса и не кивнул вопросительно.
- Все теперь может быть, мало ли что,- и Чепрак развел руками.- Был один такой разговор: слишком привыкли отступать от Тарнополя до Волги, психология стала такая - отступать да отступать,- говорил он, видимо повторяя слова, ставшие ему известными.- Вот и штаб наш двенадцатого числа переименован из Юго-Западного в Сталинградский. Теперь и нет такого направления, Юго-Западного.
- Это кто сказал? - спросил Новиков.
Чепрак улыбнулся и, не отвечая на вопрос, сказал:
- Могут наше управление вывести в резерв, отведут, поставят где-нибудь за Волгу, а Дон поручат новому фронту. Сформируют новый штаб, а?
- Это ваше предположение?
Чепрак сказал:
- Словом, был один разговор по ВЧ, а кто, что - это я не скажу.- Он огляделся по сторонам и задумчиво, видимо чувствуя перемены и в личной своей судьбе, сказал: - Помните, в Валуйках вы вышли из аппаратной, веселый, и сказали мне: "Битва за Харьков выиграна", а в этот час противник как раз и ударил с Изюм-Барвенкова на Балаклею.
Новиков сердито спросил:
- Что ж вы именно сейчас это вспомнили, так не полагается, война есть война. Да уж если вспоминать, не я один так говорил, а кое-кто повыше меня.
Чепрак пожал плечами:
- Просто вспомнил… Какие там люди были: Городнянский, и сам командующий фронтом генерал-лейтенант Костенко, и командиры дивизий Бобкин, и Степанов, и Куклин, а корреспондент какой славный, Розенфельд, сутки мог рассказывать, до сих пор за них душа болит. Все погибли!
Заседание началось с опозданием.
В приемной собралось начальство столь высокое, что и генерал-майоры не решались сидеть на стульях и на диванах, а, стоя у окон, негромко беседовали, оглядываясь на закрытую дверь кабинета командующего. Быстрыми шагами вошел член Военного совета фронта Иванчин, кивая приветствовавшим его подчиненным. Озабоченное лицо его казалось утомленным, а движения были быстрые, резкие.
Он громко спросил у секретаря:
- У себя?
Чепрак торопливо ответил:
- У себя, но просил несколько минут подождать.
Он произнес эту фразу с тем виноватым и почтительным выражением, с которым подчиненные иногда передают слова начальника, как бы сожалея, что не в их власти что-либо изменить здесь: зависело бы от него - с радостью бы раскрыл дверь перед Иванчиным.
Иванчин оглянулся на ожидавших, окликнул командующего артиллерией:
- Как на городской квартире, малярия не тревожит?
Командующий артиллерией единственный в приемной говорил в полный голос; он в этот момент смеялся тому, что шепотом рассказывал толстоплечий и полногрудый генерал, приехавший на днях из Москвы.
- Нет, пока благополучно,- сказал командующий артиллерией и указал Иванчину на своего собеседника.- Вот, представьте, приятеля встретил, вместе в Средней Азии служили.
Он подошел к Иванчину, и они заговорили короткими словами, которые бывают понятны людям, каждодневно встречающимся на общей работе.
- Ну а с этим, вчерашним, как? - услышал Новиков вопрос командующего артиллерией.
- Окончание в следующем номере, как говорится,- ответил Иванчин, и командующий артиллерией рассмеялся, прикрыв рот толстой, широкой ладонью.
На лицах людей, прислушивающихся к разговору старших начальников, видно было желание разгадать, к чему относятся эти слова, но разгадать их было трудно - к чему только они не могли относиться! Как почти всегда бывает, люди, собравшиеся для важного дела, старались до поры не говорить о тревожившем и мучившем их, а вели посторонние разговоры. Новиков слышал басистый генеральский голос:
- Представляешь - гостеприимство: приходят мои люди и докладывают: "Столовые наши еще не развернулись, сотрудники пошли в столовую здешнего военного округа, а там проверяют талоны, по фронтовым не пускают, а местных тыловиков - пожалуйте".
- Безобразие,- сказал второй.- Я позвонил Иванчину: оказывается, есть договоренность с командующим округом Герасименко, а местные головотяпы изменили: изволь видеть, в столовой переполнение, и сотрудники штаба округа опаздывают на работу, не укладываются в обеденный перерыв.
- Ну и что, чем же кончилось? - спросил невысокий румяный генерал из разведотдела, час назад вернувшийся из армии и не знавший этой истории.
- А кончилось просто,- и второй собеседник незаметно указал на члена Военного совета,- снял трубку, сказал командующему округом два словца, так после этого интендант с хлебом-солью всех фронтовых в дверях встречал.
Начальник разведотдела спросил у Быкова:
- Как квартира на новом положении, хорошая?
- Хорошая, с ванной, окна на юг,- ответил Быков.
- Я уже отвык от городских квартир, даже странно как-то показалось. А ванна - бог с ней, приехал - и прямо в баню, это по-нашему.
Генерал, начавший разговор о столовой, спросил у разведчика:
- Благополучно доехали, товарищ генерал?
- Ох,- ответил тот,- днем закаялся ездить.
- Пришлось в канаву пикировать, как мой водитель говорит?
- Не спрашивайте,- рассмеялся генерал-разведчик,- особенно, когда к Дону подъезжал, бреют прямо, три раза из машины выскакивал, думал, уж не доеду.
В эту минуту приоткрылась дверь и негромкий, сипловатый голос сказал:
- Прошу, товарищи, ко мне.
И сразу стало тихо, все лица сделались серьезными и хмурыми, и сразу забылся легкий смешливый разговор: этим разговором люди хоть на минуту, да отгораживались от суровой действительности. Да, есть такое свойство у нашего человека, солдат ли он, генерал ли - посмеяться и пошутить, когда уж очень плохо на сердце, когда свинцом лежит на душе горькая беда.
Голова командующего была тщательно выбрита, и даже при ярком свете электричества нельзя было отличить границу между лысиной и побритой частью головы.
Он прошелся по комнате, мельком и в то же время пытливо заглядывая в лица вытянувшихся перед ним генералов, кивал головой, потрогал пальцами маскировку окна, помедлил немного и сел за стол, положил свои большие крестьянские руки на карту и несколько мгновений, при общем молчании, размышлял, потом тряхнул головой и нетерпеливо, точно не его ждали, а заставляли его ждать, сказал:
- Что же, пора, начнем!
Докладывал заместитель начальника штаба.
- Был бы Баграмян, он бы доложил,- шепотом сказал сидевший рядом с Новиковым начальник разведотдела.
Докладчик начал с вопросов снабжения. Степные железные дороги находились под воздействием авиации, в последние дни немецкие самолеты начали минировать Волгу. Имелось уже сообщение о гибели грузового парохода на участке между Камышином и Сталинградом. Стоял вопрос о подвозе подкреплений и грузов по заволжской железной дороге Саратов-Астрахань. Но и эта дорога уже находилась в радиусе действия немецких бомбардировщиков; да, кроме того, доставка грузов из-за Волги была сопряжена с тремя перевалками: от железной дороги к Волге, через Волгу в Сталинград и от Сталинграда к фронту. Авиация противника энергично бомбит донские переправы. Докладчик дальше сказал, что паралич волжской транспортной артерии становится реальностью сегодняшнего и завтрашнего дней.
Иванчин при этих словах вздохнул и тихо сказал:
- Верно!