- Мне вот интересно, - сказал Митрохин, - когда товарищ Сталин еще тогда, в сорок первом, выступал по радио и тогда же сказал, что победа будет за нами… Знал он это или так, для поднятия духа?
- Знал, - послышался из темноты голос Воронина. - У него все на учете. Он и экономически все подсчитывал и в военном отношении. Ну и, конечно, для поднятия духа. Потому что ведь мы-то еще не знали!
После довольно долгого молчания Мещерский сказал:
- Я за войну много о нем думал. Когда мы отступали, я очень болел душой за него. Мне тогда хотелось увидеть его хоть на минуту и сказать, чтобы он не беспокоился, мы всё, всё сделаем… Он мне снился иного раз.
- И мне, - отозвался Воронин и, засмеявшись коротким, взволнованным смешком, строго закончил: - Кто мог тогда подумать, что мы под Берлином будем? Он, только он это знал, никто больше…
Лубенцов подошел ближе и спросил у Мещерского:
- Разведпартии на местах?
- На местах, - сказал Мещерский, вставая.
Лубенцов сказал:
- Советую вам сходить к канаве и помыть ноги. Завтра ходьбы много будет.
Солдаты сняли сапоги и пошли к соседнему "грабену". Рядом с "грабеном" стояли покрытые ветками пушки. Их длинные тонкие стволы с просветами надульных тормозов ясно вырисовывались на фоне неба.
Лубенцов услышал голос Митрохина, добродушно сказавшего:
- Ох, и пушек понатыкано! Больше, чем людей! Подняться страшно вдруг возьмет, дура, выстрелит, и по башке…
Над головой, где-то очень высоко, прогудели немецкие самолеты.
- Листовки сбросили! - услышал Лубенцов возглас Мещерского.
Вскоре Мещерский вынырнул из темноты с листовкой в руке.
- Вы здесь, товарищ гвардии майор? - спросил он.
Он подал Лубенцову листовку. Лубенцов опустился на дно траншеи, чиркнул спичкой и громко расхохотался.
Смеялся не он один.
Листовки эти вызвали хохот всего переднего края. В них говорилось: "Переходите на нашу сторону!" Сообщался пропуск для перехода фронта. "Мы гарантируем перебежчикам жизнь, хорошее питание и медицинскую помощь".
Не иначе, то были листовки 1941 года, заготовленные впрок в миллионах экземпляров. Теперь этот лежалый товар разбрасывался на Одере, в 60 километрах от германской столицы, в ночь на 16 апреля 1945 года!
Хохот наших солдат достиг даже слуха немцев, и те на всякий случай постреляли из пулеметов.
Кроме этой смехотворной листовки, Мещерский спустя полчаса подобрал еще и другую, на немецком языке. Видимо, их разбрасывали для немцев, но неверно рассчитали расстояние - и они упали тоже над нашими позициями. То было воззвание Геббельса к солдатам 9-й армии.
"Солдаты 9-й армии! - писал Геббельс. - Посетив вашего командующего, я привез в Берлин уверенность, что защита отчизны от степных извергов Востока взята в свои руки лучшими солдатами Германии…"
Лубенцов вернулся на НП, к водяной мельнице. Здесь уже сидел возвратившийся из полков Плотников. Комдив все так же сосредоточенно склонялся над картой, что-то бормоча про себя и временами поглядывая на часы.
Прочитав воззвание Геббельса, полковник Плотников улыбнулся, тоже посмотрел на часы и, став серьезным, сказал, обращаясь к генералу, Лубенцову, Мещерскому, Никольскому и ко всем остальным, находившимся здесь:
- Ну, "степные изверги Востока", через тридцать минут начинаем.
XI
Артиллерийская подготовка грянула в пять часов утра. Она потрясла до основания весь плацдарм. Когда уши немного попривыкли к гулу, можно было различить среди многообразия пушечных голосов басовитые, ухающие голоса тяжелых орудий Резерва Главного Командования. По небу стремительно забегали зарницы "катюш".
Два десятка тысяч пушек, гаубиц, минометов рокотали не спеша, деловито, упорно. Окрестности оделись в багрово-серую пелену.
Солдаты встали в траншеях во весь рост и молча прислушивались к чудовищному гулу. Тут были ветераны, слышавшие сталинградскую и курскую канонады, но то, что они видели и слышали теперь, нельзя было ни с чем сравнить.
Перед концом артподготовки к солдатам левофлангового полка, который, по приказу комдива, наносил главный удар, пришел полковник Плотников. Он велел вынести вперед полковое знамя. Знаменосец, сержант с десятком медалей на груди, вылез на бруствер. И так как он знал, что сзади за ним наблюдают свои солдаты, а впереди, быть может, в него целится какой-нибудь недобитый снарядами враг, он стоял, вытянувшись в струнку, преувеличенно неподвижный, как изваяние.
Следом за ним на бруствер взошел полковник Плотников. В его облике, напротив, не было ничего торжественного. Он нервно похаживал взад и вперед, время от времени прикладывая ладонь к глазам и силясь что-нибудь разобрать в багрово-сером дыму, стелющемся впереди.
Хотя он явился сюда для того, чтобы поднять людей в атаку, но, уже проходя по траншее и увидав на фоне густого дыма теплый пурпур красного знамени, он понял, что произносить речи нет надобности. Люди, стоявшие позади, прошедшие с боями тысячи километров, поднятые четыре года назад в бой за свою Родину, претерпевшие раны, холод, жару, протопавшие своими сапогами через льды и болота, - они не нуждались теперь в словах поощрения.
Когда разрывы снарядов отдалились и Плотников, знавший график артподготовки, понял, что орудия перенесли огонь в глубину, он повернулся к солдатам и спросил буднично и просто:
- Пошли, что ли?
И солдаты пошли. Вскоре они пропали из виду в клубах дыма. Только время от времени где-то там, во мгле, показывалось и снова исчезало знамя.
Плотников вскоре вернулся на НП. Здесь все было напряжено до крайности, но никто не говорил громко, ждали событий. Наконец генерал велел соединить его с Четвериковым и сказал в трубку спокойным голосом:
- Доложи обстановку.
- Первая траншея занята, - прохрипел голос Четверикова. - Веду бой за вторую.
Генерал связался с правофланговым полком. Полковник Семенов доложил:
- Ворвался в первую траншею. Гисхоф - Мерин - Грабен оказывает огневое сопротивление.
- Выполняй задачу! - сказал комдив. - Выполняй задачу, слышишь?
Минут через пятнадцать генерал снова соединился с Семеновым и вдруг, не выдержав спокойного тона, громко крикнул:
- Что ты мне там про сивого мерина? Занять деревню!
Но, выслушав Семенова, генерал повернул голову к летчику, сидевшему на корточках возле своей рации, и сказал:
- Семенов! Сейчас прилетят птички. Обозначь свой передний край.
Летчик посмотрел на карту, бормоча:
- Это в каком квадрате? Ага!.. Понятно!.. Сивый мерин!..
Он что-то сказал в трубку и тут же вышел из подвала посмотреть. Через несколько минут в небе появились штурмовики. С довольной улыбкой наводящий помахал им рукой и вернулся к командиру дивизии.
Невдалеке раздались взрывы бомб. Семенов соединился с комдивом и сказал:
- Сейчас пойдем.
- Бутон!.. Бутон!.. Бутон!.. - кричал телефонист.
- Янтарь!.. Янтарь!.. Янтарь!.. - кричал другой.
- Муха!.. Муха!.. Муха!.. - надрывался радист.
- Я глаз!.. Я глаз!.. Я глаз!.. - бубнил другой.
Один из телефонистов встрепенулся:
- Товарищ генерал, этого мерина взяли.
- Кто передает?
- Не знаю.
Генерал опять соединился с Семеновым.
- Полдеревни взяли, - сообщил Семенов. - Но там один пулемет фланкирует, на участке правого соседа.
Генерал соединился с правым соседом. Справа вела наступление дивизия полковника Воробьева.
Когда генерала соединили с соседним комдивом, он произнес ласковым голосом:
- Середа говорит. Чего же ты так плохо двигаешься? С твоего участка пулеметы ведут фланговый огонь по моему правому… Нехорошо получается, соседушка!.. Не по-соседски как-то!..
Далекий голос Воробьева, едва только полковник узнал, кто с ним говорит, тоже сразу стал медовым:
- А правый-то твой отстает!.. У меня мой левый фланг открыт из-за твоего правого!.. Несу потери. Ты бы подстегнул своего Семенова!
Генерал, злой-презлой, положил трубку и крикнул:
- Пусть Четвериков повернет правый батальон фронтом на север и поможет Семенову! - он взял трубку и опять соединился с Семеновым. Семенов, - сказал он, - может быть, ты устал? Не хочешь командовать? Что ж, могу тебя сменить.
- Товарищ генерал… - начал Семенов.
- Другого пришлю! - прервал его генерал. - У меня люди есть боевые на примете. Семенов, выполняй задачу! Через пятнадцать минут доложишь мне о взятии деревни! Перед соседом стыдно!
Через четверть часа Семенов доложил о взятии этой проклятой деревни. В свое оправдание он рассказал комдиву о том, что деревня была вся уснащена бронеколпаками и вкопанными в землю танками.
Пришли посыльные от действующих разведпартий.
Первая немецкая позиция была захвачена. Местами наши части прошли до железной дороги и оседлали ее. Однако железная дорога являлась началом второй оборонительной позиции. Высокая насыпь, оборудованная пулеметными точками, представляла серьезное препятствие.
Генерал вылез из подвала и пошел по направлению к Одеру. Здесь стояли замаскированные ветками танки.
На берегу реки сидел на траве и курил подполковник-танкист с черным замшевым шлемом в руке. Завидев генерала, он бросил папироску, затоптал ее сапогом и встал.
Генерал шел довольно медленно. Он окинул взглядом танки и остановился в отдалении. Подполковник подошел к нему. В глазах танкиста зажглись озорные огоньки.
- Наш черед? - спросил он.
- Похоже, - сказал генерал.
Подполковник надел шлем.
- Действуй решительно, - проговорил генерал. - На восточной окраине Гисхоф - Мерин - Грабен тебя ожидает взвод саперов. Он будет вас сопровождать.
Подполковник, застегивая шлем, сказал:
- Пехота чтобы не отставала.
Генерал пошел обратно.
Мимо прошла группа пленных. Оглушенные, подавленные, они глядели в землю, не веря, что остались в живых после того, что было.
Навстречу им шли машины с артиллерией, переходящей на новые огневые позиции, поближе к противнику.
Из дыма медленно появлялись раненые. Они двигались цепью, словно еще наступая. Завидев генерала, те из них, у кого правая рука была в порядке, отдавали честь.
Один сказал:
- Счастливо оставаться, товарищ генерал.
Другой, улыбнувшись, произнес:
- Как в Берлин придете, товарищ генерал, вспомните про нас… Может, помните меня, я Майборода, автоматчик. Я с вами раз в атаку ходил.
Генерал не помнил, но сказал: "Помню".
Раненые медленно пошли дальше и вскоре скрылись из виду.
Когда генерал вернулся на НП, Лубенцов доложил ему, что противник ведет сильный артиллерийский огонь с железнодорожной платформы Борегард и из деревни Айхвердер. Железная дорога оседлана южнее Борегард, а на других участках противник держит ее крепко.
- Где танки? - спросил комдив.
Офицер связи от танковой части сказал:
- На исходном положении.
Генерал повернулся к летчику:
- Подготовишь им почву, а?
- Почему не подготовить? - отозвался летчик.
Оба склонились над картой, после чего летчик сел возле своей рации и стал вызывать:
- Муха! Муха! Муха!
Генерал позвонил комкору, попросив разрешения сменить место своего НП.
Комкор разрешил. Штаб наблюдательного пункта пошел пешком. Машины и верховые кони следовали сзади.
На этот раз Лубенцов остановил свой выбор на ветряке, который был порядком разрушен, но тем не менее стоял еще. Все, что после артподготовки кое-как держалось, вызывало искреннее изумление.
- Живучий ветряк! - сказал Воронин.
Разведчики установили стереотрубу у верхнего окошка ветряка, над тем местом, где некогда скрещивались крылья. Теперь крыльев не было, они превратились в мелкую щепу, валявшуюся на земле.
Дым уже немного рассеялся, и в трубу видна была железнодорожная насыпь. Ветряк подрагивал от близких орудийных выстрелов: гул артиллерии, чуть приумолкший, теперь снова разрастался. Подполковник Сизых, пристроив свой большой живот среди верхних балок ветряка, передавал в телефонную трубку команды "стволам".
Комдив глядел в стереотрубу. Наводящий со своей рацией и людьми улегся внизу, на траве, возле огромной воронки от снаряда, время от времени громогласно обращаясь к комдиву:
- Птички не нужны?
- Танки пошли, - тихо сказал генерал и обратился к Никольскому: Соедини меня с Четвериковым.
Вызвав Мигаева, Никольский передал генералу трубку.
- Мигаев, - сказал комдив, - сейчас коробки пройдут через твой боевой порядок. Неотступно следуй за ними. Понял? Неотступно.
Он отошел от стереотрубы и подполз к танкисту - представителю танкового полка. Посмотрев на часы, он сказал:
- Теперь без двадцати минут одиннадцать. Сколько на твоих?
Часы танкиста показывали то же время.
- Атака будет в одиннадцать. Мы обработаем противника штурмовиками и вы пойдете. Сообщи, - он крикнул вниз, летчику: - Вызывай! Сверь часы! К одиннадцати чтобы отбомбились, ни на минуту позже, а то своих угостишь! Давай Четверикова, - обратился он снова к Никольскому и отдал командиру полка распоряжение о том, чтобы передний край обозначил себя известным сигналом - для авиации.
По другому телефону сообщили, что немцы контратакуют Семенова.
- Никого не контратакуют, только Семенова контратакуют! - обозлился генерал.
Семенова контратаковал противник силой до батальона пехоты с десятью танками.
- Выполняй задачу! - раздельно сказал Комдив.
- Воздух! - сообщил кто-то снизу, и одновременно в небе появились два десятка немецких бомбардировщиков.
Невдалеке раздались разрывы бомб.
- Очухались немного, гады, - сказал комдив.
Зенитки били вокруг. Стоящие поблизости в овраге крупнокалиберные зенитные пулеметы залились оглушительным лаем.
- Как бы юнкерсы нам танковую атаку не сорвали, - сказал комдив, глядя в небо.
Появилась еще одна группа немецких бомбардировщиков, но тут же из белых кучевых облаков выпорхнули советские истребители. Небо огласилось пулеметными очередями и взволнованным, то затихающим, то усиливающимся, завыванием моторов.
- Фазан! Фазан! Фазан! - кричал телефонист.
- Янтарь! Янтарь! Янтарь! - кричал второй.
Санитары пронесли мимо ветряка на носилках раненых.
- Бросить в бой третий полк? - вполголоса спросил Плотников.
- Рано, - сказал комдив. - Возьмем вторую позицию, тогда, может быть…
Вторую и третью позиции взяли комбинированным ударом авиации, пехоты и танков в полдень. Солнце жарко припекало. С людей градом катился пот. Беспрерывный бой в течение семи часов необычайно всех измотал, но отдыха не предвиделось: впереди по низким холмам и вдоль узких канав уже обозначилась вторая оборонительная линия - мощная, трехтраншейная, с отсечными позициями и минными полями.
В двенадцать часов позвонили из полка Семенова. Комдив внимательно слушал, хотел что-то ответить, но в это время позвонил командир корпуса, приказавший во чтобы то ни стало овладеть второй оборонительной линией.
- Есть, - сказал комдив. Помолчав, он добавил: - Мне только что сообщили: Семенов смертельно ранен, - он послушал с минуту, что ему говорит комкор, потом положил трубку, поднялся с места, надел фуражку и обратился к Плотникову:
- Пойдем, Павел Иванович, простимся с товарищем. Весь день я на него кричал, на мертвого почти!
Слеза медленно выкатилась из глаз комдива, он сердито смахнул ее и громко сказал:
- Ну, вперед!.. Связисты, тащите связь. И чтоб она работала безотказно, как весь день!.. Научились воевать все-таки!..
XII
Гул артиллерийской подготовки, потрясший окрестные пространства, разбудил Таню, спавшую в маленьком домишке за несколько километров от фронта.
- Глаша, миленькая! - начала она будить медсестру, спавшую на кровати рядом. - Началось! Вставайте!
Глаша вскочила, прислушалась, вдруг обхватила Таню мощными руками, прижала к себе, расцеловала, выпустила на минуту, снова обняла, и так они сидели, обнявшись, полуодетые, с испуганными и радостными глазами, прислушиваясь к непередаваемому, почти неземному гулу. В такой позе застала их вбежавшая в комнату Мария Ивановна Левкоева.
- Одеваться, одеваться! - пропела она на мотив "Торреадора". - Бой начался! Даешь Бе-ерлин!!
Она распахнула окно.
По деревне бегали люди. Мелькали белые халаты сестер. Где-то раздавался голос Рутковского: "Приготовиться! Занять свои места!" У окна благоухали, блестя росинками, розовые кусты. Горизонт на западе покрылся багровым дымом.
Орудия гудели не умолкая, и воздух дрожал так же, как и оконные стекла, дробной и дребезжащей дрожью. В небе волна за волной, девятка за девяткой, покрывая своим клёкотом гул артиллерии, пролетали на запад советские бомбардировщики и штурмовики, а вокруг них резвились, как вольные пташки, истребители.
Торопливо одевшись, женщины пошли на окраину деревни, где уже собрались и другие врачи, сестры и санитарки.
Здесь под липами Таня увидела две повозки и карету. Лошади, выпряженные и стреноженные, ходили вокруг, поедая молодую травку. Возле повозок живописно расположился целый табор. На земле лежали разостланные пледы и одеяла, но никто не спал. Люди с лоскутками национальных цветов на груди стояли, приглядываясь к западному горизонту, обмениваясь замечаниями и удивленно-восторженными междометиями:
- О-ля-ля!..
- У-у!..
Особенно радовались дети. Их здесь было четверо: три девочки и мальчик. В стоптанных башмачках, с округленными от восторга глазами, они путались в ногах у взрослых и что-то лепетали по-своему.
Выяснилось, что тут собрались представители почти всех стран Западной Европы. Гудящая канонада открывала им путь домой.
Глаша первым делом побежала за гостинцами для детей. Таня с удивлением смотрела на карету, до странности походившую на чоховскую, ту самую, в которой она некогда встретилась с Лубенцовым. Впрочем, карет в германских поместьях было много, и вполне возможно, что геральдический олень - тоже вовсе не редкость.
Возле кареты стояла красивая белокурая девушка. Широко раскрыв синие глаза, она неотрывно смотрела на запад. Наконец девушка громко вздохнула, оглянулась и встретила пристальный взгляд Тани. Тогда и она, в свою очередь, осмотрела Таню внимательно и критически, так, как только женщины умеют оглядывать друг друга, - оценивающе, чуть-чуть нагловато и не без удовольствия отмечая недостатки.
Недостатков она в Тане, видимо, не обнаружила и, признав красоту другой женщины, улыбнулась. Таня улыбнулась ей в ответ. Они тут же воспылали симпатией друг к другу, и девушка, показывая пальчиком на запад, протяжно и восхищенно произнесла:
- О-о!..
Таня утвердительно кивнула и спросила:
- Откуда вы?
"Откуда" - это слово, очевидно, было известно девушке.
- Nederlanden, - ответила она.
- Скоро, - сказала Таня и махнула рукой на запад.
Девушка радостно закивала и повторила:
- Ско-о, ско-о!..