Начальник разведки партизанской бригады только вздохнул и хрустнул пальцами, уставив ледышки глаз в стол.
- Фото Сушкова беглецу показывал?! - не поднимая глаз, буркнул он.
- Не узнал, - повернул голову Семенов. - Однако, если бы узнал, это подозрительно. У нас есть только портрет Сушкова до осуждения, а прошло много лет, и избили его до неузнаваемости. Здесь искать противоречия трудно. Остальные приметы переводчика полностью совпадают с тем, что вы нам передали. Приметы Прокопа-Сергачева, или Андрея, тоже. Он что вам сообщал перед гибелью?
- После приезда из Берлина эсэсовского чина Дмитрий ездил с фон Бютцовым на охоту, устроенную для гостя. Вернувшись в город, попросил через связную о срочной встрече, но по дороге на явку был арестован.
- Явка на Мостовой, три? - уточнил Антон.
- Да, - глухо ответил Колосов, - там Прокоп жил у одной старухи. Дом сгорел уже после гибели Сергачева. Мы проверяли, обычный несчастный случай. По Слободе тоже работали - его знают, действительно воевал в партизанах и сидел в лагерях, несколько раз бежал. Прокоп сообщал, что к нему приходила девчонка из деревни, где скрывался беглец. Тут немцы везде его фото на листовках развешивали, ошибки быть не могло. Мы дали добро на встречу, надеясь узнать, что хотел сообщить Сушков, но, возвращаясь после встречи в отряд, Сергачев подорвался на мине. Тело я видел.
- Да, я слышал, - напомнил Волков. - В деревне были?
- Пожгли каратели, - вздохнул Чернов, - всю пожгли, а жителей расстреляли. Кто-то донес, а кто, нам выяснить пока не удалось.
- После побега, особенно когда Слободу не нашли, немцы как с цепи сорвались, - помолчав, продолжил Колесов. - Весь город и район вверх дном перевернули, карательные экспедиции одна за другой, нам пришлось отойти, связь с людьми в городе почти оборвалась, а когда опять перебазировались, то выяснилось, что подполье надо практически заново воссоздавать. Полютовали они в Немеже.
- Как сейчас? - поправил фитиль коптилки Семенов.
- Налаживаем, - начальник разведки явно был не расположен к пространным объяснениям, - восстановили несколько явок, работаем.
Было слышно, как топчется около землянки специально выставленный часовой; в низкое, почти вровень с землей, оконце проник тонюсенький лучик солнца, предвещая близкий вечер; где-то неподалеку рубили дрова, и топор звонко стучал, раскалывая поленья. С тихим шорохом сыпался песок с земляных стен, обитых березовыми неошкуренными жердями, делавшими землянку светлее.
Мигал огонек коптилки, сделанной из гильзы немецкого снаряда, и без этого огненного мотылька с траурной каймой сажи на конце язычка пламени даже березовые жерди не спасли бы от сумрака. Ломались на стенках тени сидевших за столом людей, а снаружи причудливо играл вечерними красками угасающий весенний день - ветреный, прохладный, но уже заметно припекающий на затишье, с сочной зеленью надевшего свой роскошный наряд леса и первыми цветами на полянах.
"Сидим, как заговорщики, - невесело подумал Волков, - и не можем сказать друг другу всего в открытую. Правда, Чернов и Колесов могут, а у нас нет на это права: слишком многое будет потом связано даже с одним неосторожно брошенным словом".
- Подходы к немцам есть? - прервал он затянувшееся молчание. - Или после гибели Сушкова все отрублено?
- Такого, как Дмитрий Степанович, нам, конечно, теперь найти трудненько, - вздохнул Чернов. - Хороший был человек, пусть и путался в жизни, но какой-то незащищенный, что ли, хотя и постоять за себя умел. Терялся от несправедливости судьбы и людей, мягкий чересчур, но языком немецким владел, как истый фриц. Долго они ему доверяли, однако Бютцов, как ни прискорбно, оказался хитрее нас. А подход мы нашли, правда хилый, зачем скрывать - парикмахерша, обслуживает ихних летчиков с аэродрома.
- Надежна? - прикуривая от огонька коптилки, бросил на секретаря испытующий взгляд Семенов, поняв невысказанную мысль Антона.
- Хотите в город отправиться? - вопросом на вопрос ответил Колесов.
- Контакт можно установить с этой парикмахершей? Кстати, как ее зовут? - поинтересовался Волков.
- Нина, - ковыряя ногтем сучок на сосновой плашке стола, отозвался начальник разведки. - Как хотите, так и устроим, а насчет надежности можете не сомневаться. Что еще?
- Надо отправить разведку в поиск по определенному маршруту, - попросил Волков, - проверить путь Слободы к фронту. Можете? И… как там Бютцов поживает?
- Разведчиков подготовим и пошлем, - согласился Колесов, - а немчик ваш живет неслабо, в замке устроился, где госпиталь люфтваффе. Там и его берлинское начальство обитает. В город ездят, но не часто, больше вызывают местных гадов к себе. Общаются преимущественно с начальником СС и полиции Лиденом, с армейским чинами и, крайне редко, с гражданской администрацией. Бютцов весь замок перекопал, это еще Сушков рассказывал, сокровища, якобы спрятанные польским паном, ищет. Говорят, картины нашел, но я пока не установил, правда или нет. Целый саперный батальон держит для раскопок.
- Немцев в Немеже много? - Семенов примял окурок в пустой жестянке и достал новую папиросу.
Первые сутки их пребывания в немецком тылу скоро подойдут к концу, а нового еще ничего узнать не удалось, и дополнить сведения, которые уже собраны в Москве, пока практически нечем. Если дело так пойдет и дальше, сколько же тут придется торчать? Ждать в Центре не станут. Прокоп-Сергачев подорвался на мине; деревню, в которой прятался после побега Семен Слобода, немцы сожгли, расстреляв всех жителей; дом, где располагалась явка, сгорел вместе с хозяйкой; Сушкова повесили во дворе тюрьмы СД, а сам Слобода обезумел от пережитого… Дела!
- Хватает, - погладив себя ладонью по лысине, горько усмехнулся Михаил Петрович, - аэродромная обслуга и охрана, в том числе словаки, - он начал загибать пальцы, - саперы из замка, госпитальная обслуга, гарнизон с эсэсовским взводом комендатуры, полицаи, гестапо, летчики, охрана станции, каратели, части, отведенные с фронта для отдыха и пополнения, автомастерские, депо, мостоотряд. Еще тюрьма с усиленной охраной и снабженцы-тыловики. Те вообще, как крысы, шастают.
- Что про берлинского гостя слышно? - Антон откинулся спиной на березовые жерди, ощутив их округлую твердость и тонкий, не успевший выветриться аромат леса. Послать бы к чертям всю эту войну, уйти сейчас в заросли, дышать полной грудью, забыв о немцах, подозрениях в измене, перелетах через линию фронта. Жизнь так хрупка и случайна, а мы сами укорачиваем ее себе и другим, только в конце пути начиная понимать, как многое сделано зря, как никчемно и бездарно потратил силы, не помогая, а мешая другим жить.
Но сейчас он именно помогает, и нет права забывать о долге, предавать тех, кто доверил ему свою судьбу. И это не только генерал, лихой кавалерист в прошлом, заключенный тоже в прошлом, а ныне командующий фронтом, - это Ермаков, сотни тысяч красноармейцев и командиров, огромные массы людей, чья дальнейшая судьба прямо или косвенно зависит от того, что и как сделают здесь с помощью укрывшихся в лесах народных мстителей два прилетевших из Москвы разведчика-чекиста.
- Сушков, помню, рассказывал про него, - откликнулся Колесов. - Тощий, волосики серые, высокий, костистый, на пальце перстенек носит с черепом. Серебряный, что ли, в общем, белого металла.
- Платиновый, - поправил Волков. - Это оберфюрер Бергер из РСХА, а колечко с черепом ему лично Гиммлер подарил за службу. У них считается очень почетным получить такой презент от рейхсфюрера. У Бютцова шрам на голове есть? Вот тут? - он показал, где должен остаться след его пули.
- Есть, - удивленно посмотрел на него Колесов. - Точно. Знакомый, что ли?
- Это несущественно, - прервал его Семенов, - просто о противнике следует знать все, вплоть до мелочей, поэтому Хопров интересуется. Готовьте поиск разведчиков, маршрут мы дадим и начнем собираться в город. Желательно, чтобы нас в лагере видели как можно меньше.
- Ежику понятно, - буркнул начальник разведки. - Если мундирчики немецкие хотите натянуть, то не советую. Жестоко у них там с учетом не только прибывающих, но и проезжающих. Первый же патруль остановит и потащит в комендатуру. Лучше попробовать с местным населением смешаться и пройти, хотя это тоже… Но мы еще помозгуем, как все устроить, есть одна мыслишка. Если вопросов больше нет, то сейчас я вам ужин принесу, а потом зайду с бумагами. Посидим, покурим, про оперативную обстановочку в Немеже расскажу. У меня все немецкие приказы и распоряжения подобраны в хронологическом порядке, трофейные документы есть, письма солдат и офицеров. Глядишь, пригодится чего.
- Спасибо, - улыбнулся Волков…
Ночью Антон долго лежал на нарах, прислушиваясь к шумам леса и к тому, как беспокойно вертится внизу Павел Романович. Не спалось ему - день тяжелый, полный разговоров и напряженной работы. Колесов принес несколько сумок бумаг и сильный фонарь. Читали до одури, до рези в глазах - приказы, листовки, распоряжения бургомистрата и военного коменданта, предписания, письма немцев к родным и знакомым, справки жандармерии и полиции, биржи труда и интенданских служб. Горы документов, за которыми - невидимый постороннему глазу каждодневный и опасный труд подпольщиков и чекистов, партизанских разведчиков и связных. Попутно расспрашивали начальника разведки о работе подполья в городе, обстановке в прилегающих к нему районах, ценах на базаре и черном рынке, приметах выявленных осведомителей полиции и гестапо, изучали разведданные, полученные подчиненными Колесова.
Начальник разведки притащил с собой и большой, сложенный в несколько раз лист плотной бумаги с планом Немежа, изданный еще в панской Польше. Наложив на него полупрозрачную кальку с новыми названиями улиц, данными уже при советской власти и аккуратно надписанными карандашом немецким названиями, он, показывая на условные значки, объяснил, где располагается тюрьма СД, городская управа, биржа, рынок с торговыми рядами, костелы, замок, гестапо и резиденция военного коменданта.
Его толстый палец уверенно полз по ущельям улиц и тыкал ногтем в квадратики зданий:
- Дом пять, автомастерские… Потсдамштрассе, бывшая Мицкевича, дом двенадцать, общежитие полиции…
"Совсем он не сухарь, закоснелый в своей подозрительности, как мне показалось вначале, - подумал Антон, слушая Колесова и наблюдая за ним. - Просто человек смертельно устал и привык постоянно держаться настороже. А так он мужик свойский, дело знает туго, а что не расположен к сантиментам и не заискивает перед прилетевшими, за это честь ему и хвала. Лучше иметь дело с знающим человеком, пусть усталым и несладким по характеру, чем с пустым угодливым попугаем, ничем не способным помочь. А сколько сейчас "попугаев" сидит на разных должностях и командует такими, как Колесов…"
Попросив начальника разведки оставить им карту до утра, они с Павлом Романовичем долго экзаменовали друг друга, запоминая, как пройти к тому или иному учреждению, добраться до базара, до замка, до плотины на озере…
Внизу чиркнула спичка, потянуло табачным дымком, раздалось легкое покашливание и потом шепот:
- Не спишь?
- Нет, - ответил Антон. - Надо бы, а не спится.
- Вот и мне, - пожаловался Семенов. - Лежу и думаю, как же все погано получается. Даже зацепиться практически не за что. Где ни ткни - пустота.
- Тактика Бергера, - помолчав, ответил Волков. - Его излюбленный прием. Понимаешь, тут два варианта: либо они нам суют прекрасную липу и делают все, чтобы мы не могли раскусить дезинформацию, либо действительно произошла у них утечка и теперь они старательно замазывают дыру, скрывая прокол от своего начальства.
- Полагаешь, правда измена? - голос Павла Романовича напряженно дрогнул.
- Нам проверить надо, - вздохнул Антон. - Истина-то всего одна, двух быть не может! Чего сейчас гадать, работать будем. Но вот в том, что здесь Бергер непременно свою ручку приложил, сомнений нет. У него есть характерные привычки: создает вокруг выжженную землю и делает это в любом случае. Лишает противника опоры, как ты правильно заметил, заставляет соваться в пустоту и, как хороший шахматист, видит на десяток ходов вперед. А фон Бютцов - его ученик. Знаешь, я больше чем уверен, что поиск разведки принесет те же вести, как и о деревне, где прятался Слобода. Поэтому нам нет смысла уходить с ними, а надо работать в городе.
- Что ты задумал? - приподнялся Семенов. - Не крути, Антон, говори прямо.
- Пока я вижу только один путь, - Волков свесил голову вниз, пытаясь разглядеть в темноте лицо Павла Романовича.
- Какой? - поторопил тот.
- Выкрасть Бергера или Бютцова!
- С ума сошел, - фыркнул Семенов, откидываясь на набитую сеном подушку в пестрой деревенской наволочке из разноцветных лоскутов.
- Подумай, - снова вытягиваясь во весь рост, усмехнулся Антон. - Свидетелей нет, есть только тот, кто принес нам данные, то есть Слобода, и те, от кого получил эти данные повешенный Сушков - Бергер и фон Бютцов. Все промежуточные звенья ушли в небытие. Вот тут-то прекрасно играет излюбленная тактика оберфюрера: проверить ничего невозможно ни в первом случае, ни во втором, какую бы версию ты ни начал активно прорабатывать. Я и подумал, что когда-нибудь Бергер должен сам себе вырыть западню. Что нам остается, кроме как украсть учителя или ученика из черного ордена? Уж они-то точно все знают!
Внизу завозился Семенов, снова чиркнула спичка, и уже без тени насмешки Павел Романович ответил:
- Подумаю… По крайней мере тут есть над чем серьезно подумать.
* * *
Ласковый дождик тихо шелестел по листьям, рождая своим монотонным шепотом тревожное щемящее чувство неизбежных близких разлук. Редкие, невидимые в темноте капли падали с затянутого тучами неба и, соскальзывая с листьев клена - сочных, еще не успевших покрыться въедливой летней пылью, - падали на лицо Козлова, снявшего фуражку и подставившего голову дождю.
Стоять бы так и стоять, ощущая на губах пресную влагу туч, вобравшую в себя запахи леса, травы, родного подмосковного неба, угасающего серого дня, полного забот и тревог, но все равно неповторимого, как каждый день твоей жизни. Так и чудится в каплях мед одуванчиков, будущее цветение липы и духмяный запах свежескошенного, сметанного в рыхлые копенки сена, вкус земляники и первых крепеньких грибков.
Ах, весна, дурманящая голову, молодая и прекрасная, зовущая куда-то в неведомые дали, манящая несбыточным и обещающая дать его тебе, - только послушайся, пойди за ней, и вот оно, счастье, ждущее за поворотом дороги, ну, если не за этим, то за следующим просто обязательно.
Зачем он, немолодой уже человек, поддался чувствам, вышел из автобуса пеленгатора и, держа в руке фуражку, встал под кленом, подняв к темному небу лицо? Какое колдовство природы заставило забыть о возрасте, о том, какое дело его привело сюда в этот час, и с замиранием сердца вслушиваться в мягкий шорох дождя?
Разве может сравниться с ним рокот прибоя теплых морей или натуральная обманчивая яркость черноморской растительности с раскинувшими пальцы-листья пальмами и застывшими, как свечи, кипарисами? Нет в них ласки, нет загадки, милой русскому сердцу, нет сладко щемящей боли, заставляющей сочиться из души светлые слезы умиления. Не сравнятся с родным дождичком ни могучие мрачные горы, ни безмолвие вечных снегов, ни тревожные запахи степей с играющими под ветром волнами ковыля. Словно смывают редкие капли наросшую на душе за годы войны коросту, делая человека светлее и чище, проясняя мысли и вливая новые силы в усталое тело. А воздух такой, словно пьешь стаканами крепкое прохладное молодое вино, лучше которого нет ничего на свете!
Нечасто выпадает свободная минутка, когда вот так можно постоять, отрешившись от всего, ненадолго забыться и почувствовать единение с березами и кленами, травой под ногами, низким небом и начинающей раскисать от сырости землей.
Николай Демьянович провел ладонью по лицу, стирая катившиеся по нему капли, и надел фуражку - как ни жаль расставаться с неуловимо быстро пролетевшим минутами отдыха, но надо. Война властно требует от него делать дело, для которого он поставлен на свой пост.
Сунув руку в карман галифе, он хотел достать папиросы, но потом раздумал - зачем портить возникшее в душе чувство и разбавлять ароматы леса табачным дымом? Сейчас опять возвращаться в прокуренный салон автобуса, видеть мигание сигнальных лампочек на панелях приборов, бледные лица радистов из службы радиоперехвата, напряженно прижимающих к ушам черные раковины наушников и вращающих торопливыми пальцам верньеры настройки, чтобы безошибочно точно поймать в эфире ускользающий с волны на волну стук чужой морзянки. У них своя охота за врагом.
Немецкая агентурная рация молчала долго, подозрительно долго, и уже не раз начальством высказывались предположения, что их спугнули и заставили перебраться в другое место или перейти на иные способы связи. Но Козлов оказался упорен, и пеленгаторы раз за разом встречали и провожали поезда на Урал. Однако рация столь же упорно не выходила в эфир. ФМГ не вызывал ДАТ, хоть тресни! Но не в правилах абвера сворачивать удачно начатую работу.
Кривошеин работал с пришедшим в сознание раненым связником, уже почти вплотную подобравшись к затаившимся в городе немецким агентам, и готовился взять их, а здесь нашла коса на камень - связник знал человека с железной дороги только в лицо, а вполне возможно, просто темнил, на что-то надеясь или страшась выдать своего убийцу. Ему показывали фотографии, называли имена, а он, отворачивая в сторону потную от слабости голову, только тихо отвечал:
- Нет, не знаю, не знаком, не встречались…
Продолжала дежурства служба пеленгации, продолжали работать сотрудники, продолжала молчать рация - ничего не дали проведенные под благовидными предлогами осмотры составов. Осматривали внезапно, без предупреждения, но…
Дождь неожиданно припустил сильнее, и Козлов, неуклюже перепрыгивая через начавшие вздуваться пузырями лужи, в которых отражалась тонкая полоска света, падающая из неплотно прикрытой двери фургона пеленгатора, заторопился к автобусу.
Обдирая о ступеньки подножки налипшую на сапоги грязь, подумал, что весной очень голодно в деревне, особенно на оккупированной территории, и партизаны тоже наверняка голодают. А с ними семьи, дети, табор беженцев, которых нельзя нигде оставить, поскольку не успеешь их пристроить в какой-нибудь деревушке, как тут же объявятся каратели, а это верная смерть или лагеря в Германии, что, в общем-то, практически одно и то же.
Не бросишь же людей! Партизанская зона в районе Немежа мала, она словно пульсирует на карте, то сжимаясь, то расширяясь, когда немцы немного отступают, собираясь с силами для новых ударов по партизанам.
Как там Волков и Семенов? Пришла шифртелеграмма, подтверждающая их благополучное прибытие в бригаду Чернова-Колесова, но это только начало их нелегкого пути во вражеском тылу, начало сложного дела, на которое отпущены считанные сутки.