- Тому, что окончилась эта война, нельзя не радоваться, - сказал Михаил Ильич. - Но жаль, что мы опоздали.
Москва. В нее въехали не сразу - подождали на окраине, пока погаснут фонари и опустеют улицы.
По заснеженным еще, зимним улицам и переулкам проехали через центр к одному из ремонтных заводов.
На другой день заменили главные фрикционы. А в ночь на 17 марта поехали в Кремль.
У Спасских ворот пришлось долго ждать. Потом ворота открылись, и первая тридцатьчетверка двинулась под своды Спасской башни. Остановились на площади напротив колокольни Ивана Великого. Доставкой машин в Кремль руководил Петр Климентьевич Ворошилов - молодой инженер-танкист, сын наркома обороны.
Утро было пасмурное, холодное. У Михаила Ильича усилилась простуда. Он старался сдерживаться, и все-таки кашлял так громко и натужно, что привлекал неодобрительные взгляды лиц, окружавших членов правительства. Докладывал о танке П. К. Ворошилов. Докладывал спокойно, уверенно, четко.
Сталин был в шинели и меховой шапке с опущенными, но неподвязанными наушниками. Он молча, внимательно слушал докладчика.
…Что-то Сталин скажет теперь? Не было сомнения, что он информирован обо всех деталях борьбы вокруг нового танка. Доклад окончен. Водители одновременно запустили двигатели. Две тридцатьчетверки, красиво развернувшись на кремлевской брусчатке, пошли одна навстречу другой. Когда танки остановились и сизоватый дымок рассеялся, Сталин, ни к кому не обращаясь, негромко сказал:
- Это будет ласточка в наших танковых войсках. Ласточка! Название и в самом деле чем-то подходило к машине, коротко и образно выражало возникавшее к ней теплое отношение. Ласточка - вестник весны, поры расцвета…
После успешного показа в Кремле танки были отправлены для дальнейших испытаний на полигон. Обстрел корпуса снарядами 45-миллиметровой противотанковой пушки показал, что Т-34 стоит на грани непоражаемого танка. Михаил Ильич, несмотря на простуду, был оживлен и весел. Полковник, руководивший обстрелом, чертил мелком на броне треугольник, Михаил Ильич подзуживал: "Не попадет", "промажет". Однако лейтенант, стрелявший из танковой пушки, хорошо знал свое дело: снаряд ложился точно в центр треугольника. Но… или рикошетил от наклонной плиты, или застревал в броне. Ни одной сквозной пробоины! Только одна болванка попала в щель между корпусом и башней и заклинила ее. Михаил Ильич сделал очередную пометку в блокноте. После испытаний заместитель наркома уговаривал его возвращаться на завод не с танками, а поездом.
- Теперь уже все ясно, - говорил он. - Через неделю-другую состоится решение правительства. Танк будет принят в серийное производство. А тебе надо лечиться.
- Сейчас не до этого. Сказать тебе, какая у меня появилась идея? Так и быть, слушай: двигатель расположить не вдоль оси, а поперек танка. Это позволит укоротить машину, а значит, при том же весе усилить ее броню. Я уже подсчитал - все получается, лобовая броня может быть почти сто миллиметров!
- Это дело будущего, а сейчас тебе надо в больницу…
- Не могу, не имею привычки бросать товарищей на полдороге.
- Так что - тебя приказом обязать? Или и приказу не подчинишься?
- Не подчинюсь, - засмеялся Михаил Ильич.
И снова снежная дорога в холодном, тряском танке. Снова главный конструктор у приборов, за рычагами машины, наблюдает, делает пометки. А он уже очень и очень болен…
Тех, кто встречал испытателей, поразил вид Михаила Ильича - лицо красное, словно горит, серые глаза лихорадочно блестят, он часто надрывно кашляет…
Но силы еще были. Он поехал не домой, а на завод и целиком отдался работе.
Глава девятая. Звездный час
В начале мая на завод доставили необычный объект - купленный у Германии основной танк вермахта T-III. Трудно сказать, чем руководствовался Гитлер, разрешая эту продажу. Двигало им, вероятно, изощренное коварство - продемонстрировать несуществующее доверие к пакту о ненападении, когда по его указанию в тиши кабинетов генштаба уже разрабатывался разбойничий план "Барбаросса". И еще, может быть, чванливая и наглая уверенность, что такой танк, как немецкий T-III, русские сделать не в состоянии, даже имея образец. И уж во всяком случае - не успеют в тот срок, который еще оставался до задуманного им вероломного нападения. T-III подали на завод ночью на отдельной железнодорожной платформе и после разгрузки установили в особом боксе, доступ в который был строго ограничен. Пропуск в этот бокс по каким-то причинам не выдали даже одному из конструкторов СКВ. Михаил Ильич, узнав об этом, лично поручился за молодого сотрудника, и недоразумение было улажено.
* * *
Конструкторы осматривали T-III всей группой. Вскоре выяснилось, что смотреть, собственно, нечего. Аршинов, увидев корпус, пожал плечами - до наклона броневых листов немецкие конструкторы не додумались. Основной лобовой лист поставлен почти вертикально, подбашенная коробка - прямоугольной формы! Михаил (уж не демонстративно ли?) повернулся и ушел из бокса.
У других конструкторов понятное любопытство по мере осмотра сменялось разочарованием и даже недоумением. Михаил Ильич попросил смотреть внимательнее - может быть, какие-то детали все-таки представляют интерес. Сам он, несмотря на плохое самочувствие (мучил кашель, знобило), влез в танк, сел на место механика-водителя. Вместе с Метелиным они осмотрели трансмиссию. Компоновка принципиально иная - коробка передач и бортовые фрикционы - впереди, перед механиком-водителем, ведущие колеса - передние. А двигатель - в корме танка, от него к трансмиссии по днищу машины в особом кожухе идет карданный вал. Все по схеме автомобиля, только наоборот. На Т-34 и двигатель и трансмиссия в корме танка, ведущие колеса - задние. Конечно, это рациональнее - основные агрегаты расположены компактно, нет слабого звена - длинного карданного вала. Да и ведущие колеса сзади менее уязвимы.
Но главное, конечно, не в этом. Броня у T-III - 30 миллиметров, а пушка калибром 37 миллиметров. Такая пушка безопасна для брони Т-34 со всех дистанций.
А 76-миллиметровое орудие тридцатьчетверки способно в любом месте пробить броню немецкого танка даже с предельной дистанции прицельного огня. Решающее преимущество! А вот скорость у танков на удивление совпала - до 55 километров в час. Но гусеницы у немецкого танка узкие, мощность двигателя невелика; в сущности, он сможет двигаться лишь по хорошим дорогам. А тридцатьчетверка с ее широкими гусеницами и мощным В-2 - вездеход, не остановят ее ни распутица, ни снежные заносы…
Полное превосходство по всем основным показателям! А ведь его могло бы и не быть. А-20 - не лучше T-III, даже слабее (броня всего 20 миллиметров). Даже Т-32 не имел еще решающего преимущества. Михаил Ильич невольно подумал о том, как он чувствовал бы себя сейчас, если б остановился на А-20. Не лучше Болховитина. Значит, правильно он вступил в борьбу за Т-34, оправданно его неуклонное стремление вперед. Логика тут простая. Никто точно не скажет, что не по планам, а на деле потребует от нас будущая война. Значит, надо иметь задел перспективных конструкций, и не только, конечно, по танкам. Противник будет усиливать вооружение, стремясь достичь превосходства, а у нас на это уже готов ответ. Работать с дальним прицелом, с опережением времени. Не останавливаться ни на шаг, сразу же приступить к проекту нового танка с еще более мощной броней и вооружением. Конструктор, как хороший шахматист, должен рассчитывать на несколько ходов вперед…
Метелин озабоченно рассматривал рычаг кулисы, его заинтересовала блокировка включения передач.
- Ну как, Саша, что ты скажешь об этой машине? - спросил Михаил Ильич.
- Неплохо, по-немецки аккуратно сделано, - хмуро отозвался Метелин. - Да и вообще… Если б не Т-34… Наши Т-26 и БТ…
- И А-20 тоже. Хороши бы мы были, если б возились сейчас с А-20, как кое-кто требовал. И не было бы у нас за плечами тридцатьчетверки. Я бы никогда себе этого не простил.
- Теперь ни одна собака не вякнет против Т-34.
- Да, теперь пусть у немцев голова болит. И вот что любопытно. Они сделали скоростной танк, рассчитанный на хорошие европейские дороги. Бронирование противоосколочное, вооружение - скорострельная пушка и три пулемета, способные на близкой дистанции создать ошеломляющий огонь. Расчет - деморализовать, рассеять противника. В Западной Европе это, может быть, и пройдет. А у нас - нет, в наших условиях такой танк застрянет в снегах и болотах. Не говоря уже о том, что ему придется иметь дело с Т-34 и КВ.
- Возможно, у них есть и другие образцы, поновее. А этот подсунули нам как подсадную утку. Пусть, мол, успокоятся.
- Не исключено и это. Борьба есть борьба. А значит, уже сейчас мы должны думать о новой машине, которая последует за Т-34.
- Вам надо отдохнуть и подлечиться, Михаил Ильич. Кашляете вы нехорошо.
- Пройдет…
Кошкин махнул рукой и нарочито бодрым тоном сказал:
- Ну я, пожалуй, пойду. А ты, Саша, если хочешь, покопайся тут еще, поищи в этом дерьме жемчужные зерна.
У выхода из бокса его нагнал взволнованный техник из военной приемки Моритько.
- Михаил Ильич, вы видели буксирный крюк? У них он маленький, аккуратный и с защелкой, а наш…
- Что наш?
- Очень уж массивный и защелки нет. Трос может сорваться и…
- Скажите об этом Метелину. Он как раз ищет жемчужные зерна.
"Может быть, хоть крюк пригодится, - подумал устало Михаил Ильич. - С паршивой овцы хоть шерсти клок…"
* * *
Вскоре его вызвали в Москву - правительство должно было рассматривать вопрос о Т-34. Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил Ильич собрал свою маленькую группу. И вот они сидят перед ним в той же тесной комнатке - четырнадцать парней, молодых, не постаревших, но повзрослевших; теперь это уже не безвестные ребята, а вошедшие в историю конструкторы, создавшие танк, который поступит на вооружение, будет изучаться в войсках, проходить на парадах по Красной площади, участвовать в учениях, а потом завоюет себе славу и в боях.
- Друзья, - взволнованно сказал Михаил Ильич. - Вы сделали великое дело, которое по заслугам будет оценено Красной Армией и народом. На днях наш Т-34 будет принят на вооружение. Меня вызывают в Москву. Я знаю, что каждый из вас хотел бы присутствовать при этом историческом событии. Более того, каждый из вас имеет на это право. И выполнил бы предстоящую задачу не хуже меня. К тому же я болен, неважно себя чувствую. Но я не могу не поехать в Москву. Прошу извинить, но я просто не могу отказать себе в этом. Как и вы, я много сил отдал созданию тридцатьчетверки. Скажу откровенно - это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. Говорят, в жизни каждого человека бывает звездный час. Может быть, это и есть мой звездный час. А у каждого из вас он, надеюсь, еще впереди.
По лицам конструкторов было видно - никому из них и в голову не приходило, что в Москву, в Кремль, может поехать кто-то из них, а не главный конструктор. И все-таки Михаил Ильич считал, что поступил правильно, объяснив, почему он, будучи больным, едет в Москву: не из недоверия к коллективу или пустого тщеславия, а по велению сердца.
В эту последнюю свою поездку в Москву он мог бы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Сбылось наконец то, о чем мечталось, можно было порадоваться победе в изнурительной борьбе, "миг вожделенный настал…". Однако те, кто встречался с ним в Москве в эти дни, видели, что даже обычное внешнее спокойствие Михаила Ильича изменило ему. Он выглядел встревоженным, временами мрачным, глубокие серые глаза смотрели с затаенной грустью.
Поселили его на этот раз в гостинице "Москва" в отдельном номере, вечером заместитель наркома привез билеты в Большой театр на балет "Лебединое озеро". Места были прекрасные, во втором ряду партера, но Михаила Ильича мучил кашель. И как ни старался он сдерживаться, а видел, что соседи смотрят на него недовольно, и в первом же антракте, к огорчению заместителя наркома, питавшего слабость к классическому балету, ушел из театра.
В Кремле на заседании правительства Сталин поздравил его, сказал, что Т-34 во всех отношениях хорошая машина. И совершенно неожиданно для окружающих, потрепав его по плечу, сказал:
- А ведь я помню вас еще по Свердловскому университету.
И упрекнул:
- Почему до сих пор не давали о себе знать? Если что потребуется - обращайтесь прямо ко мне.
Постановление о принятии Т-34 на вооружение Красной Армии тут же было подписано без каких-либо замечаний.
* * *
Миг торжества, мгновение долгожданной победы. С кем поделиться этой ни с чем не сравнимой радостью? И тут он подумал о Болховитине. Сразу же решил навестить Сергея Сергеевича. Кто-кто, а старый конструктор, потерпевший поражение, поймет, что такое для него эта победа. Поймет, какой нелегкой была борьба. Нелепо, но факт - дело доходило до угрозы ареста. Ордер на арест… Вмешательство парторга ЦК… Неужели хоть в какой-то самой узкой, но не больной голове могла родиться мысль о вредительстве, саботаже? А некоторые чуть не в глаза говорили об авантюризме, о злостном срыве выполнения правительственного задания. Еще недавно один ответственный товарищ убеждал его по-дружески: "Ну что ты лезешь на рожон? Ведь А-20 - тоже твоя конструкция. Получишь орден, премию…". Где они сейчас? Примолкли. Впрочем, спокойненько сидят на своих местах и, кажется, ничему не научились, просто выжидают.
…Вот и улица Горького, знакомый подъезд. Дверь открыла очень приятная, просто красивая девушка, блондинка с голубыми глазами.
- Вам кого?
- Могу я видеть Сергея Сергеевича?
- Такого здесь нет.
- Болховитин. Неужели…
- Да, я слышала от соседей. И уже давно.
- Давно?
- Мы живем здесь уже полгода.
- Значит, еще в прошлом году?
- Да, кажется, в ноябре.
- А была здесь еще старушка, Агафья…
- О ней ничего не слышала.
- Извините.
Вот и всё. Очень милая молодая особа, просто удивительно, какой прекрасный свежий цвет лица, и к тому же воспитанная, очень любезная девица.
…И вот снова вокзал. Не прошло и трех лет с того времени, как он впервые ехал в незнакомый город, с тревогой думая о том, что его там ждет. Теперь он возвращается на завод, ставший ему родным, с большой победой.
Предстоит серьезная перестройка. Вместо БТ-7 завод будет выпускать Т-34 - машину, которой отдано столько дум, душевной тревоги, напряженного труда.
В эту ночь он почти не спал - лежал в купе с открытыми глазами, подавляя кашель, чтобы не беспокоить соседей, часто выходил в тамбур. За окном плыла ночь, расцвеченная редкими огнями. Огни деревень в низинах и буераках плоской, темной степи выглядели печально. Думалось о том, как должно быть неуютно и тоскливо в этих открытых всем ветрам деревеньках в долгие осенние вечера и вьюжные зимние ночи. Вспоминалась родная ярославская деревенька близ древнего Углича. Он ушел когда-то из нее подростком на заработки в Москву. Потом война, революция, учеба, работа - Москва, Вятка, Ленинград… Сколько раз за эти годы собирался он навестить мать, побродить с кузовком по памятным с детства рощам, да так и не привелось…
Он думал о грозных событиях, которые неумолимо надвигались. Уже развязана, идет вторая мировая война. Польша в огне. Освобождены Западная Украина и Западная Белоруссия. Прибалтика стала советской. Отгремела советско-финская война. Страна Советов как утес, под который вот-вот подкатят бурные волны…
Война в Европе - странная. Империалистические акулы столкнулись лбами, но медлят вцепиться друг в друга. Ох как дорого сейчас время!
Несомненно, что ближайшие два-три года - времена потрясений, которые изменят мир. Твердо верилось, что победит социализм, восторжествуют бессмертные идеи Ленина. И он, коммунист Михаил Кошкин, тоже кое-что сделал для этого.
Главное - не упустить время, теперь не только день, каждый час промедления преступен! Казалось бы, не в чем ему упрекнуть себя: последние три года он работал без отпусков, без выходных, с утра до глубокой ночи. Это была не работа, а непрерывное лихорадочное горение. Он был прямо-таки жаден до времени, ни на что, кроме как на дело, не расходовал ни минуты и боролся за то, чтобы и другие следовали его примеру. Никому нельзя простить сейчас бесцельно потраченного часа!
Потом мысли переходили к болезни, и сердце сжимала тоска. А что, если это серьезно? Ведь иногда просто нечем дышать… Смерть? Нет, ему надо увидеть тот светлый мир, ради которого он так упорно работал. А Болховитин?.. Нет, только не это.
С вокзала Михаил Ильич поехал на завод. Побывал у директора Максарева, поговорил с секретарем парткома Епишевым - предстояло налаживать серийное производство танка. Потом вернулся в КБ, где было много неотложных дел. Но здесь ему внезапно стало плохо - он начал задыхаться, побледнел, потерял сознание. Прямо из КБ его увезли в больницу.
Глава десятая. Последние дни
На берегу Северского Донца есть чудесный уголок. Могучий сосновый бор здесь расступается, чтобы дать место обширной светлой долине. Весной вся она горит яркими головками полевых цветов. Целебный сосновый воздух, синь безоблачного неба, прозрачная глубина омутов тихого Донца…
Здесь в отличном санатории "Зянки" со второй половины июля 1940 года находился Михаил Кошкин. Затяжная простуда привела к воспалению легких. Начался абсцесс. В городской клинике известный профессор определил его состояние как безнадежное. "Нет смысла оперировать труп", - сердито сказал он. Но все-таки сделал операцию.
Здоровая русская натура, казалось, брала свое. В "Зянках" Михаил Ильич окреп, вскоре перешел почти на обычный режим отдыхающего. Его постоянно навещали друзья, ученики, товарищи. Он интересовался только одним - как идет подготовка серийного выпуска Т-34.
"Странная война" в Европе кончилась. Гитлеровские танковые дивизии ринулись на Францию и раздавили ее. Фашизм наступает, все коммунисты должны быть в строю. Тяжело переживал Михаил Кошкин свое вынужденное бездействие.
Ему не было еще и сорока двух лет. Он никогда раньше не болел серьезно, считал себя по-русски крепким, выносливым - и вдруг… Нет, он слишком любил жизнь, чтобы помышлять о смерти.
- Вот выздоровлю, - говорил он друзьям, - и сразу же начнем делать новую машину.
У него были замыслы, эскизы, основные технические решения по новому танку. При той же массе, что и Т-34, новая машина будет иметь еще более могучую броню и вооружение. Война так ускорит соревнование брони и снаряда, что надо заранее подготовиться к этому!
Человек кипучей энергии, ни минуты не сидевший сложа руки, он страдал оттого, что оказался оторванным от дела.
- Хожу по сосновой роще и пою, - жаловался он. - Врачи заставляют тренировать дыхание, ну и приходится петь. Легкое-то одно.
Шутил:
- А песен мало знаю. Все больше одну тяну: "Смело, товарищи, в ногу!"
Друзьям, воспрянувшим духом, казалось, что худшее позади и мрачный прогноз врачей не оправдается.