Человек не сдается - Стаднюк Иван Фотиевич 2 стр.


- Пойдем распишемся… Мы же договорились: кончу училище - и ты выйдешь за меня замуж.

Люба вдруг затряслась от смеха, запрокидывая голову и обнажая иссиня-белые мелкие зубы. Петр смотрел на нее с недоумением, тревогой и обидой.

- Чего ты гогочешь?

- Ой, не могу, - сквозь смех отвечала Люба, скрестив руки и прижав их к маленьким тугим грудям. - У меня сегодня урожай на женихов!

- Ну, знаешь… Ничего смешного!.. - Петр, обиженно взглянув на девушку, отвернулся.

- Не дуйся, Петух! - все еще смеясь, говорила Люба. Взяв его под руку, она заглянула ему в глаза. - Разве так сразу можно? Что мне мама скажет? И тебе со своими поговорить надо… Пойдем, а то я опаздываю.

- Никуда ты не пойдешь.

- Сумасшедший! Хочешь, чтоб я завтра на экзамене провалилась?

- А ты хочешь, чтоб я начал службу с опоздания в часть?

- Ну тогда уезжай! - В голосе Любы зазвенели металлические нотки, хотя в глазах продолжал теплиться смешок.

- И уеду! - Петр взялся за чемодан. - Поезд, которым приехал, еще не ушел.

- Уезжай… Только не забудь, что у меня консультация заканчивается через три часа, а потом я свободна.

- Люба, я не шучу… Уеду.

- Уезжай, уезжай. Чего ж стоишь?

И Люба метнулась к тронувшемуся с места трамваю. Уже с подножки, удаляясь, крикнула со смешком:

- Не забудь чемодан в камеру хранения сдать!..

И снова знакомая обстановка вагона, снова татакают под полом колеса. У дверей купе митинговал, размахивая длинными руками, младший политрук Морозов:

- Правильно сделал, что уехал! Вот дурак только, что переживаешь!

Петр Маринин, к которому обращены эти слова, дугой согнув спину, сидел у столика, уставив неподвижный взгляд в окно, где томился в июньском зное день. Напротив Петра - младший политрук Гарбуз.

Сдвинув черно-смоляные брови, Гарбуз стучал кулаком по своей острой коленке и не соглашался с Морозовым:

- А по-моему, надо было растолковать ей, что к чему, - скрипел его хрипловатый голос. - Ты же сколько этой встречи ждал! А она консультация! Плевать на консультацию! Сдала бы экзамен в другой раз.

- Не верила, что уеду, - с грустью и оттенком виноватости заметил Петр. - Раньше я всегда ее слушался.

- Ну и дурак! - гаркнул Гарбуз и, сердито засопев, достал папироску.

- Оба вы тюфяки! - безнадежно махнул рукой Морозов. - А еще политработники… Ведь война может грянуть! А вы?.. Только и разговоров, что про женитьбу. Приспичило!.. Я б на твоем месте, Петро, года три послужил бы, а потом в Военно-политическую академию. Женитьба не уйдет!

- Постой, постой! - Гарбуз, подбоченившись, дьяволом посмотрел на Морозова. - А что это за студенточка провожала тебя на вокзале?

Морозов заморгал глазами, облизал сухие губы.

- Ну, я - другое дело, - развел он руками. - Во-первых, я на целый год старше вас. А во-вторых…

Что "во-вторых", трудно было услышать, так как Гарбуз загромыхал раскатистым смехом. Не выдержав, рассмеялся и Петр.

- Хватит ржать! - рассердился Морозов. - Давайте лучше "козла" забьем.

После пересадок в Сарнах и Барановичах приехали в Лиду. Разыскав в городишке автобусную станцию, направились от Лиды на восток - в Ильчу.

И вот - небольшое местечко Ильча, о существовании которого ни Петр, ни его друзья раньше и не подозревали. Узкие, пыльные улицы со щербатыми мостовыми, островерхие черепичные крыши домов, заросшая камышом речушка приток Немана. За речушкой на горе - костел. Его долговязое серое тело двумя шпилями тянулось высоко в небо и бросало угловатую тень на плац, растянувшийся между костелом и казармами. В этих казармах размещались штабные подразделения и сам штаб мотострелковой дивизии.

Дивизия только формировалась. Рождение ее и подобных ей частей означало тогда рождение нового рода войск Красной Армии - моторизованной пехоты. Части молодого соединения пополнялись только что призванной в армию, необученной молодежью. Командиры - одни переводились из разных частей Западного Особого военного округа, другие, как Маринин, Морозов, Гарбуз, приходили из военных училищ. Костяком будущего соединения явилась танковая бригада, которая находилась близ границы в летних лагерях и готовилась к переформированию в два танковых полка.

Старший батальонный комиссар Маслюков - начальник политотдела формирующейся мотострелковой дивизии - сидел в своем кабинете за непокрытым канцелярским столом и листал личное дело младшего политрука Маринина Петра Ивановича. Сам Маринин был здесь же. Он уселся на уголке табуретки и со смешанным чувством любопытства, робости и удивления рассматривал Маслюкова. Близко встречаться с таким большим начальником ему приходилось впервые.

"Губы толстоваты", - мелькнула у Петра нелепая мысль, и он усмехнулся, потупив взгляд. Боялся, что Маслюков заметит на его лице улыбку.

Подавив в себе беспричинный приступ смеха, Маринин снова стал рассматривать лицо старшего батальонного комиссара - полное, чуть румяное, с ямочкой на подбородке. Неопределенного цвета глаза - внимательные, задумчивые, взгляд прямой и требовательный. В Маслюкове угадывался властный, настойчивый характер, выработанный трудной армейской службой.

- Учились в институте журналистики? - нарушил вдруг тишину старший батальонный комиссар, уставив на Петра внимательные глаза.

Во взгляде этих глаз и в голосе, каким был задан вопрос, Петр уловил нечто такое, что заставило его встревожиться…

- Да. Из института призван на действительную.

- Хорошо-о, - протяжно вымолвил Маслюков, и это "хорошо" усилило неизъяснимую тревогу Маринина.

- Вы, конечно, знаете, - начал издалека старший батальонный комиссар, - что вас рекомендуют секретарем дивизионной газеты.

- Знаю.

- А не лучше ли вам месяца два поработать политруком роты? Посмотрите, чем живут солдаты, как складывается их служба в условиях нового рода войск… Потом будет легче в газете…

- Я готов, - облегченно вздохнул Маринин.

- Очень хорошо. Идите представьтесь редактору и работайте пока в газете. А как только поступят бойцы в дивизионную разведку, пойдете туда политруком.

Петр поднялся, сказал краткое "есть!", круто повернулся кругом и рубленым шагом вышел из кабинета.

А в крохотной приемной сидели притихшие Морозов и Гарбуз. Теперь наступила их очередь представляться "высокому начальству", прежде чем ехать к месту службы - в танковую бригаду.

3

Уже прошло полмесяца с тех пор, как Петр Маринин прибыл после окончания училища к месту службы. Успел обвыкнуть в редакции маленькой дивизионной газеты, подружился с инструктором-организатором газеты младшим политруком Гришей Лобом, а дивизионная разведрота еще не комплектовалась…

- Кто же за тебя в редакции будет работать, если уйдешь в роту? удивлялся Лоб. - Это не дело…

Гриша Лоб - стройный, собранный, невысокий парень с черной жесткой шевелюрой, острым, суровым взглядом и побитым оспой лицом. Не в меру горячий и резкий, Лоб вначале не понравился Петру.

Недавно, когда приехал вновь назначенный редактор политрук Немлиенко, Маринин и Лоб вместе вышли в поле, где мотострелки занимались тактикой. Нужно было написать "гвоздевую" статью для первого номера газеты. Не надеясь на Маринина - новичка в газетном деле, - Лоб суетился, записывал фамилии солдат, фиксировал в блокноте каждое их действие. Часто подбегал к командиру взвода, засыпая его вопросами.

Петр же, когда отделенные командиры производили боевой расчет, только записал их фамилии и фамилии солдат. После в течение двух часов не вынимал блокнота из кармана, ограничиваясь наблюдением. Лоб посматривал на Маринина с недоброй усмешкой. А когда Петр, заметив, что один сержант неправильно поставил задачу ручному пулеметчику и употребил неуставную команду, поправил его и попросил взводного командира указать на это другим сержантам, Лоб резко бросил:

- Не вмешивайся не в свое дело!

Маринин смутился, ибо действительно не знал, правильно ли поступил.

По пути в редакцию Маринин спросил:

- Как будем писать?

- Почему ты говоришь "будем"? - едко заметил Лоб. - Ведь тебе нечего писать - блокнот пуст.

Петр с удивлением посмотрел на товарища и ничего не ответил. Придя в редакцию, он сел за работу. А через несколько часов явился к политруку Немлиенко, редактору газеты, с готовым материалом. Но редактор уже читал корреспонденцию, которую написал Лоб.

Не замечая растерянности младшего политрука Маринина, Немлиенко взял его рукопись.

Затаив дыхание Петр следил, как глаза редактора бегали по строчкам. Кончив читать, редактор сказал:

- Ничего. Начало статьи - о подготовке к занятиям - возьмем у Лоба, а ход занятий - у Маринина…

После работы Лоб подошел к столу Петра:

- Идем хватим по кружке пива.

Когда вышли на улицу, он спросил:

- Обижаешься?

- Нет, - ответил Маринин.

- И правильно делаешь. Не стоит.

С тех пор они и подружились. Петр узнал, что Гриша, несмотря на резкость характера и внешнюю суровость, добрый, отзывчивый парень. Он все время тревожился о своей беременной жене Ане, боялся, что не успеет вовремя отвезти ее в родильный дом.

Петр видел Аню только мельком, когда она однажды принесла Грише в редакцию забытую дома планшетку. Запомнилось простое, полногубое, чуть курносое лицо, светлые, гладко причесанные с пробором волосы, застенчивые, добрые глаза. Несмотря на беременность, которая портила фигуру, от Ани веяло домашним уютом и располагающей простотой.

Сегодня Гриша Лоб был особенно насторожен. Ждал, что вот-вот прибежит за ним соседка. Надо было бы совсем не ходить на службу, но редактор политрук Немлиенко уехал в Смоленск за своей семьей, и Лоб замещал его.

В маленькой комнатке-клетушке, где располагалась редакция, было жарко и накурено. В раскрытое окно, из которого виднелся широкий унылый плац между казарменными зданиями, лениво тянулся табачный дым.

Лоб сидел за столом и с сердитым видом правил написанную Марининым статью. Перед ним - чугунная пепельница с горой окурков.

За соседним столом - Петр. Гранки, тиснутые на длинных лоскутах бумаги, уже вычитаны, и Петру нечем заняться. Он делал вид, что снова читает корректуру, а на самом деле рассматривал фотографическую карточку, на которой был изображен он сам. Это первый фотоснимок, где Петр Маринин выглядел солидно - в командирской форме, по два кубика в петлицах, сверкающая портупея через грудь. А взгляд!.. Глаза Петра смотрели со снимка строго, с достоинством и, нечего скрывать, самодовольно. Жаль только, что волосы не успели отрасти. А без них коротко остриженная голова казалась совсем мальчишеской.

Петр думал над тем, стоит ли посылать Любе фотоснимок или дождаться ответа на письмо, которое он послал ей недавно. Что она ответит? Обиделась? Ну и пусть! У него тоже характер. А вообще-то зря он тогда уехал. Ничего бы не случилось, если б задержался на сутки. И все было бы по-иному. А теперь?.. Если б Люба приехала в Ильчу!

Маринин посмотрел вокруг себя, и ему стало горько. Уж слишком скромно размещена редакция - в одной комнатке, а во второй - типография.

Очень захотелось, чтобы Люба увидела его за каким-нибудь важным делом, в строгой, солидной обстановке или во главе танковой разведроты на параде, чтоб поняла, что он уже не тот Петька, которому она столько попортила крови.

Но это мечты. Люба не такая, чтобы приехать. Прислала бы хоть письмо…

И Петр так глубоко вздохнул, что из его груди вырвался стон.

Лоб метнул на него насмешливый взгляд и не без едкости произнес:

- Ох и здоров же ты слюни распускать, товарищ ответственный секретарь!

- При чем здесь слюни?!

- Работать надо!..

- А я что, пузо на солнце грею?

- Было б оно у тебя. - И Лоб так засмеялся, что Петру стало обидно. Скоро в щепку сухую превратишься от своего любовного психоза… Эх ты, Отелло недопеченный!.. Деваха на письма не отвечает. Плюнь и разотри!

Петр, уставив на Лоба негодующие глаза, мучительно подбирал самые злые и резкие слова. Но так ничего и не придумал. Только поднялся за столом, одернул гимнастерку и с подчеркнутой официальностью спросил:

- Какие будут приказания, товарищ исполняющий обязанности редактора?

Лоб взорвался густым хохотом. Не выдержал серьезного тона и Петр: он тоже прыснул смехом, отвернулся к распахнутому окну и вдруг заметил, что через плац, зажатый с двух сторон казарменными зданиями, идут полковник Рябов - командир дивизии и старший батальонный комиссар Маслюков.

Маслюков - тучный, с широкими, немного вислыми плечами, полногубым, распаренным от жары лицом. Рябов по сравнению с могучим Маслюковым казался мальчишкой - сухощавый, невысокого роста, но собранный, стройный, что называется - с военной косточкой.

- Долго что-то формируют нас, Андрей Петрович, - вытирая платком смуглую шею, говорил Маслюков Рябову. - Только наименование мотострелковая дивизия. Вместо полков номера одни: людей мало, а транспорта вовсе нет.

- Брось ты говорить о том, что мне и без тебя известно, - с усмешкой ответил Рябов. - Новый же род войск рождается. Через какой-нибудь месяц будут и машины, и людьми полностью укомплектуемся. Потом не забывай пословицу: берегись козла спереди, коня сзади, а плохого работника со всех сторон. Вот и подбирают нам достойные кадры, командиров я имею в виду.

- Вообще-то неплохими ребятами нас комплектуют, - сказал Маслюков и вдруг разразился хохотом.

- Чего смеешься?

- Больно расторопные работнички попадаются. Младший политрук Маринин есть у меня в редакции… Только приехал, а следом за ним уже невеста мчится. Даже не посоветовался…

Лоб и Маринин настороженно следили в окно за начальством. Вдруг они заметили, что Маслюков, отдав честь и пожав руку Рябову, направился к их домику.

- Наводи порядок! - взволнованно кинул Маринину Лоб и начал быстро складывать на своем столе бумаги.

Маринин, схватив в углу веник, принялся торопливо разметать на полу во все стороны сор. Лоб бросил в пепельницу недокуренную папиросу и заметил, что там окурков уже целая гора. Высыпал их на лист бумаги, завернул. Поискал глазами, куда бы бросить, и сунул сверток в карман.

Когда зашел старший батальонный комиссар Маслюков, Лоб и Маринин были "углублены" в работу. Лоб, словно невзначай, заметил ухмыляющегося начальника политотдела, вскочил на ноги и громко скомандовал Маринину:

- Смирно! - Затем начал докладывать: - Товарищ старший батальонный комиссар, редакция газеты "За боевой опыт" занимается…

- Вольно, вольно, - махнул крупной рукой Маслюков. - Вижу, что горите на работе… Что это?..

Из брючного кармана, в который Лоб спрятал окурки, струился дым. Лоб перепуганно хлопнул обеими руками по карману, окатил полным страдания взглядом начальство и вылетел в коридор.

Несколько минут не утихал в комнате басовитый хохот Маслюкова. Затем старший батальонный комиссар обратился к Маринину:

- А вы, товарищ младший политрук, извольте свой домашний адрес девушкам давать. Чтоб на штаб депеш не слали, - и он подал Маринину телеграмму.

Петр, растерянно захлопав глазами, развернул телеграфный бланк.

"Еду к тебе. Встречай поезд Лиде воскресенье 12 часов дня. Люба", прочитал вполголоса.

- Это значит - завтра, - глубокомысленно констатировал Лоб, незаметно возвратившийся в комнату. - А говорил - холостой. Или только женишься?

- Не знаю, - еле проговорил ошарашенный Петр. - Ничего не знаю. - На его сиявшем радостью лице блуждала глупая, блаженная улыбка.

Тут же встал перед Петром до неприятного будничный вопрос: как с квартирой? А вдруг Анастасия Свиридовна, хозяйка дома, в котором он снимает комнату, заупрямится? Одинокому же сдавала!

И Маринин, взволнованный, побежал домой.

От радости не чуял под собой ног. Ведь было чему радоваться. Кто бы мог поверить, что все так хорошо устроится! Любаша едет к нему. Та самая Любаша, которая когда-то не разрешала взять себя под руку, которая насмехалась над Петькой. А теперь едет! И они поженятся. А вообще-то Люба, конечно, дуреха. Пошла учиться в киевский, а не в харьковский институт. И зачем столько крови попортила Петру? Может, потому он так и любит ее?

Над узким тротуаром, выложенным из каменных плит, томились в полуденном зное ветвистые молодые клены. Со стороны недалекой речки слабый ветерок доносил пряный запах скошенного, привядшего разнотравья. В мари сине-блеклого, без единого облачка неба плавилось солнце. Так же безоблачно было на душе у Петра Маринина. Вот только квартира…

За поворотом улицы он увидел идущих в том же направлении, что и он, высокого чопорного военврача второго ранга Велехова и его дочь Аню стройную и гибкую, как хворостина краснотала. Замедлил шаги, чтобы не догнать их и дольше побыть наедине со своей радостью.

Но мысли переметнулись к Ане. Петр познакомился с ней на второй день после приезда в Ильчу, когда блуждал по местечку в поисках квартиры. Он стоял у калитки тенистого двора и расспрашивал у сидевших на скамейке женщин, где бы можно снять комнату. Мимо проходила девушка. Услышав, о чем идет речь, она остановилась и непринужденно вступила в разговор.

- Наша соседка ищет квартиранта, - сказала она, окинув Маринина смелым, дружелюбным взглядом. - Пойдемте, я вас провожу.

И они пошли вдвоем. Это была Аня Велехова - дочь начальника санитарной службы дивизии. Она рассказала Петру, что приехала из Москвы к отцу погостить и ужасно скучает в этом тихом городишке. В прошлом году Аня окончила десятилетку, поступала в Московский театральный институт, но не прошла по конкурсу и теперь снова готовится к экзаменам.

Сейчас Петру вдруг захотелось поделиться с Аней радостью. Он нащупал в кармане хрустящий телеграфный бланк и ускорил шаги. Вот уже совсем рядом дробно перестукивали по каменным плитам каблучки Аниных туфель и размеренно, со скрипом ступали сапоги военврача Велехова. Доносился знакомый, трогающий задушевностью звонкий голос Ани:

- Папочка, ты не спеши отправлять меня в Москву… Знаешь, мне здесь так хорошо отдыхается.

- А по маме не скучаешь? - спрашивал густой, уверенный голос Велехова.

- Чуточку, но это ничего.

- Ой, смотри, дочка. Не влюбилась ли ты в нашего молодого соседа?.. Как этого младшего политрука фамилия?

Петр почувствовал, что в лицо ему будто плеснули горячим. Замедлил шаги, растерянно озираясь, куда бы спрятаться: боялся, что Аня сейчас оглянется и увидит его.

- Папочка! И тебе не стыдно? - доносился между тем ее ласково-негодующий говорок. - Он такой застенчивый, этот Маринин, смешной. Я еле уговорила его вчера пойти со мной на танцы…

Что Аня говорила дальше, Петр не слышал. Он, с опаской глядя ей в спину, нырнул в первую попавшуюся калитку. На удивленный взгляд бравшей из колодца воду молодицы спросил:

- Квартира не сдается?

- Одинокому ай семейному? - Женщина взвела дуги густых черных бровей, с любопытством оглядывая ладную фигуру младшего политрука.

Петр потоптался, раздумывая над вопросом, затем сказал:

- Женатому. - И, не дожидаясь ответа, вышел со двора.

Назад Дальше