Женщина, лет тридцати, в потёртом коричневом пальто до колен и коричневом платке, держит под правую руку сгорбленную старушку в чёрной кожаной куртке и тёмной шали, под левую – маленького, хлюпающего носом мальчишку, лет пяти.
Натыкаемся друг на друга так, что чуть лбами не ударяемся. Секунд десять стоим вплотную, молчим, изучаем друг друга глазами.
Мальчик, внимательно осмотрев нас – грязных, полупьяных и усталых, дёрнул женщину за руку, затопал ножками и громко заплакал:
– Ма-а-а!
Ча-ча, выпучив глаза, наклонился к мальчишке и пригрозил автоматом:
– А ну, сопляк, тихо!
– Не плачь, сынок, не бойся! Это наши, русские солдатики. Видишь, как они устали, наверно есть хотят, а ты – плачешь. Не надо, – женщина ласково прижала мальчика к себе, – не плачь, это же наши, они нас не тронут.
– Что вы тут ходите? Тут нет никого! Или вы пожрать захотели? Что вас, ваш Ельцин совсем не кормит? Где ваши походные пайки? Нету? И вы по домам побежали, как тараканы? – схватилась за цевьё автомата Ча-чи старушка.
– Что? – глаза Ча-чи едва не вывалились из орбит. – Кто это тут воняет?
– Нас будете грабить? Русских будете грабить? Алкаши вы, а не солдаты! – отрицательно мотая головой, старушка взревела ещё громче, тряся перед нашими лицами своим маленьким кулачком и срываясь на крик. – Только и можете, у мирных граждан еду отнимать, да деньги трясти!
– Мама, не надо! Не шуми, пожалуйста, не надо! – запричитала женщина и заплакала. – Мама, что же ты так? Что ты их…
– А что? Нажрались, сволочи, как свиньи, да бродят тут, корчат из себя воинов-освободителей! Совсем забыли, чем солдаты заниматься должны! Если воевать не умеют, если не могут чеченов энтих, бандитов победить, то хотя бы погибнуть достойно, как божьи люди, как настоящие солдаты своего Отечества, они могут?
Старушка повернулась к Соседу:
– Можете, или нет? Или надо обязательно нажраться до поросячьего визга и детей ходить-пугать, а?
– Тихо, мать, не галди! Русских никто обижать не собирается! Идите, как шли, своей дорогою, а мы пойдём своею, – наклонившись к старушке, вежливо произнёс Сосед. – Идите, с Богом, идите!
– Ишь ты, грабить! Дура старая! Мы защищать её приехали, за хер знает скока километров приехали! Дура, ещё за автомат дёргает, – кипел Ча-ча. – Ай, да пошли вы все, вам ни хрена не понять, каково нам здесь!
Мы свернули в следующий проулок. В глаза сразу бросился трёхэтажный особняк из красного кирпича. С виду – нетронутый. И забор целый, высокий, прочный, из листового железа. Я предложил проникнуть туда. Сосед посмотрел повнимательней и возразил:
– Не верю, чтоб такой дворец просто так бросили. Минимум – он заминирован. Лучше пойдём туда, куда Ча-ча скажет. Он же у нас спец, с чутьём.
– А пойдём мы – туда! – Ча-ча указал на соседствующий с коттеджем обычный сельский домик. – Там точно что-то есть!
Подбегаем к деревянному забору, оглядываемся. Никого не видно и не слышно. Можно действовать. Улыбаюсь, как дурак. Сосед сосредоточен. Ча-ча начинает отсчёт. На счёт "три", пинком открываю калитку и забегаю во двор. Обгоняя меня, Сосед мчится к двери. Дверь оказывается приоткрытой, и Сосед сходу забегает внутрь. Я и Ча-ча – следом за ним. Узкая веранда, заставленная подгорелыми кастрюльками и сковородками, затем тесная прихожая, забросанная грязной обувью, потасканными нестиранными штанами, кофтами и рубашками. На узкой тройной вешалке – фуфайка, фетровая шляпа, драповая кепка и голубая детская болоньевая куртка с капюшоном. Когда я был маленьким, у соседской девочки была такая же куртка и, заигрывая, ей в капюшон я всегда подбрасывал снежки.
– Осторожно, за растяжками смотри! – шепчет Ча-ча.
– Есть кто дома? Хозяева? – Сосед вытаскивает из кармана гранату. – Считаю до трёх! Потом бросаю в зал гранату! Раз, два, три!
Тишина. Похоже, никого нет, но Сосед, стоя с серьёзным лицом, всё ещё держит эфку в руке:
– Бросаю!
– Никого нет, айда, проходим! Усман – ты за мной, Сосед – охраняешь выход! – забирая из рук Соседа гранату, приказывает Ча-ча.
И в зале, и в спальне чисто, прибрано. Из дома ничего не вынесено, все пожитки на месте. Похоже, что люди ушли два-три дня назад, но ничего с собой не взяли. Просто оставили. Кому? Открываю холодильник. Старый, пожелтевший от времени, овальный холодильник "Мир". Там кусок размороженной курицы, литровая банка прокисшего молока, солёные огурцы в трёхлитровой банке, две консервы. Водки нет. Закрыв холодильник, замечаю иконку на полочке в углу кухни.
– Пацаны, здесь русские живут!
– А мы, чё? Мешаем что-ль кому? Ща уйдём! – кричит из зала Ча-ча, поднимая за ручку дверь в полу. – Посмотрим подвал и уйдём!
Открыв проход, он отпрыгивает в сторону:
– Если есть кто – подай голос и выходи с поднятыми руками, а не то – гранату брошу! Считаю до трёх! Раз, два, три!
Опять тишина.
– Чё? Эта хата нет никто?
– Нет.
– Брось гранату, на всякий случай, вдруг там засада.
– Да кому надо – засаду в подвале устраивать! Нет там никого. Я спущусь, а ты прикрывай! – и Ча-ча полез в подвал.
– Ну? – интересуюсь я.
– Баранки гну! Нет тут ни хера ничего!
– А как же твоё чутьё? – неутерпев, ехидничаю я.
– Какое, бля, чутьё! Тут, поди, одни интеллигенты хреновы жили. Одни книги. Даже маринадов никаких нет, ни то, чтоб водка была.
Я лёг на пол и заглянул в подвал:
– Темно!
Ча-ча нашарил какой-то фонарик и посветил мне.
– И точно, одни книги! – удивился я. – Целая государственная ленинская библиотека! Ладно, вылазь давай, старушка ты моя, библиотекарша очкастая!
Большой, размером с сам зал, подвал полностью заставлен полками с книгами. Удивительно. Или тут жили ценители и знатоки литературы, или я не знаю, что и подумать. Ну, не вместо дров же они книгами запаслись. Не знаю.
Мы вышла на улицу.
– Ну, нашли чего? – глядя на наши пустые руки и недовольные лица, с усмешкой спросил Сосед.
– Там русские жили. Иконка даже у них есть.
– Ага, библиотекари какие-то, в очко знатокам их! – перекривился Ча-ча. – Они и жрали, наверно, книги. На завтрак – книги, на обед – книги, на ужин…
– Кончай а, ты как ребёнок прям.
Вышли со двора. Где-то недалеко стрекотали пулемёты, а мы, с пустыми руками, стояли и думали, как жить дальше.
– Скоро возвращаться надо уже.
– Знаю! Давай так, проверим вон тот дом – и назад.
– И там нас ждут сказочные богатства?
– Пошли!
Не то, чтоб калитка, ворота оказались открытыми. Проверив их на предмет растяжек, я и Ча-ча забежали во двор и присели под окном веранды. Сосед прикрывал с улицы. На корячках, стараясь не шуметь, медленно подобрались к двери, осмотрелись.
– Мне видно: дверь не заперта! – и только Ча-ча протянул руку к двери, как она настежь распахнулась.
Держа в одной руке рулон туалетной бумаги, а другой – опираясь на косяк, на пороге, в трико со свисшими коленками, в модных белых кроссовках и помятой спортивной олимпийке, появился мертвецки пьяный мужик. Среднего возраста, лет сорока. Волосы дыбом в разные стороны, недельная щетина на щеках, за километр – запах перегара. Очумелыми глазищами посмотрев на нас сверху вниз, он заплетающимся языком произнёс:
– Сюре дика ейла ха.
– Руки вверх, контра! – вскакивая, заорал во всю глотку Ча-ча. – Думал, свои здесь шастают? Ждал кого-то? Сучччара!
Мужик молниеносно поднял руки, выронил бумагу. Ча-ча ткнул ему в пузо ствол АКСа.
На крик во двор вполз Сосед. Не вставая, он поинтересовался:
– Случилось чего?
– Всё в норме! – кивнул Ча-ча. – А ты чё лежишь, ползаешь?
– А вдруг из дома обстреляют?
– Есть ещё кто в доме? – чуть не оглушил мужика Ча-ча. – Обманешь, сука, я тебе кишки выпущу! Я тебе тут не Минздрав, предупреждать не буду, если что подозрительное – стреляю сразу! Одно лишнее движение – всё, хана тебе, шурик!
– Нет, нет, в доме никого нет! – задёргал головой мужик. – Я один здесь, все ушли давно, в деревню поехали. Неделя я один. Один!
– А ща мы и проверим. Руки за голову! Иди первым!
– Да, да, я понял! Не стреляй, не надо! Не убивай! У меня отец совсем больной, один останется – не выживет!
– Где он?
– В подвале сидит!
– Ты же мне только заливал, что в доме никого нет!
– В доме – никого, в подвале – отец. Он старик совсем.
– А ты чё не ушёл в деревню? Воевать остался? Дудаевец? Где оружие?
– Я мирный человек. Рабочий. Всю жизнь на стройке работаю. Экскаваторщик я. Мне война совсем ни к чему. Война для Дудаева и его подельников. Рабочему человеку много не надо. Я и стрелять не умею.
– Ща мы всё проверим! Ну-ка ладони покажи! И плечо! Живо! – обшмонал мужика Ча-ча. – В дом!
Прошли в дом. Осмотрелись. Видать, мужик не врал, что простой рабочий – обстановка в доме доказывала это, никаких излишеств, только самое необходимое.
Вдвоём с Ча-чей спустились в подвал, Сосед с чеченцем остались наверху.
В подвале, между стеллажами и полками, заполненными банками с маринадом, на зелёной старой софе лежал дед. В одежде, в узкой маленькой папахе, из-под которой торчали седые волосы, в белых шерстяных носках. Старый-старый дед. Рядом лежал ошкуренный деревянный посох.
– Здорово, дед! Как здоровье? Оружие есть?
– Агуэбилляхи мина шайтану раджим! Бисмилля иррохманиррохим!
– Чё ты пищишь? Оружие, говорю, есть? Или у тебя трость, как у Джеймса Бонда, стреляющая?
– Нет, ничто нет, – еле выговаривая слова, с сильным акцентом прошипел дед.
– Точно? Ты не бойся. Детей, стариков мы не трогаем, мирных не трогаем! Мы оружие ищем. Водку изымаем. Водка есть? Самогонка или медовуха?
– Эй, солдат, – нагнувшись в проём в полу, крикнул сверху пьяный чеченец, – там самогонка есть! В углу, за софой. Хороший совсем самогонка. Забирай!
Ча-ча, заслышав заветное "самогонка есть", ринулся шарить по углам. Найдя шестилитровую стеклянную бутыль, наполненную по горло белой мутной жидкостью, он заулыбался:
– Я же говорил! Где Ча-ча – там удача! Усман, лезь наверх, примешь у меня. Не разбей, осторожно!
– Ладно, дед, аксакал, не обессудь, вассалам, пока! – я стал подниматься по лестнице наверх. – Ча-ча, давай, не тяни! Почапали!
– Всё будет чики-пуки, дед! До скорого! – нежно обнимая бутыль, Ча-ча встал на лестницу и, едва не кувыркнувшись, передал бутыль мне наверх.
– Достали? Слушайте, давай выпьем, а, солдаты, – несмело поглядывая на родной бутыль, с жалостью предложил хозяин дома. – Это совсем последнее у меня. Всё равно, столько не унесёте, тяжело, не удобно будет.
– А ты за нас не переживай, моджахед копчёный, сами разберёмся. Скажи спасибо, что тебя, с твоим дедом, не замочили сгоряча. А то, вызову вертушку и скажу им, что ты – родственник Дудаева, а они быстро сравняют твой дом с землёй.
– Не надо так. Я не родственник. Родственник был бы – здесь не сидел бы давно. Мирно давай. Выпьем за здоровье и разойдёмся.
– Да чё ты всё "бы", да "бы". Наливай!
Тяпнув по стакану самогонки, отличной, надо сказать, самогонки, мы тепло попрощались с хозяином дома, отлили огненной водички себе в трёхлитровую банку, оставили остальное "на память деду", и пошли искать своих.
Петляя в темноте по одинаково разрушенным улочкам частных домов, мы с трудом нашли "дорогу к дому", и вышли к знакомым до боли кварталам.
Шли молча. От напряжения нарваться на засаду или попасть под обстрел, мой легкомысленный хмель как рукой сняло. Я с опаской думал о будущем. В голову лезли силуэты обгрызенных, очумевшими от повсеместного безумия собаками, тел несчастной женщины и её ребёнка. Совсем недавно, они, как самые обычные люди, жили и работали, росли и мечтали, строили планы на будущее, а может, и на море собирались поехать. И вот – всем мечтам конец, а вместо золотистого песка на тёплом пляже, они лежат на холодной земле прожжённого до самих корней деревьев Грозного. Были люди, и, наверное, не самые плохие люди, и вот, секунда, и нет людей. Жестоко, но это реальность сегодняшнего дня. Дня, в котором живу я. Живу сегодня, прямо сейчас. Так, под чёрными крыльями необузданной, ненасытной смерти, проходит моя жизнь. Моя единственная жизнь. И у меня не будет другой жизни, только эта. В нашем мире, в мире, где живу я, существуют миллионы различных способов убить, стереть с лица земли, уничтожить человека, а способ родить – один. Чтобы убить человека – хватит и секунды, чтобы родить, а затем и воспитать, сделать человека человеком, а не человекоподобным – нужны тысячи и тысячи минут упорного целеустремлённого труда. Природа человека жестока и беспощадна, но сама мать-природа, стихия, импульс, ещё более жесток с человеком.
– Усман, ты чё, уснул что-ли? Ты хоть дышишь, нет?
Я встрепенулся. Безумными глазами посмотрел на Соседа. Качнул головой:
– Не сплю.
Мы почти дошли. Осталось перейти последнюю улицу. Мы вышли со двора на широкий асфальт, и совершенно открыто и уверенно пошли на противоположную сторону. Оттуда, нам навстречу, так же неспешно и уверенно шли трое мужчин. Мы поравнялись. В чёрных вязаных шапочках, в мятых, пропитанных гарью линялых фуфайках и в китайских спортивных штанах, с калашами наперевес, слева в метре от нас остановились три духа. Среднего возраста: высокие, крепкие, гордые хозяева своей страны. Они молча смотрели на нас, мы молча смотрели на них. Мы: невысокие, худые, усталые российские солдатики. Что мы делаем на их земле? Выполняем приказ. Чей? Правительства Российской Федерации. Для чего? Для восстановления конституционного порядка. Какого порядка? Кому это нужно? А вот это уже не наше дело.
Прошло около минуты. Я спокойно, без всякого волнения, глазами понятливого, готового к собственной смерти великовозрастного старца, смотрел в глаза одного из чеченцев. Ни испуга, ни переживаний. Наоборот, своим спокойствием я прожигал его глаза насквозь. Он, не встретив ожидаемого страха во взгляде ненавистного салаги-агрессора, немного растерялся. Постояв ещё немного, чеченец отвёл глаза и, отвернувшись, неторопливо пошёл своей дорогой. Остальные, чуть погодя, последовали его примеру.
Мы снова шли молча. Ча-ча, обняв бесценную банку, Сосед, с гранатой в руке, я, с чистой совестью. Мне было так хорошо, будто какой-то тяжкий груз, который я долго повсюду таскал с собой, спал с моих плеч. Я улыбался.
– А ну, стоять! – на входе в "наш" квартал скомандовал моложавый, но хриплый и прокуренный голос. – Вы откуда, детвора?
– Нормальные люди сначала пароль спрашивают. А если бы вместо слов мы свинцом вам ответили?
– Так, значит, где вы шатались? На марадёрку ходили? – вышел к нам молодой и очень маленький грузный человечек в серой пятнистой форме, с красным и потным, лоснящимся от излишнего веса на отвисших щеках, лицом. – Капитан ФСК России! Расследую случаи мародёрства.
– А это что у вас? – показался следующий контрразведчик. – Трофеи?
– Вы знаете, что за мародёрство есть уголовное наказание? Может, вы на нары захотели, детвора? – не унималось лицо довольного сытной пищей хомячка.
– Вот, – Ча-ча передал ему свою ненаглядную банку, – нашли самогон. Больше у нас ничего нет, мы не мародёры, на задании были. А это, – он с искренним сожалением кивнул на потерянную для себя горючку, – так. Не пропадать же добру.
– Самогонка? И где же в этом городе самогонка сама под ноги бросается? Местечко не подскажете?
– Если надо, подсажу, запросто, – закосил под дурачка Ча-ча.
– Да, и куда вас посылали, тоже расскажешь? Не за Дудаевым ли?
– Я – человек свободный. Куда меня взводный пошлёт, туда я и иду, – съязвил Ча-ча, – но вам ничего рассказать не могу.
– Ну ничего у нас нет. Нам идти надо, – не выдержал Сосед.
– А ты что это такой злой, самый умный что-ли? – брызгая слюной, закипело лицо хомячка.
– Ладно, пусть идут. Что их мучить, они и так, вон, намученные! – второй контрразведчик улыбнулся и, забрав самогонку из рук сослуживца, кивнул нам головой. – С миром!
Мы пошли дальше, а офицеры ФСК притаились в ожидании своих следующих жертв. Работа у них такая.
– Прокатило как-то, – выдохнул Ча-ча. – Пронесло! Могли и арестовать, такие случаи у нас уже были!
– Нет, как люди, отдохнуть. А меня понесло на приключения. И нафиг мне всё это надо было, бля! – не ответив на реплику Ча-чи, разговаривал сам с собой не на шутку встревоженный Сосед. – Баран! Лучше бы пожрал, и спать лёг! Баран!
– Ладно вам, самокритики хреновы. Живы, и ладно, – я махнул рукой, и запрыгнул на броню родной БМПшки. – Пришли, самогонщики…