Она бежала к дому, где жил Анатолий. "Может быть, он еще там, не уехал!" - стучало у нее в висках. Но тогда они должны быть вместе! В такую минуту они должны быть рядом. Все их размолвки - это чепуха, глупость, пылинки в сравнении с надвигающейся на всех страшной бедой. Они должны тотчас же ехать домой, в Ленинград.
Уже задыхаясь, Вера подбежала к маленькому одноэтажному домику, перепрыгнула разом обе ступеньки крыльца, толкнула дверь.
Она была заперта. Вера громко, двумя руками стала стучать. Наконец дверь открылась, на пороге стояла немолодая грузная женщина с полотенцем в руках.
- Простите, я хочу узнать… - прерывистым от бега и волнения голосом заговорила Вера. - Анатолий… студент из Ленинграда… у вас живет?
- Кто? - растерянно спросила женщина, и Вере показалось, что она хотя и смотрит на нее, но ничего не видит перед собой.
…Анатолий лежал в крохотной, похожей на закуток комнатке, где умещались только кровать и стул. Его лоб прикрывало свернутое в узкую полосу полотенце.
- Это ты? - произнес Анатолий, не поворачивая головы.
- Что с тобой, Толя? - спросила Вера испуганно.
- Ничего. Здоровенный бугай схватил воспаление легких. - Он говорил устало и зло, и дыхание его было тяжелым и хриплым.
Все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло, Вера опустилась на стул и дотронулась до полотенца, лежащего на его лбу. Оно было сухим и теплым. Вера сняла полотенце и положила руку на его горячий и влажный лоб.
- У тебя высокая температура, Толя! - воскликнула Вера.
- Выше некуда, - усмехнулся Анатолий, - врач сказал - тридцать девять и восемь. Помоги, я сейчас встану… Я знал, что ты придешь и поможешь…
Он положил руки на Верины плечи и попытался приподняться.
- Нет, нет, лежи, тебе нельзя вставать при такой температуре, - настойчиво сказала Вера, снимая его руки со своих плеч, - ты должен лежать!
- Ты… ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь! - крикнул Анатолий. - Неужели ты не слышала радио?! Я должен немедленно ехать в Ленинград!
- Мы поедем завтра, - сказала Вера, прижимая его плечи к подушке. - Завтра у тебя спадет температура, и мы поедем.
- Позови хозяйку, скажи, чтобы дала мою одежду, - сказал, не обращая внимания на ее слова, Анатолий.
Вера вышла в соседнюю комнату. Та женщина теперь сидела за столом, опустив голову, и Вере снова показалось, что мысли ее далеко отсюда и она по-прежнему ничего не видит перед собой.
Вера вернулась и растерянно пожала плечами.
- Все равно, - сказал Анатолий, - я должен…
Он не докончил фразу, охваченный приступом жесткого, судорожного кашля.
Потом кашель прошел. Теперь Анатолий лежал обессиленный, на лице его выступила испарина.
- Я должен ехать… - чуть слышно произнес он, - все это чепуха… Я немедленно должен ехать…
6
В середине июня 1941 года командование Ленинградского округа инспектировало войска и проводило тактические учения.
Они происходили на севере, недалеко от Мурманска. Это направление, так же как и Карельский перешеек, оставалось для войск округа важнейшим оперативным направлением.
Майор Звягинцев был среди тех штабных командиров, которые по приказу командования еще в первых числах июня выехали на север, чтобы подготовить все необходимое к началу учений.
Однако, уже прибыв на место, Звягинцев получил от своего начальства новое указание. Ему было приказано отправиться в Выборгский укрепленный район и принять все необходимые меры к скорейшему окончанию монтажа артиллерийских систем в новых, железобетонных оборонительных сооружениях. Вместе с начальником штаба УРа, подполковником Гороховым, Звягинцев все дни и большую часть ночей занимался проверкой боеготовности дотов и дзотов, качества работы строительных и саперных батальонов, памятуя главное полученное им указание о необходимости как можно скорее закончить монтаж.
…Тот день Звягинцев и Горохов провели, как обычно, вместе, инспектируя объекты. Белые ночи были уже в разгаре, поэтому рабочий день затягивался. Когда Звягинцев и Горохов попрощались, чтобы встретиться рано утром, часы показывали полночь.
Звягинцев вернулся в отведенную ему комнату в командирском общежитии, снял гимнастерку и, по армейской привычке подпоясав себя полотенцем, взял мыльницу и зубную щетку, собираясь идти в умывальню. Но в это время в его комнату постучали. Звягинцев открыл дверь и оказался лицом к лицу с красноармейцем, который, отступив на шаг и вскидывая руку к надвинутой на лоб пилотке, доложил, что подполковник Горохов просит товарища майора немедленно прибыть в штаб.
Звягинцев недоуменно пожал плечами, однако ответил коротко: "Доложите, сейчас буду", - снова натянул гимнастерку, затянул ремень и вышел из дома.
Подполковник ждал Звягинцева в своем кабинете и, как только тот появился, сказал:
- Вот какая петрушка случилась, товарищ майор, - вы уж извините, что спать не дал… Звонили мне сейчас от пограничников. Зовут срочно к себе. Там их человек на ту сторону ходил, а теперь вернулся. Любопытные вещи рассказывает… - Горохов побарабанил пальцами по столу и повторил: - Куда как любопытные!.. Вот я и подумал, сейчас вы здесь старший штабной командир из округа. Не худо бы и вам этого человека послушать. С пограничниками я договорился - не возражают…
Звягинцеву не хотелось ввязываться в дела, которые не касались его по службе. Однако настойчивость Горохова его насторожила. Он не мог не знать, что пограничники, как и все, кто работал в системе Наркомата внутренних дел, обычно ревниво оберегали от посторонних все, что было связано с делами их компетенции.
Он бросил короткий, испытующий взгляд на подполковника. Тот был явно взволнован. Тонкая ниточка его пробора, всегда тщательно расчесанного в любое время дня и ночи, когда Звягинцеву приходилось видеть Горохова, сейчас сбилась куда-то в сторону, исчезла в волосах, спутанных на макушке.
- Хорошо, - коротко сказал Звягинцев и встал. - Я готов.
…Вызванная подполковником "эмка" за пятнадцать минут доставила их в расположение пограничников. Штаб размещался в одноэтажном здании из красного кирпича. Часовой, очевидно, был предупрежден о приезде командиров и, пропуская их, сказал Горохову вполголоса:
- Полковник приказал, чтобы вы сначала к дежурному прошли.
Дежурный, младший лейтенант с красной повязкой на рукаве, вскочил из-за стола:
- Сейчас доложу, товарищ подполковник, одну минуту…
Они присели у дощатого стола, на котором лежала толстая книга в коричневом конторском переплете - для записи дежурств, шахматная доска, несколько потрепанных экземпляров журналов "Пограничник" и "Огонек".
Вскоре дверь открылась, и на пороге появился невысокий, грузный полковник. Горохов и Звягинцев встали.
- Прибыли? - сказал полковник, кивнул Горохову и остановил свой взгляд на Звягинцеве. Тот представился. - Что ж, пойдемте, послушайте, - сказал полковник. - О секретности, думаю, предупреждать не надо, - добавил он, обращаясь главным образом к Звягинцеву. Он еще с минуту постоял на месте и пробормотал, ни к кому не обращаясь, точно про себя: - Голос мне его не нравится…
Затем он махнул рукой, приглашая следовать за собой.
В кабинете полковника на большом, старомодном письменном столе стояла канцелярская лампа под зеленым стеклянным абажуром. Свет лампы падал на стол, и поэтому Звягинцев не сразу разглядел сидящего неподалеку человека.
Когда Звягинцев и Горохов вошли, этот человек встал.
- Сиди, сиди, Тойво, - сказал полковник с каким-то особым вниманием, даже лаской. - Товарищ подполковник - наш армейский сосед, а майор - из штаба округа… Присаживайтесь, товарищи, - добавил он, указывая на стоящие у стены стулья.
Теперь Звягинцев мог рассмотреть того, кого полковник называл просто по имени: "Тойво".
Это был человек лет пятидесяти, низкого роста, в крестьянской одежде, с невыразительным, блеклым лицом, на котором белесые брови были почти неразличимы. Казалось, все на этом лице - губы, нос, брови - намечено лишь пунктиром. Такое лицо совершенно не запоминалось. Его трудно было восстановить в воображении.
Полковник сел в деревянное кресло за столом.
- Так вот, Тойво, - сказал он, придвигая к себе блокнот, - давай начнем сначала. Пусть товарищи тоже послушают. Итак…
- Там… немцев много, - сказал после паузы Тойво.
У него был тихий голос, такой же невыразительный, как и лицо. Пожалуй, среди остальных обычных, ничем не примечательных голосов этот голос мог выделяться лишь своим финским акцентом.
- Нет, нет, - сказал полковник, - ты давай, товарищ Тойво, по порядку. Район, время - словом, все, как мне рассказывал.
- Район Рованиеми, - все так же тускло сказал Тойво, - много немцев. Много легковых машин.
- Сколько? - прервал полковник.
- У здания бывшей школы, на стоянке, двенадцать. Шоферы военные. За тридцать минут наблюдения подъехали и уехали еще десять машин.
"Что могло этому полковнику не понравиться в его голосе? - с недоумением подумал Звягинцев. - Голос как голос. Обычная речь карельского крестьянина".
- Так что же, по-твоему, в этой школе?.. - снова спросил полковник.
- Штаб, - ответил Тойво.
- Допустим. Но какой штаб? - вмешался Горохов.
- Не знаю.
- Так. Хорошо. Попробуем определить сами, - сказал полковник, бросая острый взгляд на Звягинцева. - Итак, у здания на стоянке двенадцать легковых автомашин. Примерно столько же за тридцать минут подъезжало к подъезду. Офицеров немецких видел?
- Да. Одиннадцать за тридцать минут. Входили и выходили. Три обер-лейтенанта. Два полковника. Один генерал. Звания других не различил.
- Тоже офицеры?
- Да.
С каждым новым словом Звягинцев все внимательнее прислушивался к тому, что говорит этот невзрачный на вид человек. Он представил себе такого Тойво на улице финского городка, как он стоит, прислонившись к стене, и, почти неразличимый на ее фоне, смотрит вперед своими бесцветными, пустыми глазами из-под белесых бровей и, казалось, ничего не замечает, а на самом деле видит все.
- Что же ты еще обнаружил, Тойво? - спросил полковник.
- Два мотоцикла фельдсвязи. Оба подъехали к зданию.
- В течение тех же тридцати минут? - спросил Звягинцев.
- Да.
- Одновременно?
- Нет. С перерывом. Сначала один. Через десять минут другой.
- Послушай, Тойво, - сказал, перегибаясь к нему через стол, полковник, - а ты не преувеличиваешь все это? Ну, машины, количество офицеров?..
- А вам хочется, чтобы я преуменьшил? - неожиданно сердито, точно ударом хлыста, отпарировал Тойво.
"А у него и впрямь неприятный голос", - подумал Звягинцев, до этого мгновения и не подозревая, что у одного и того же человека может так меняться манера говорить.
Казалось, что и полковник был несколько смущен таким суровым отпором. Он закашлялся, вытянул из лежащей на столе пачки "Беломора" папиросу, размял ее пальцами, сдавил мундштук посредине, закурил.
- Ну, ладно, - примирительно сказал полковник, - раз так, значит, так. Спасибо тебе за важные сведения. Сейчас иди отдыхай. К утру, возможно, товарищи сверху подъедут, еще послушать захотят. А пока иди спать. Еще раз спасибо тебе…
Когда они ехали обратно в машине, Горохов спросил Звягинцева:
- Ну, майор, как думаешь?
Звягинцев пожал плечами:
- Сведения о концентрации немецких войск в Финляндии не новость. И в Норвегии их тоже хватает.
- Так, - сказал Горохов, стряхивая мизинцем пепел с зажатой большим и указательным пальцами папиросы, - не новость, значит…
До штаба они ехали молча.
- Хочу тебе пару вопросов задать, товарищ майор Звягинцев, - сказал Горохов, когда они вышли из машины. - Но сначала должен заметить, что этому человеку пограничники верят, как самим себе. Он опытный разведчик и к тому же член партии. Ясно?
Горохов сказал это таким тоном, будто вызывал Звягинцева на спор.
Но тот слегка развел руками и ответил:
- Что ж, им виднее. Разведка не моя профессия.
- Оно и заметно, - с легкой усмешкой заметил Горохов, - потому что, если бы разведка была твоей профессией, ты не стоял бы вот так, как ни в чем не бывало. Ладно. Вот мои вопросы, - не тебя, себя проверить хочу. Ты район Рованиеми знаешь?
- Чисто географически, - слегка обиженно ответил Звягинцев.
- Я про географию и говорю. В скольких километрах этот район от границы, представляешь?
- Полагаю, километрах в сорока.
- В двадцати пяти, - поправил Горохов. - Второй вопрос: если верить этому Тойво - а я ему верю! - как бы ты определил уровень штаба, который разместился в той самой школе? Ну?
Звягинцев мысленно восстановил все, что сказал Тойво, прикинул про себя и сказал нерешительно:
- Может быть и штаб дивизии.
- Подымай выше, - сказал, наклоняясь к Звягинцеву, Горохов, - корпуса! Генерал, два полковника, два десятка машин, мотоциклы фельдсвязи… Корпус, я тебе говорю!
- Что ж, не исключено, что и корпус, - нерешительно согласился Звягинцев.
- А если не исключено, - понижая голос и еще ближе придвигаясь к Звягинцеву, сказал Горохов, - то я хочу задать тебе третий вопрос, так сказать, сверх условленных. Какого хрена штабу немецкого корпуса понадобилось располагаться столь близко от нашей границы, а?
И он посмотрел в упор на Звягинцева тяжелым, подозрительным взглядом.
Неожиданно Звягинцев почувствовал, что его охватывает чувство тревоги.
- Это и в самом деле странно… - проговорил он как бы про себя.
- То-то и оно, - удовлетворенно произнес Горохов. - Так что же делать?
Звягинцев вопросительно посмотрел на подполковника, точно хотел сказать, что не понимает вопроса. Он и в самом деле был несколько озадачен.
- Полагаю, что пограничники донесут наверх шифровкой, - сказал наконец Звягинцев.
- Умно! - с ядовитой усмешкой воскликнул Горохов. - Значит, говоришь, шифровочку толкнуть. Что ж, это, конечно, будет сделано. Пограничники службу знают. Через час наверняка уйдет.
Звягинцев пожал плечами.
- Чего же ты хочешь от меня? - спросил он.
- А вот что, - сказал Горохов, придвигаясь ближе к Звягинцеву. - Ты коммунист, верно? Так вот, дай мне слово, что, когда в округ вернешься, явишься к командующему и лично ему доложишь обо всем, что слышал. Лично! Можешь добавить, что этот Тойво - член партии с девятнадцатого года. Сделаешь?
- Постараюсь, - ответил Звягинцев.
- Ну, тогда иди спать. И прости, что потревожил. Завтра когда начнем? В семь, как обычно?
- В семь.
- Ну, бывай. Еще раз извини.
Звягинцев пошел было к двери, но вернулся.
- Послушай, - сказал он, - а ты понял, почему полковнику голос этого Тойво не понравился?
Горохов помолчал, покачал головой и ответил:
- Думаю, что понял. Слишком уверенный. Не оставляет места для сомнения.
…Звягинцев медленно пошел к общежитию. Было светло как днем. В призрачном свете белой ночи все здания, стоящая у штаба черная "эмка", телеграфные столбы, радиомачта казались резко очерченными, подсвеченными невидимыми лучами.
Звягинцев посмотрел вдаль, в сторону границы. Он хорошо знал, сколько дотов и дзотов, сколько бетонных укреплений сосредоточено и в лесу и среди хаоса огромных гранитных валунов.
Знал Звягинцев и о том, сколько сил и средств было затрачено на эти похожие на кочки, на большие муравьиные кучи возвышения, венчающие подземные сооружения из бетона и металлической арматуры.
Однако ему хорошо было известно и другое: по новому плану прикрытия границы, разработанному лишь месяц-полтора назад, этих сооружений должно быть гораздо больше.
Правда, для строительства еще оставалось время, - план предусматривал окончательное приведение границы в боеготовность, полное ее, как говорится, закрытие к концу года; что ж, за четыре-пять месяцев можно еще очень многое сделать!..
"А что, если война начнется раньше?" - спросил себя Звягинцев. И тут же чувство тревоги, такое же, как то, что он ощутил во время рассказа Тойво, вновь охватило его…
Работа над осуществлением плана создавала боевую атмосферу во всех штабах - от окружного до полкового. Но, как ни странно, она же, эта работа, как бы гипнотизировала всех, кто в ней участвовал, ее исполнителей…
"Мы же работаем, все время работаем, не спим, не благодушествуем! - говорил себе Звягинцев, стараясь заглушить тревогу, вызванную всем тем, что сообщил Тойво. - Что же мы еще можем делать, кроме того, чтобы дни и ночи напряженно работать над укреплением наших границ?.. Разве мы беспечны? Да и кто вообще в нашей стране может быть беспечным?.."
Он усмехнулся, подумав об этом. Со школьных лет, с тех пор как Звягинцев стал понимать подлинный смысл разговоров взрослых, с тех пор как начал читать газеты, он привык к тому, что все в стране были заняты прежде всего работой. Работа всегда оказывалась на первом месте. Она отнимала все время, кроме сна. Ей жертвовали свои выходные дни. Ей посвящались не только газетные статьи, но и романы и кинофильмы…
Звягинцев вспомнил своего умершего несколько лет назад отца. Токарь высокой квалификации, он сумел окончить втуз без отрыва от производства и последние два года своей жизни работал начальником цеха большого станкостроительного завода.
В те редкие моменты, когда все трое - отец, мать и он, Алеша, - садились вместе за стол, отец говорил только о производстве. Если цех не выполнял плана, это переживала вся семья. Если план выполнялся, дома был праздник. Казалось, что от выполнения плана цеха зависело все - не только настроение отца, не только атмосфера в доме, но и вообще все, что окружало Алешу, жизнь всей страны…
И теперь воспоминания детства и ранней юности снова всплыли в сознании майора Звягинцева, переплетаясь с теми тревожными мыслями, которые были связаны уже с днем сегодняшним…
Вот ведь как все получается, размышлял Звягинцев. Когда директор крупного завода получает важный и срочный правительственный заказ, он начинает думать только о том, как бы выполнить этот заказ в предусмотренный срок.
Вся его деятельность, все его мысли сосредоточиваются на этом. И те, от кого зависит в конечном итоге выполнение заказа, - начальники цехов, мастера, бригадиры, рабочие - тоже сосредоточивают все свои усилия только на одном: выполнить задание в срок.
И тогда никто из них - от директора до рабочего - уже не думает о том, что ситуация может измениться, что тем, кто дал этот заказ заводу, - главку, наркомату и в конечном итоге государству - данная продукция неожиданно может понадобиться быстрее, чем это предусматривает план.
И все они, от директора до рабочего, живут уверенностью, что главное в том, чтобы выполнить план в срок, что ущерб стране может быть нанесен лишь в случае нарушения этого срока.
А пока работа идет по графику, все будет хорошо и ничего не может случиться.
"Не под таким ли гипнозом плана находятся сейчас и десятки генералов, тысячи старших командиров, строевики, политработники, инженеры, саперы, строители Ленинградского военного округа?" - спросил себя Звягинцев.
Нет, к мысли о возможности войны все они возвращались не раз.
И все же сознание, что завершение плана назначено лишь на конец 1941 года и что, таким образом, в их распоряжении есть еще несколько месяцев, заглушало тревогу…