Взглянул на часы. Они стояли. В схватке пострадал и компас - потерялась стрелка. Подумал: "Ищут или не ищут? Ведь Дима доложил". Посмотрел на самолет: нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь? Нет, невозможно. Немец угодил прямо в бензобак. Еще хорошо, что не вспыхнул, но бензин вытек. Да и когда садился, самолет сильно повредил. Конечно, не взлететь.
Прошло несколько утомительных часов. Над сопками снова повисли снежные облака, И вот уже налетел порывистый ветер, и снег посыпал будто из прорвы. Разыгралась свирепая пурга.
Мальцев сидел в кабине и ждал, когда метель перестанет, чтобы могли за ним прилететь и вызволить из этой ловушки. Как было знать ему, что Борисов, хотя и организовал несколько поисковых групп, но из-за плохой погоды они не могли вылететь. Лишь наземные партии вышли на розыски Мальцева.
А время шло и шло. Ожидания уже казались напрасными. Что делать? Павел решил идти на восток, идти по безлюдной снежной пустыне.
…Павел шел и верил, что идет туда, куда надо. Временами останавливался, ориентировался и опять шагал на восток, к своим. Раненный, полуголодный, он выбирал наиболее отлогие скаты высот, чтобы легче было на них взбираться. Путь был невыносимо тяжел и долог. Десятки часов он находился один на один с белой безбрежностью, а конца пути все не было.
Съел последнюю галету, последнюю дольку шоколада. Внутри горело, словно разожгли там костер. Нестерпимо хотелось пить. Павел глотал снег, чтобы утолить жажду. Не помогало. Впереди, кажется, блеснул ручеек. А может, мираж? Кружится голова. Еле-еле шагают ноги. Стоит присесть на долю секунды - и все, замерзнешь, останешься навечно в снегах Заполярья. Нет, нельзя останавливаться, нельзя садиться…
Павел добрался до ручья, снял перчатки, зачерпнул пригоршню ледяной воды, попил, обмыл лицо, вытер шерстяным шарфом.
"Неужели не ищут? Неужели не ищут?" - в сотый раз терзал себя Павел. И ему тотчас послышался шум самолета. Да, да. Вот он приветливо машет крыльями: крепись, мол, Павел, сейчас сяду. Ну давай же, давай садись… Павел хотел было помахать самолету руками, но пошатнулся, поскользнулся и угодил но пояс в воду. Течение чуть было не подхватило его. К счастью, Павел успел уцепиться за кустарник. С трудом выбрался на берег. Самолет или пролетел, или его совсем и не было. Обозленный на все на свете, Павел поворчал, потом снял унты, вылил воду, разорвал на две части шерстяной шарф, обернул ступни, снова напялил унты.
Что же еще ждет его впереди? Сколько ему еще шагать по тундре? Хоть бы чуточку обогреться…
Опять с отчаянием пробивался в снежной коловерти вперед. Окончательно изнемог и в отчаянном бреду, в горячке, упал у подножия безымянной сопки. "Вот и все, Пашка", - были его последние слова…
Очнулся Павел в госпитале и с ужасом понял, что у него вместо ступней культи. Слезы брызнули из глаз, из груди вырвался истошный вопль:
- Ноги!… Верните мне ноги!…
Рядом сидел человек в белом халате и белом чепчике. Мягко сказал:
- Успокойтесь. Мы сделали все, что могли…
Это был хирург полевого госпиталя Петр Петрович Дмитриев. Он после операции - ампутировал ступни - несколько дней не отходил от Павла.
- "Все, что могли… все, что могли", - с горечью повторял Мальцев. - А найти не могли?… Там… на озере…
- Искали, Павел Сергеевич, искали… Да вот, кажется, и командиры твои заглянули.
Павел открыл воспаленные глаза. Перед ним, возле его ног, стояли командир полка Борисов и парторг Хохлов. Павел попытался улыбнуться, но улыбка не получилась: от сильной боли, полоснувшей лицо, он поморщился.
Борисов взял руку Павла, пожал.
- Спасибо, Павел Сергеевич, за храбрость, за мужество,- тихо сказал он.- Мне все доложил Соловьев. Мы тебя представили к ордену…
- Ребята привет передают,- добавил Хохлов,- желают скорее поправиться.
- Чтобы снова быть вместе и как можно быстрее,- продолжал Борисов.- Как дола-то, неплохо идут у нашего Павла? А, доктор?
- Раз начал бранить докторов,- пошутил Петр Петрович,- значит, скоро потребует выписать или, на худой конец, убежит из госпиталя…
Слушая этот разговор, Павел думал: "Хороший вы народ, друзья мои, но я-то калека".
Борисов и Хохлов на прощанье пожали Павлу руку, поцеловали его в марлевую повязку, опеленавшую изуродованное лицо, и медленно вышли из палаты. Павел грустно посмотрел им вслед. Глаза наполнились слезами: когда он снова увидит этих хороших людей? И увидит ли?…
Нет, напрасно так думал Павел. Пришлось ему встретиться и с Борисовым, и с Хохловым, и с Димой Соловьевым. Встреча эта произошла на том же аэродроме, зажатом с трех сторон каменистыми сопками. Представился гвардии старший лейтенант Мальцев командиру, тот обнял его, расцеловал. А когда оба поуспокоились, Борисов прямо, без обиняков спросил:
- Ну что делать будем, Павел Сергеевич, на капе посидим или?…
Павел зажал под мышкой палку и, вынув из кармана пачку документов, перебирал дрожащими пальцами - искал что-то.
- Ты садись, Павел Сергеевич, садись - удобнее будет и легче,- предложил командир.
Но Павел как будто не слышал Борисова. Он с еще большей сосредоточенностью перелистывал документы и затем, найдя нужную бумагу, протянул командиру.
- И вам надо познакомиться, Иван Филиппович,- сказал Павел Хохлову и присел на краешек самодельной табуретки.
Борисов долго и внимательно читал бумагу. Его лохматые брови то приподнимались от удивления, то хмурились. Наконец с посветлевшим лицом протянул документ Хохлову:
- Прочитай-ка, прочитай, Филиппыч.- Сам резко встал, распростер руки и обхватил Павла. - Узнаю североморца, узнаю! Значит, будешь летать, Павел Сергеевич, будешь! И самолет тебе сделаем - ковер-самолет!… Ну, каков он, наш Мальцев-то, Филиппыч? А? - обратился Борисов к Хохлову и, не дождавшись ответа, воскликнул: - Молодчина ведь!… Свистать всех свободных людей наверх. Сейчас представлять будем Павла Сергеевича. Пусть все знают, каков он, наш Павел Мальцев! А ты, Филиппыч, эту бумагу зачитаешь. Добро?…
Летчики собрались быстро. Многие летали еще вместе с Павлом, учились овладевать сложняком. Среди них был и Дима Соловьев. Он не подошел, а подбежал к Павлу, схватил его за плечи, подтянулся на цыпочках, чмокнул в губы.
- Вернулся, значит. Ну и того… хорошо, значит…- Этими невразумительными словами и кончилось все его красноречие.
Павел заметил, что у Димы нервно задергалась щека.
- Как видишь, Дима, вернулся,- сказал Мальцев и притянул к себе друга.
Вошел командир. Все встали. Борисов шагнул к Павлу, легонько подтолкнул его вперед.
- Бы знаете, кто это? - спросил он у собравшихся.
- Знаем!… - раздалось в ответ.
- Нет, вы не знаете, кто это.
- Ну как же… Да это же Павел… Павел Мальцев…
- Павел, да не тот, - проговорил Борисов. - Перед нами совершенно необыкновенный человек. Он не хочет идти на покой, не хочет даже посидеть на капе, а подавай ему небо. А ну, прочитайте, пожалуйста, Иван Филиппович, документ, чтобы все знали, кто такой Павел Мальцев.
Хохлов вышел на небольшой подмосток, служивший сценой, откашлялся в ладонь, начал читать:
- "Павел Сергеевич Мальцев обратился с рапортом к Председателю Государственного Комитета Обороны товарищу Сталину, в котором просил разрешить ему летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе. Учитывая патриотическое стремление товарища Мальцева сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, Председатель ГКО удовлетворил его просьбу, а военно-медицинская комиссия в порядке индивидуальной оценки признала П.С. Мальцева годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления. Направить товарища Мальцева в полк североморских летчиков, в котором он начал боевой путь…"
Летчики, слушая парторга, поглядывали друг на друга, на Павла. Да, это, конечно, здорово: человек без ног - и готов летать.
- В какую эскадрилью тебя зачислить? - спросил Борисов Павла.
- Если можно, в первую, в родную.
- Будь по-твоему,- сказал Борисов.- Командир первой эскадрильи, поставьте на все виды довольствия…
Павел и Дима вечером долго сидели вдвоем в землянке. Говорили и говорили. Дима рассказал, как он тогда прилетел, доложил командиру и тот организовал поиски Павла, как его все же нашли без сознания у подножия одной сопки, как друзья воевали без него, кто убит, кто ранен, кого наградили и кого наказали. А Павел рассказал, как он скитался но госпиталям, тренировался, чтобы встать на ноги, как обивал пороги отдела кадров и медицинской комиссии… И вот получил то, что зачитал Хохлов.
- Если бы не Петр Петрович,- задумчиво сказал Павел,- не летать бы мне.
- А кто это Петр Петрович? - спросил Дима.
- Врач, хирург. Замечательный человек. Оттяпал мне ступни и говорит, что так и было,- Павел невесело улыбнулся.- Вот посмотри,- Он поднял штанины, и Дима увидел два желтых протеза.
Мальцев наклонился, расшнуровал один ботинок, попросил Диму снять. Соловьев осторожно потянул за ботинок. Показалась подернутая красной нежной кожицей культя. Дима зажмурился.
- Павка, да разве ты можешь!… Пожалей себя…- Дима опустился на койку рядом с Павлом, посмотрел на его ногу, лежавшую на заячьей шубке-коврике.- Согласись на капе, Паша. Там легче. А летать… Ну ты же понимаешь, что это значит…
- Брось ныть, Димка! - резко сказал Павел.- Я думал, одобришь, поддержишь, ведь ты считался у нас оптимистом, а ты… Тоже мне друг…
- Паша…
- Ты не первый… Замолчи лучше…
Павел обул ботинок, прошелся по землянке, стукнул палкой по дощатому столу:
- Вот Петр Петрович - молодчина. Не горюй, говорит. Будешь летать. Я тебе сделал надежные ноги. Еще не одного фрица ухлопаешь.- Павел подошел к Диме. - И буду летать! Обязательно!
Опять зашагал по землянке, подошел к окну, взглянул на летное поле. "Ястребки", прижавшись друг к другу, стояли в боевом строю. Они были готовы взмыть в небо.
Павел смотрел в окно и думал, что на одном из таких истребителей скоро взлетит и он, опять почувствует безбрежность неба, которое зовет, манит его, вновь почувствует себя человеком.
- Дима, скажи, а эта, курносенькая, все еще тут? - вдруг спросил Павел, повернувшись к Соловьеву.
- Ты про кого? - озадаченно уставился Дима.
- Будто не знаешь. Ну эта, как ее… блондиночка, курносенькая такая…
- Здесь блондинок и курносеньких много. Недавно опять пополнение прибыло.
- Брось ты, Димка,- хитрить. Такая только одна была. Помнишь, когда мы приехали, она нас встретила? Пигалицей ты ее еще назвал… А я пуговицей…
- Вот и пойми тебя: курносенькая, пигалица, пуговица… Ну имя-то у нее есть или нет? - Дима расхохотался,- Тонька Пожарская, что ли? Здесь, забияка. Ни одного хлопца не подпускает на пушечный выстрел. На каких только к ней виражах не подходили - твердит свое: "Выключи контакт!" Павел улыбнулся:
- А меня подпустит?
- Это тебе виднее. Раз о ней завел разговор, значит, неспроста.
Павел подсел к Диме, обнял его за плечи.
- Знаешь, Шплинт,- вдруг вспомнил он прозвище друга, прилипшее к нему за малый рост,- она хорошая дивчина. Ничего она мне пока доброго не сделала, да а видел я ее всего лишь несколько раз, а вот, поди ж ты, запала тут,- кивнул на свою грудь.- Когда я шел по холодной тундре, почему-то она была рядом со мной. С медицинской сумкой наперевес. В своих кирзовых сапогах, в дубленом полушубке, прыгала с камня на камень и звала меня за собой… И я шел… Когда лежал в госпитале и у меня были тяжелые минуты, она, казалось, садилась на мою кровать, клала руку мне на лоб, успокаивала ласковыми словами, и я засыпал, чтобы назавтра, проснувшись, быть радостным и бодрым… Уже ехал сюда в набитом битком поезде и опять вспомнил эту курносенькую блондинку… Тоню… Скажи, почему бы это? А?
Дима заглянул Павлу в глаза:
- По-моему, Паша, это любовь.
- Ты шутишь или всерьез, Шплинт?
- На полном серьезе.
- Тогда я пошел…
- Куда?
- Хотя пойдем-ка вместе.
- Куда?
- Ты знаешь, где она живет?
- Пожарская?
- Да.
- Все в той же землянке.
- Проводи.
- Сегодня уже поздно. Давай-ка лучше, брат, поспим немного. Неровен час, сыграют тревогу. Хоть несколько дней и не беспокоят фриц, погода видишь какая, но чем черт не шутит!
Павел сдался. Они по-солдатски быстро разделись. Дима помог Павлу снять протезы, заботливо укрыл его одеялом и, сказав: "Спокойной ночи", сам юркнул в постель.
В землянке наступила тишина. Лишь будильник на столике четко отсчитывал секунды, да за окном гудел, посвистывал холодный ветер.
Павел и Дима не спали. Каждый думал о своем. Павел мечтал о том, как он через месяц, а может и меньше, подойдет к истребителю, похлопает его ладонью, сядет в кабину, опробует мотор и… взмоет в воздух. А она, Тоня, белокурая, стройная, улыбнется ему, помашет рукой, пошлет воздушный поцелуй и шепнет: "Возвращайся с победой, и скорее!"
А Дима в это время думал: "Какой же ты непутевый, Пашка. Летать захотел. Ну, посмотрел бы еще раз на свои ноги - обрубки ведь, Мороз по коже пробегает. В самый раз сидеть бы на капе… А Пожарская, видать, глубоко в твое сердце вошла. Не знаю, что ты в ней хорошего нашел… Нет, она, кажется, ничего…"
- Ты говоришь, это любовь, Шплинт? - раздался вдруг в тишине голос Павла, и кровать жалобно заскрипела под его могучим телом.
- А ты все еще не спишь, чертяка? - послышалось в ответ. Дима высунул голову из-под одеяла, приподнялся на локте.
- Нет, сплю, сплю, Шплинт…
И, еще раз повернувшись с боку на бок, Павел захрапел на всю землянку.
Глава вторая
Наступил день, когда после длительных тренировок Павлу разрешили боевой вылет. И не обычный, а редкий: небольшая группа наших летчиков должна была сражаться против нескольких десятков немецких самолетов-бомбардировщиков, прикрываемых истребителями.
Погода по-прежнему не особенно балована североморцев. Лишь изредка между "окнами", как называли летчики непродолжительные просветы в погоде, случалась боевая работа. Так было и в этот раз. Подул сильный ветер, разогнал низкие, висящие над шапками сопок тучи, а дело закипело.
Ракеты прочертили воздух. На старт вырулили несколько самолетов, которые возглавлял сам Борисов. Среди них были истребители Мальцева и Соловьева.
Взлетели один за другим. Собрались в строй над аэродромом, качнули крыльями и взяли курс на запад.
- "Кобра", "Кобра",- как себя чувствуешь? - запросил Борисов Павла, и тот ответил:
- "Сокол", "Сокол", чувствую себя превосходно, чувствую превосходно.
- Так держать!
Летели невысоко, над самыми сопками. Это был излюбленный прием Борисова - прикрыться местностью, а потом внезапно вынырнуть перед самым носом противника и расстрелять его в упор.
- "Сокол", "Сокол", вижу группу немецких самолетов, - радировал Павел.
- Добро,- ответил Борисов. - Внимательно слушайте план атаки. По силуэтам предполагаю - впереди "юнкерсы". Истребители, возможно, где-то на подходе или над ними. Все за мной. Набираем высоту, тройка атакует бомбардировщиков, четверка прикрывает нас. Если нет истребителей сопровождения, брать на себя и по бомбардировщику. Я атакую ведущего, Мальцев - замыкающего, Соловьев выбирает цель в середине строя. За мной!
Самолеты нырнули в облака. Машины повиновались опытным мастерам, казалось, ими управляли не разные люди, а один человек.
Павел летел за командиром, неотрывно следил за его маневром, боясь пропустить какой-нибудь сигнал. Ведь сегодня - испытание, первое испытание на прочность, которое должно раз и навсегда ответить на затаившиеся где-то в глубине сердца вопросы: "А все же сможешь ли ты, Павел, быть настоящим летчиком, можешь ли ты стоять вровень по мастерству, отваге, выдержке с теми, кто пойдет с тобой в атаку, вынесешь ли тяжесть боя?"
И сейчас он отвечал себе: "Ты должен выстоять, Павел, обязательно должен выстоять. Иначе… Иначе пропали все утомительные и мучительные тренировки в госпитале, иначе были напрасными все хлопоты в Москве, да совсем другими глазами будет смотреть, наверное, на тебя и твоя Тоня… Да, да, твоя…"
Павел на минуту представил, как он вскоре после возвращения в полк встретил Тоню возле капонира, где техники и авиамеханики переоборудовали ему самолет, как она, раскрасневшаяся от мороза, вдруг побежала навстречу ему, а он, опираясь на палку, зашагал к ней, как она, никого не стесняясь, подпрыгнула, обхватила гибкими руками его шею и звонко поцеловала в щеку.
- С возвращением вас, Павел Сергеевич, - уже отстранившись, как-то важно и официально сказала она.
- Спасибо, Тонечка. - Павел улыбнулся.
- Как ваше здоровье? - спросила Тоня.
- Не жалуюсь,- ответил Павел. - Стометровку бегать не собираюсь, а если хорошую девушку увижу, пожалуй, и больше пробегу.
- Не забывайте наведываться в санчасть, Павел Сергеевич. Я вас взяла на персональный учет.
- Спасибо, спасибо. Хоть с сегодняшнего дня. Вот только освобожусь - обязательно загляну.
Уже на ходу крикнула:
- Буду ждать!
- Ждите, Тонечка! - Павел поднял руку, помахал ею и зашагал к самолету…
- "Кобра", "Кобра",- раздалось в наушниках.- Будьте внимательны, будьте внимательны. Сейчас атакуем. Напоминаю: я - ведущего, вы - замыкающего,- Неожиданно ворвавшийся голос Борисова прервал пьянящие сердце воспоминания.
- Есть, замыкающего! Выбрал, вижу, - ответил Павел.
- Вперед! Всем прикрывать нас! - скомандовал Борисов и бросил самолет на бомбардировщик врага. Павел, дав полный газ,- тоже устремился к цели. Его истребитель, словно молния, сближался с "юнкерсом". Павел ловит его в перекрестие прицела, стиснув зубы, жмет на гашетку пулемета. Яркий сноп огня вырастает перед носом самолета. Трасса, оставив несколько десятков пунктирчиков в воздухе, пришлась по бомбардировщику. Еще очередь - и "юнкерс", неуклюже клюнув носом, задымил, тяжело завалился на крыло, пошел вниз, на сопки.
- Ура-а-а! - закричал ошалело Павел. И тут же услышал строгий голос Борисова:
- "Кобра", "Кобра", не провороньте справа!…
Тройка Борисова, прикрываемая четырьмя другими истребителями, сбила три "юнкерса", разбила строй бомбардировщиков, заставила их повернуть вспять. Но тотчас же, словно воронье, на нашу семерку набросились вражеские "мессершмитты". Они свалились откуда-то с высоты и чуть было не застали врасплох. Спасла бдительность Борисова.
- Встать в круг! - скомандовал он,- Вести бой на горизонталях. Прикрыться облачностью.
Юркие истребители мгновенно стали каждый в затылок соседу - так они могли надежно прикрывать друг друга - и по команде Борисова атаковали наиболее уязвимые цели.
Бой закипел с новой силой. Даже доли секунды вносили изменения в обстановку.
Атаку начал сам Борисов. Он удачно выбрал цель и сбил ее с первого захода. Из-под удара такого мастера воздушного боя вряд ли увернешься!