- Дорогая мамаша Ульяна! Так дело не пойдет… Вы о смерти сказали. Этого я не признаю. За такой тост не пью. И никто не выпьет. Вы должны жить. Много лет! Столько намучились на своем веку, столько страдали! Значит, должны сбросить с плеч тяжелые годы, и выйдет так, мамаша, что вам не девяносто, а только сорок. Плохие годы надо отбросить, не считая!..
- Правду говоришь, Илья, чистую правду! - послышалось отовсюду.
- Вот видите, слышите, бабушка Ульяна!? Все со мной согласны! А если так, то давайте выпьем за ваше здоровье, за всех сидящих рядом, за дорогих моих друзей! За вашу добрую память, отзывчивое сердце и за то, чтобы мы больше никогда не знали войн, чтобы небо вечно было ясным над нами, над нашими детьми и внуками, чтобы никогда больше не доводилось переживать того, что мы с вами тогда пережили. За все это и выпьем!
- Правильно ты сказал, сынок! Выпили! Будьмо!
Послышался звон стаканов, раздались хлопки, веселые возгласы.
Радостное, шумное торжество было в разгаре, когда неизвестно каким образом прослышавшие о торжестве в Николаевке пришли люди из соседнего села, также помнившие "доброго немца".
Илье не давали покоя, приглашали, звали к себе.
И ему трудно было отказываться. Пришлось покориться, зайти в один дом, в другой, заводить разговоры о прошлом. Гостя повели осматривать хозяйство артели, рассказывали про житье-бытье, говорили о работе, успехах. Его пленили ребята из школы, просили прийти к ним рассказать о том, что было. И он не смог им отказать.
Трудно стало расставаться с этими добрыми друзьями, он не мог отказать тем, которые приглашали его на именины, на семейные торжества. С ним было легко и весело. Жалели, что время быстро проходит и он скоро уедет.
Но как ни тяжело было расставаться, наступило время, и на нескольких машинах, мотоциклах колхозники выехали проводить славного гостя к полустанку. Теперь этот человек сделался для всех во сто крат дороже и ближе. Он за эти дни приобрел здесь новых друзей.
Маленький полустанок посреди донской степи в эту ночь снова ожил. Кажется, никогда здесь не собиралось столько людей!
Гремел оркестр. Стояла теплая лунная ночь, над головой раскинулось сизое звездное небо. Опять, как и во время встречи гостя, пассажиры поезда были разбужены и приникли к окнам, не понимая, что происходит в этой степи, что за шум, кого это так дружно провожают. Шумный состав остановился, и один-единственный пассажир поднялся на ступеньки крайнего вагона. Ласково кивал, махал рукой, шутил, развлекал своих друзей до того момента, пока маленький полустанок не скрылся из виду.
В ушах его еще долго звенели прощальные слова и радостные возгласы.
Поезд быстро уносил Илью. Вскоре совсем скрылись и маленький полустанок, и шумные провожающие, замолкли звуки оркестра, горячие напутствия. А взволнованный гость все еще стоял, держась руками за поручни вагона, чувствуя, что оставил здесь частицу своего сердца.
СЛОВА, КОТОРЫЕ ЛЕЧАТ ЛУЧШЕ ВСЕХ ЛЕКАРСТВ
Радостный, гордый и счастливый возвратился Илья домой.
Пережитое за эти дни казалось ему дивным сном. Не представлял, что так накрепко остался он в памяти людей, что его ожидала такая теплая встреча и что ему скажут столько добрых, дружеских слов!
За последнее время все больше стали донимать старые военные раны. Они терзали его. Но эта незабываемая поездка, трогательные письма друзей, душевные слова, казалось, помогали лучше всяких лекарств. Он не понимал, каким образом узнали в разных селах, где проходила война и куда его забрасывала солдатская доля, что он жив, и написали, приглашая в гости.
Он еще больше стал верить в доброту, в память людскую, и это вдохнуло в него новые силы.
Илья еще не успел как следует отдохнуть, рассказать жене, детям, на заводе о незабываемой поездке и славных людях, с которыми повидался, а уже пришло новое письмо из Николаевки, которое растрогало его не меньше, чем недавнее торжество.
"Добрый день, многоуважаемый Илья Исаакович! - читал он. - Дорогие члены семьи, жена, дети и все родные! С горячим сердечным приветом к Вам все Ваши друзья, которые Вас встречали.
Вот уже несколько дней, как мы расстались. Нам кажется, что это был прелестный сон, счастливый и незабываемый. Ведь написать то, что мы пережили за эти дни, когда вы у нас гостевали, просто невозможно. Это была большая радость, незабываемая.
В Вашем лице, Илья, мы увидели человека, можно сказать, - образец простоты и скромности. С первой минуты приезда Вы покорили всех.
До свидания, наш друг Илья! Привет Вашей семье. Вы обещали с ними приехать. И мы Вас будем ждать. Пишите почаще. Не забывайте!
Клава и жители Николаевки".
Илья читал эти взволнованные и простые слова доброй женщины и чувствовал прилив новых сил, большой радости. Понял, что приобрел много, очень много друзей, и это его тронуло до слез. Перечитывая письмо, он подумал, что здесь сказано все от чистого сердца и это ему запомнится на всю жизнь. Он читал такие милые слова, которые лечат, кажется, лучше любого лекарства.
КЕТЭ АЙНАРД ДАЕТ О СЕБЕ ЗНАТЬ
Никогда в жизни не видел он фрау Кетэ Айнард, но душой чувствовал: это должна быть добрая, честная женщина, которая в годы войны страдала, мучилась, ночей не спала, маялась и голодала подобно миллионам других матерей на земле.
Жена шофера Ганса Айнарда, с которым тяжелая судьба столкнула его в то памятное лето сорок второго года, когда Илья был тяжело ранен и попал в чужой госпиталь…
Оба они лежали койка к койке в санитарной палатке, испытывая тяжкие страдания.
Илья, - тогда Эрнст Грушко, - видел рядом со своей койкой раненого немецкого солдата. Тот смотрел на него с участием, подносил к его губам чашку воды и тихонько, украдкой, чтобы никто не услышал, шептал ему на ухо:
- Камрад, крепись… Немного поболит, но ты будешь жить… Слышишь, будешь жить!
Он вытирал полотенцем мокрый от испарины лоб Ильи, успокаивал его. И еще тише внушал ему:
- Спокойнее, камрад!.. Постарайся взять себя в руки и не бредить… Не говори… Ты во сне ругаешь Адольфа Гитлера. Упаси бог, если какая-нибудь сволочь услышит это из твоих уст - беды не миновать… Стены имеют уши… Запомни…
Илья с трудом кивал головой, благодарил за воду, за добрые слова, теряясь в догадках: кто он, этот человек? Какой-то необычный солдат. Славный, не похожий на тех, которых сотнями видел…
Перед Ильей был обычный, казалось бы, солдат, немец, кровный враг. Но с каждым днем он все больше убеждался, что этот кареглазый сосед по койке с темными волосами и худым, продолговатым лицом своими словами и действиями не похож на фашистских извергов. А их Илья сотнями видел в открытом бою и при допросах захваченных в плен.
А спустя несколько дней немец уже стал говорить с ним почти откровенно, не таясь, не опасаясь его. Особенно, когда в палатке все раненые спали.
- Камрад, - придвинувшись к нему вплотную, шептал сосед. - Меня можешь не бояться. Я такой же несчастный, как и ты… Простой рабочий, шофер… Я зла тебе не причиню никогда… Я не СС, не из этих, которые позорят мою Германию своей жестокостью и подлостью… Меня зовут Ганс… Ганс Айнард… Если тебе что-нибудь нужно, скажи, не стесняйся. Все для тебя сделаю… Все! Я помогу тебе…
Когда Илья глядел на этого немца, в его добрые усталые глаза, слушал его слова, в которых не было притворства, фальши, ему казалось, что солнечный луч пробился сквозь непроницаемую мрачную ночь, которая плотно окутала нынче весь мир.
Илья пристально всматривался в этого человека. Ему чудилось, что эти добрые слова слышатся ему во сне. Но нет. Это был не сон. Только что их произнес немец, недавно раненный осколками русского снаряда или бомбы… Было бы вполне естественно, видя перед собой вражеского солдата, выместить на нем свою злобу, ненависть, задушить, отравить, и никто бы ему, этому немцу, худого слова не сказал! Но вместо этого Ганс Айнард пригрел его, дружески говорил с ним, поверил его честности. Услышал, как Илья во сне ругал фюрера, и не предал его, не донос… Это ли не говорило само за себя?
"Что ж это значит? - долго и мучительно думал Илья. - Неужели среди немецких солдат еще остались люди с чистой совестью, с благородной душой? Есть, значит, там, в стане врага, и такие, которые ненавидят проклятого Гитлера, ужасную войну, жестокие преступления против человечества?"
Глядя на этого солдата, убедился, что это так. Есть настоящие люди и среди них!
И в мозгу Ильи мелькнула мысль, надежда: он выживет и этот человек ему поможет.
Прошло еще немного времени, и сосед достал из-под койки цветастую коробочку с домашним печеньем, протянул ему:
- Возьми, Эрнст, попробуй… Это мне жена из дому прислала. Моя Кетэ… Сама, бедная, мучается, голодает, по каждую неделю отрывает от себя и присылает мне мое любимое печенье. Ешь… Оно очень вкусное, попробуй…
- Данке шён… - с трудом произнес Илья. И хоть не до еды ему было теперь, он испытывал такую мучительную боль, все же взял коржик, попробовал, чтобы не обидеть человека. - Данке шён. Очень вкусно… наверное, хороший человек твоя Кетэ… Очень хороший…
Сосед просиял. Он на глазах преобразился.
- Да… Моя Кетэ прекрасный человек… Душевный… - оживился Ганс Айнард. - Она мне четыре месяца назад… Что я говорю - четыре месяца и десять дней тому назад родила дочь… Наш первенец… Я еще не видел своего ребенка… Дорис назвала она нашу дочурку… Дорис…
Глаза соседа увлажнились. Он достал из-под подушки фотографию и протянул ему:
- Вот они…
Илья взял в руку фотокарточку и увидел миловидную молодую женщину. Она держала на вытянутых руках сверток, из которого виднелось маленькое личико.
Боль мучила, но Илья пристально всматривался в это фото. Не хотел признаться, что ему теперь ничего не мило, ничего в голову не лезет. Но, взяв себя в руки, мотнул головой, тихонько промолвил:
- Яволь… Хорошая жена у тебя, камрад, и чудесная дочурка…
Так постепенно, лежа рядышком, оба раненые подружились.
Ганс понемногу поднимался, с помощью костылей мог передвигаться. Он помогал Эрнсту всем, чем мог, не допускал, чтобы кто-то обижал "этого русского дьявола", осторожно кормил его из ложечки, успокаивал, вселял в него надежду.
Ганс почти каждый день, лежа на койке, писал жене и дочурке, не преминул черкнуть несколько слов о своем соседе. И жена Кетэ в своих ответах посылала незнакомому Эрнсту приветы и просила не забывать угощать печеньем и другими сладостями человека, который, видать, так одинок и не имеет родных… И еще Кетэ сообщала мужу, что она частенько вырывается на часок-другой в кирху и молит бога за него и этого Эрнста, чтобы они вышли живыми из дикого кошмара…
Ганс гораздо раньше Эрнста начал ходить, выписался из госпиталя, и начальник оставил его у себя в команде личным шофером…
И после этого Ганс не забывал своего товарища, частенько приходил к нему и приносил, что только мог достать, делился с ним всем. А при удобном случае говорил начальнику самые похвальные слова об Эрнсте, который, отлично зная немецкий язык, мог бы быть у него переводчиком. Лишь бы выздоровел!
Ганс болезненно переживал, что жена там мучается с грудным ребенком, бедствует и живет в полуразрушенном после русских бомбардировок доме, что осталась с самыми скудными средствами к существованию, а он, Ганс, ничем ей не может помочь. Он все откровеннее стал говорить своему другу о ненависти к войне, презрении к Гитлеру, к тому, что немцы творят на оккупированной территории. Он уже не скрывал своих крамольных мыслей, понимая, что Россию фашистам не завоевать никогда, что фюрер толкает страну в пропасть. Ганс осторожно стал допытываться, как русские относятся к тем немцам, которые переходят или попадают к ним в плен.
И Эрнст все подробно объяснял…
Дружба с этим простым рабочим человеком немало помогала Илье в его сложном и неопределенном положении. В его лице он нашел доброго друга и спасителя. И некоторые солдаты, видя, как шофер шефа по-дружески относится к этому больному, тоже стали смотреть на него другими глазами.
Несколько раз Ганс повторял Эрнсту свою большую просьбу: если с ним, с Гансом, случится беда, - а его мучило предчувствие, что он не выберется живым из этой войны, - пусть тогда Эрнст, коли сам уцелеет, напишет Кетэ правду…
Ганс вскоре узнал о своем друге все - тот никакого отношения к фольксдойчам не имеет. Он догадывался, что этот человек из России, более того, кажется, еврей с Украины, Подолии. Но все скрыл в своей душе. Даже боялся лишний раз об этом подумать, - кто-то ему сказал, будто в гестапо вскоре будут применять такие аппараты, при помощи которых смогут узнавать мысли каждого солдата…
Шло время. Ганс таки добился своего: начальник оставил Эрнста в команде переводчиком. Наступило время, когда и сам выписался из госпиталя. Долгое время были вместе. Но скоро Ганса отправили на передовые позиции, и пути их разошлись. Илья не представлял себе, что он может сообщить Кетэ и Дорис о своем товарище, который был так далеко. И как он узнает о его дальнейшей судьбе? Мучился, терзался, но лгать не умел. Что с Гансом - не знал. А писать, ничего не зная, не хотелось. Зачем же зря растравлять ее раны.
Кроме всего, в большом жизненном водовороте потерял адрес жены товарища. Так ничего он и не сообщил Кетэ.
Если он этого не выполнил сразу же по окончании войны, то уже незачем было писать много лет спустя.
Илья не мог себе простить, что он не сдержал слово, данное товарищу. Как ни напрягал память, не мог вспомнить адреса. А посылать письмо "на деревню дедушке" вряд ли имело смысл.
Но, должно быть, все же бывают на свете чудеса!
Однажды весенней ночью, когда тяжелые сны туманили сознание, Илья вдруг увидел в своем воображении Ганса. Тот стоял у его изголовья с глазами, полными уныния, отрешенно смотрел куда-то вдаль и тихонько шептал: "Эрнст, если жив останешься и узнаешь, что со мной беда стряслась на фронте, сообщи моей жене Кетэ и дочурке Дорис… Запиши и запомни их адрес…"
И в это мгновение Илья подхватился. Он вспомнил точный адрес семьи товарища! Это было какое-то чудо.
Боясь, как бы адрес снова не улетучился из головы, Илья подбежал к столу и записал. И тут же сел за письмо Кетэ - пригласил ее к себе в гости.
Много времени прошло, и ответа не было. Илья решил, что адрес, пришедший ему на память, оказался не совсем точным. Хотя письмо долго бродило по стране, все же после известных перипетий нашло адресата. Возвратившись из Николаевки, Илья застал необычный конверт. В глаза бросилась знакомая подпись: "Кетэ Айнард".
Сердце дрогнуло - неужели она? Значит, он сдержал слово, данное товарищу столько лет тому назад! И почувствовал облегчение. Словно камень свалился с души.
Илья разорвал конверт и стал читать аккуратно выведенные женской рукой строчки:
"Дорогой Эрнст!
С огромной радостью и волнением читали мы с дочкой Дорис Ваше письмо. Как бы радовался мой Ганс, если б имел возможность после такой войны получить от Вас весть, что Вы живы!
К сожалению, его нет в живых. 8 марта 1945 года, буквально накануне окончания войны, он погиб.
Ох, как мечтал он вернуться домой. Особенно страстно хотелось ему обнять свою маленькую Дорис!
А теперь обращаюсь к Вам, мой любимый Эрнст. Разрешите так и впредь Вас называть. Вы для меня и моей Дорис совсем не чужой человек! Много о Вас мне рассказал мой муж во время последнего отпуска в конце 1943 года, писал о Вас почти в каждом своем письме. Вы были тогда очень молоды и красивы. Имели огромное влияние на Ганса и его друзей. Все мы жили надеждой на лучшее. Все, что Вы им говорили, сбылось.
Я особенно была взволнована и горда тем, что мой муж и его друзья спасли Вам жизнь.
К сожалению, адресов друзей моего мужа не смогу Вам сообщить. Возможно, и удастся кого-нибудь из них встретить, тогда пришлю непременно.
Я полагаю, что Вам уже теперь немало лет и Вы давно женаты, имеете свою семью. Кем Вы работаете?
Хотя я Вас ни разу не видела и много времени прошло с тех пор, как Вы расстались с моим мужем, я все же Вас знаю. Среди многих фотографий, которые мне прислал Ганс, есть фото, где Вы вместе с Гансом. Одно из них - высылаю Вам.
Меня только удивляет: почему Вы так много лет молчали и не давали о себе знать?
Простите, что пишу на немецком языке. Надеюсь, Вам нетрудно будет перевести…
Всегда буду с нетерпением ждать от Вас писем.
Сердечный привет шлем Вам.
Кетэ Айнард, Дорис Айнард.
Вайсефелс на Заале, Мюльбер, 9".
Илья отложил письмо и долго сидел молча, погруженный в тяжкие думы.
Значит, нет уже Ганса Айнарда. Под конец войны, в марте сорок пятого, сложил он свою честную голову. Столько презренных преступников, гестаповцев, чьи руки обагрены кровью, возвратились домой, разгуливают там, в Германии, по улицам и паркам, прожигают жизнь. Уйдя от справедливого возмездия, они там, видно, занимают высокие посты, мечтают о новой войне, об Освенцимах и Майданеках. А этот Ганс, добрый и благородный, простой шофер, лежит в холодной чужой земле!..
Какая несправедливость судьбы!
Такой честный, скромный человек, которого не мог испортить, сбить с толку фашистский чад гитлеровских болтунов, в условиях страшной войны не утратил своего облика, как тысячи, сотни тысяч немцев, не потерял достоинства, не сделался подлецом; находясь среди волков, он остался человеком и ненавидел нацистскую орду. Редкий, удивительной души Ганс Айнард! Как жалко бедную вдову, как жалко дочку Дорис…
Тяжелые думы терзали душу, и Илья не мог себе найти места. Письмо Кетэ страшно расстроило его. Он вышел на улицу, затянулся дымом папиросы, направился не торопясь зеленой тропой вниз с горы к впадине, где проходит железная дорога и где круглые сутки грохочут поезда, идущие на запад. Вот поехать бы теперь туда, к семье товарища, побыть с ними, успокоить, поговорить о Гансе!
Долго бродил Илья вдоль железнодорожного полотна, размышлял, что ответить этой бедной женщине-солдатке и ее дочурке, живущим за тридевять земель от него. Чем бы им помочь? Он не заметил, как надвинулась ночь, и повернул домой.
Жена и дети уже давно спали. Чтобы не разбудить их, осторожно на носках прошел к столу, сел за письмо жене погибшего товарища. Давненько он не писал по-немецки, и теперь ему было как-то чудно излагать свои мысли на чужом языке. Многое хотелось сообщить этой доброй женщине, рассказать, какого мужа и благородного отца они потеряли. А он, Эрнст, то бишь Илья, - славного друга и товарища.
До полуночи Илья писал. Просил приехать в гости. Он охотно примет их у себя. Необходимо познакомиться ближе, а не только знать друг друга по письмам. Илья и вся его семья будут рады дорогим гостям. Им будет оказан самый радушный прием, как, кстати, в России принято встречать добрых людей, приходящих с благими намерениями… Пусть приезжают! Его сердце и дом настежь открыты перед ними.
Вскоре пришел ответ. Кетэ сердечно благодарила его за письмо и просьбу приехать в гости.