"Наш корреспондент" - ясная, по-человечески теплая книга… это глубокая, патриотическая, волнующая повесть о советских людях, о силе и правде коммунистического, партийного слова.
Содержание:
Александр Гончаров 1
Глава первая 1
Глава вторая 7
Глава третья 15
Глава четвертая 18
Глава пятая 25
Глава шестая 28
Глава седьмая 31
Глава восьмая 37
Глава девятая 40
Глава десятая 42
Глава одиннадцатая 45
Глава двенадцатая 47
Глава тринадцатая 49
Глава четырнадцатая 52
Глава пятнадцатая 57
Эпилог 59
Александр Гончаров
Наш корреспондент
Александр Гончаров
Александр Георгиевич Гончаров родился 28 сентября 1910 года в рабочей семье в городе Ейске.
Пятилетним мальчиком он остался сиротой. Воспитывался у родственников в городе Ростове-на-Дону. Еще в отрочестве началась трудовая деятельность будущего писателя. Он поступил работать подручным слесаря на электростанцию.
В 1928 году молодого рабочего принимают в ряды ВЛКСМ и поручают работу с пионерами в краевом Доме коммунистического движения. О пионерах он написал первые свои очерки. С 1932 года А. Гончаров становится сотрудником газет "Рабочий Ростов" и "Ударник".
В 1933 году по решению Горкома комсомола способного журналиста направляют на железнодорожный транспорт, в газету "Звезда", где он работает в течение девяти лет. За все эти годы А. Гончаров опубликовал ряд сборников очерков и рассказов: "Белое золото" (1931), "Ровесники Октября" (1932), "Долг" (1941) и другие.
В сентябре 1941 года парторганизация Управления Северо-Кавказской железной дороги принимает А. Гончарова кандидатом в члены партии, а в марте 1942 г. он добровольно уходит на фронт. "Решил итти на фронт", - как он заявил своим новым товарищам по армейской газете. А. Гончаров становится военным корреспондентом. Пишет очерки, боевые зарисовки, фельетоны.
В дни жестоких боев на Кавказе в октябре 1942 года А. Гончаров решил стать коммунистом и был принят в ряды коммунистической партии. А через год за неутомимую корреспондентскую деятельность в армейской газете командование награждает А. Гончарова медалью "За боевые заслуги".
Но вскоре болезнь принудила военного корреспондента армейской газеты, капитана А. Гончарова, оставить службу в рядах Советской Армии.
В декабре 1943 года он вернулся в редакцию газеты "Звезда", уже на пост заместителя ответственного редактора. Здесь он работает два года. За этот период пишет рассказы, которые впоследствии издает отдельной книжкой "Перед праздником".
С осени 1945 года А. Гончаров переходит на работу в Обком партии, а впоследствии утверждается ответственным редактором литературно-художественного альманаха "Дон".
С 1947 года болезнь приковала А. Гончарова к постели. Преодолевая тяжкий недуг, писатель создает свою лучшую книгу "Наш корреспондент", опубликованную в альманахе "Дон" и в журнале "Октябрь" (№№ 11 и 12 за 1952 г.), выхода в свет которой автор не дождался. Александр Георгиевич Гончаров умер 4 ноября 1952 года.
Повесть А. Гончарова получила высокую оценку в газете "Правда": "Наш корреспондент" - ясная, по-человечески теплая книга… это глубокая, патриотическая, волнующая повесть о советских людях, о силе и правде коммунистического, партийного слова".
Глава первая
Я хочу,
чтоб к штыку
приравняли перо.
В. Маяковский.
В самом начале единственной улицы населенного пункта Н. стояли на пригорке два каменных здания. Одно - с узкими бойницами вместо окон и тяжелой железной дверью - было заперто ржавым замком и имело вид таинственный и неприступный. Здания отделялись от поселка глубоким оврагом, над которым висел романтический, но не очень надежный мостик. В период дождей в овраге бушевал и пенился поток. Летом же неистовое южное солнце высушивало добела камни на дне оврага, и по ним быстро, будто боясь обжечь лапки, бегали зеленые ящерки.
Одно время здание с бойницами вызывало к себе большой интерес устойчивым винным запахом, проникавшим сквозь неплотную дверь. Нашлись желающие выяснить, какие такие сокровища охраняет полупудовая гирька. Заглянули в бойницу, выбрав момент, когда в нее падал солнечный свет, - и увидели голые плиты каменного пола и кучку гниющих яблок, обманно источающих острый хмельной аромат.
Внутренность второго дома хорошо просматривалась через широкие окна. Виден был просторный зал и - в глубине - сцена, закрытая синим занавесом; в зале - высокие козлы с наборными кассами, наборщики в черных фартуках; обыкновенный кухонный стол, застланный белой бумагой, за которым сидел полный блондин в очках, с бледным и строгим лицом; еще один стол, поменьше, заваленный бумагами, и склоненные над ним две женские головы: одна - черная, другая - рыжая; длинные нары, составленные из скамеек и накрытые плащ-палатками; высокая печь. На одной стороне ее имелась чуть заметная надпись, сделанная от полноты души каким-то молодым жителем пункта Н., населенного греками: "Раньше здесь было помещение церкви, а теперь клуб и помещение для собрания и погулять маладой и цветущей жизни". Надпись полностью разъясняла историю каменных зданий: в том, что с бойницами, очевидно, молились, а во втором жили, наверно, служители культа. Потом колхозники решили, что иметь клуб гораздо интереснее, чем церковь.
А летом 1942 года в колхозном клубе разместилась редакция армейской газеты "Звезда".
Утром уходила на фронт редакционная машина. Ехали начальник партийного отдела капитан Горбачев, фоторепортер Васин и инструктор фронтового отдела интендант Данченко. Хотя вопрос о том, кто едет, был решен накануне и тогда же были подписаны редактором командировки, младший политрук Серегин утром стал доказывать начальнику отдела Тараненко, что посылать следует не Данченко, который только недавно вернулся из командировки, а его, Серегина. Тараненко возразил, что редактору видней, кого посылать, а теперь вообще поздно об этом разговаривать. Серегин обиделся и наговорил Тараненко множество горьких слов. Оказалось, что его, Серегина, вообще держат в редакции в черном теле, не дают развернуться, что он, Серегин, скоро совсем дисквалифицируется как журналист, и так далее и тому подобное. Однако Тараненко не захотел принять всерьез эти претензии и стал подтрунивать над Серегиным, после чего тот обиделся окончательно и отправился завтракать в гордом одиночестве.
…Когда в начале 1942 года Михаил Серегин добровольно перешел в армейскую газету из газеты гражданской, у него были весьма возвышенные, но довольно смутные представления о работе военного корреспондента. Разумеется, он понимал, что надо будет собирать материал в писать, но как, в каких условиях?
Серегин мечтал о трудных поездках, о больших корреспонденциях из района боев, с глубоким анализом действий наших частей, об очерках, которые прочитывали бы залпом, переводя дыхание только после заключительного абзаца, о том, чтобы бойцы, развертывая газету, говорили:
- Ага! Опять статья Серегина. Надо обязательно прочитать. Здорово пишет!
Действительность несколько разочаровала молодого корреспондента. Во-первых, сразу выяснилось, что для сотрудников армейской газеты основным видом транспорта при поездках на передовую служат собственные ноги. Во-вторых, Серегина никак не допускали к настоящему делу. Очерки поручали писателю Незамаеву, солидному интенданту третьего ранга, в массивных золотых очках и с маузером в деревянной колодке. Корреспонденции из района боев писали журналисты, более опытные в военном деле, чем Серегин. К тому же на фронте, после неудачной попытки немцев прорваться к морю через Черное ущелье, наступило относительное затишье.
В район боев выезжал сам Тараненко. Он примчался в редакцию, как только определился успех трижды орденоносной дивизии, которая взяла в клещи и уничтожила наступающих немцев, а дал большую статью о тактике оборонительного боя в горно-лесистой местности. Чтобы успеть напечатать статью в верстающемся номере, Тараненко продиктовал ее прямо на машинку. Он ходил из угла в угол, курил и, отчетливо выговаривая окончания слов, уверенно досылал фразу за фразой, будто вгоняя в обойму патроны. Иногда он на минуту умолкал, хмурил черные сросшиеся брови, расхаживал, ероша волосы, иди присаживался на табурет возле машинистки.
После недолгой паузы мысль капитана, преодолев невидимое препятствие, с новой энергией устремлялась вперед, сквозь чащу военных терминов и уставных формулировок.
Серегин слушал, как диктует капитан, восхищался и завидовал. Это было так похоже на его идеал!
Что касается самого Серегина, то ему пока что давали править военкоровские письма и писать авторам ответы, под которыми подписывался Тараненко. Только два раза Серегина посылали в командировку вместе с опытным Данченко. Оба раза, по заданию Тараненко, Серегин собирал крупицы боевого опыта. Он привез заметки о том, как боец Семенов применился к местности, как ефрейтор Айрапетов искусно обнаружил немецкого наблюдателя, о том, что ученик знаменитого снайпера Сорокина - Горюнов - открыл счет, подстрелив двух фашистов. Серегин собирал эти факты с воодушевлением, но напечатанные, сильно сокращенные секретарем заметки, под которыми даже не было подписи, а стояло в скобках: "Наш корр.", показались ему пресными, как манная каша в военторговской столовой, хотя, может быть, и не менее полезными.
3
Свернув папироску и вставив ее в длинный черный мундштук, Серегин вышел из столовой и неторопливо зашагал по пустынной улице. На каменистой дороге через ровные промежутки встречались небольшие ямки. Это на прошлой неделе немецкий истребитель обстрелял поселок разрывными пулями.
Серегин шел, сохраняя мрачное выражение лица и слегка сутулясь, что было бессознательным подражанием Тараненко, который сутулился, как многие люди очень высокого роста. Капитан Тараненко был хороший человек и талантливый журналист, редактор - батальонный комиссар Макаров - тоже, но они совершенно не понимали Серегина. Когда-нибудь они убедятся в этом, а пока что Серегин принял твердое решение быть замкнутым и холодным. Так он решал всякий раз, когда ему казалось, что сотрудники редакции относятся к нему недостаточно уважительно из-за его молодого возраста. Сотрудники называли его Мишей, а писатель Незамаев - младшеньким политруком. Незамаев тоже был прекрасный человек, но удивительно, как у него не хватало чуткости в этом отношении. Нет, надо быть замкнутым, холодным и даже несколько официальным, тогда будут больше считаться! До сих пор, однако, Серегину не удавалось осуществить своего решения. Холодность его через несколько часов бесследно таяла (характер у него был мягкий и общительный), замкнутость тоже не получалась: на круглом, тронутом загаром лице младшего политрука каждый мог читать, как на вывеске.
Не удалось ему остаться замкнутым и холодным и на этот раз. Еще не доходя до редакции, он заулыбался и ускорил шаг, увидев подполковника Захарова.
Напротив редакции стоял старый необитаемый дом, окруженный садам. Раскидистые яблони свешивали свои ветви с почерневшего, старого забора. Их кислыми плодами Серегин разнообразил иногда пресное меню военторга.
Два дня назад, возвращаясь из столовой, Серегин по привычке направился к ближайшей яблоне, заранее ощущая оскомину. Он издали нацелился на круглое яблоко и уже поставил ногу на перекладину забора, как вдруг увидел, что в старом доме появились жильцы. Юноша в майке, галифе и тапочках возился во дворе с велосипедом. Из окна, в темной раме похожий на икону, смотрел благообразный бородатый мужчина. А по ту сторону забора, в нескольких шагах от Серегина, стояла высокая смуглая девушка. В одной руке у нее было яблоко, другой она тянула к себе ветку.
Серегин снял негу с перекладины и несколько развязно воскликнул:
- Привет!.. Наши новые соседи?
Взгляд девушки скользнул по Серегину с оскорбительным безразличием. Насмешливо помахала отпущенная на волю ветка яблони. Девушка повернулась и, легко ступая обутыми в чувяки крепкими ногами, пошла к дому. Серегин смущенно оглянулся, принял, по возможности, беспечный вид и направился в редакцию. После этого он долго старался не смотреть в сторону старого дома. Но сейчас, увидев подполковника Захарова, который сидел на бревне у ворот этого дома и разговаривал с каким-то пареньком, Серегин обрадовался.
Представитель штаба партизанского движения - подполковник Захаров когда-то сам работал в газете и поэтому питал слабость к журналистам. Он очень охотно помогал сотрудникам редакции, иногда под величайшим секретом сообщал им новости, уже известные первому эшелону, и, несмотря на большое различие в званиях, поддерживал с корреспондентами дружеские отношения.
Широко улыбаясь, Серегин пожал руку подполковника и, повинуясь его молчаливому приглашению, сел на бревно. Подполковник продолжал разговор с пареньком. Ничего примечательного в этом парне не было, кроме разве чересчур большого количества веснушек. Облупленный и розовый, как молодая картошка, нос. Давно не стриженные волосы. Серая рубашка, выпущенная поверх штанов из экономичной "чортовой кожи", которая, несмотря на свою прочность, "все же сильно пострадала от колючек, шершавых стволов деревьев и острых камней. Босые ступни в ссадинах и царапинах. Положительно этот парень не стоил того, чтобы подполковник так долго разговаривал с ним, в то "время как корреспондент армейской газеты жаждал услышать последние новости.
- Значит, ты, "Седого" видел? - спросил подполковник.
- Ага! - ответил паренек, опустив голову и стараясь захватить пальцами правой ноги плоский камешек.
- Когда через линию шел - боялся?
- А чего бояться?
- Ну, признайся, что боялся?
- Уж вы скажете!
- Да я просто так спросил, - примирительно сказал подполковник, почему-то подмигивая Серегину. - Бывает, что в первый раз страшно. Ну, можешь быть свободным. Иди гуляй.
Паренек отошел неторопливо, но, войдя в ворота двора, побежал к яблоне. Серегину показалось, что подполковник посмотрел ему вслед взглядом любящего отца, который гордится способностями своего сына и прощает ему мелкие шалости.
- Каков орел, а?! - сказал подполковник, поворачиваясь к Серегину.
Младший политрук дипломатично промолчал.
- Этот паренек пришел ночью из вражеского тыла, - пояснил подполковник.
Значение сказанного дошло до Серегина не сразу.
- Ночью? - пробормотал Серегин. - Сегодня?
- Очень боевой парень! - сказал подполковник, будто не расслышав вопроса.
Наконец Серегина озарило:.
- Товарищ подполковник, это - разведчики?
- Возможно, - ответил Захаров, хитро прищурившись.
Веснушки и облупленный нос обыкновенного парня вдруг предстали совсем в ином освещении. Кто бы мог подумать! Да ведь так и надо, чтобы не могли подумать. Разведчики и должны быть совершенно обыкновенными. Значит, и тот иконописный старичок, и юноша в майке, и девушка!.. Серегина будто ударило током. Вот тема! Вот материал! Наконец-то! Он уже видел газетные страницы, рубрику "В тылу врага" и заголовки: "Обыкновенный парень", "Ночной переход"… Только бы согласился подполковник! С надеждой глядя на него, Серегин сказал:
- Вот вы как-то говорили, что надо больше показывать работу разведчиков. Так у меня есть замысел…
- Нельзя, - перебил Захаров.
- Что - нельзя?
- Да вот это самое. Уж я знаю, чем вы, газетчики, дышите. Нет, брат, это - запретная тема. Зачем нам гестапо на след наводить?
Серегин уже понял, что действительно нельзя, но все еще цеплялся за свой замысел.
- А если так, товарищ подполковник: вы мне расскажете факты, а портреты людей и обстановку я дам вымышленные.
Захаров покачал головой.
- Все равно. Месяца через два после войны - пожалуйста.
- Не раньше? - упавшим голосом спросил Серегин.
- Никак не раньше.
Взглянув на огорченное лицо Серегина, подполковник хлопнул его по коленке.
- Ефанов, командир разведподразделения дивизии Аникеева, слышал я, очень удачный поиск сделал. Среди бела дня выхватил из обоза двух эсэсовцев. Один, когда его брали, кусался. Но все-таки взяли и через перевал провели очень аккуратно. Смелая и хорошо рассчитанная операция. Вот и напишите.
Через пять минут Серегин уже был твердо убежден, что именно разведчики Ефанова и есть та настоящая тема, на которой он покажет себя как зрелый журналист.