Влад одним быстрым движением пулеметного ствола преградил ему дорогу и как ни пытался малыш оттолкнуть внезапно возникшую на пути преграду или поднырнуть под нее, ничего не выходило.
- Неделько! - испуганно вскрикнула женщина. - Неделько, перестань! Не надо!
Но пацаненок, поняв тщетность своих попыток, уже и сам остановился. Подойдя к равнодушно изучавшему его Владу вплотную, он пристально глянул ему в лицо и тихо и убежденно произнес:
- Когда я вырасту, я убью тебя!
- Может быть, - без улыбки посмотрев в глаза малышу, серьезно ответил Дракула. - Но для этого тебе надо вырасти.
- Я вырасту…
- Хорошо. Чтобы вырасти, ты должен сейчас остаться живым. Поэтому забирай мать и уводи ее из села. Только быстро.
Влад говорил абсолютно спокойным ровным тоном и не ожидавший этого пацаненок замялся, но все же упрямо повторил дрогнувшим удивлением голосом:
- Я вырасту и убью тебя…
- Хорошо, я буду ждать. А сейчас уходи.
Влад демонстративно отвернулся от него, и малыш позволил давно уже дергавшей его за руку матери увлечь себя к створу ворот. Он несколько раз оборачивался по дороге и все смотрел на Дракулу, стараясь запомнить. Стоявший рядом с крыльцом джокер поднял было вслед уходившим автомат, но Влад коротко глянул в его сторону и отрицательно качнул головой, "шимпанзенок" пожал плечами и отвернулся, опуская оружие.
- Может быть… - задумчиво повторил Дракула, откинув голову назад и глядя на плывущее по лазурному небу одинокое белое облако.
Контратаковать сербы так и не решились, ближе к вечеру в притихшее в ожидании грядущего кошмара село вошел первый батальон. Гулко цокали по брусчатке застывших в ужасе улиц подкованные ботинки, рычали моторами грузовики, ревела немногочисленная броня. Запыленные измученные долгой дорогой бойцы сноровисто оборудовали несколько бункеров на окраине села, расставили в них пулеметы, выставили караулы. А к вечеру началось… Село запылало сразу с трех концов…
Трое русских еще с вечера выехали на "мозготрясе" на луговину к изогнутой мостушке, решив переночевать там. Отдыхать в эту ночь в селе было невозможно, с наступлением темноты, будто черным занавесом отрезавшей победителей и побежденных от всего остального мира с его законами и моралью началось кровавое празднество. Не успевшие или не сумевшие бежать жители села на своей шкуре должны были прочувствовать всю ярость и боль хорватских мстителей, многие из которых потеряли в этой войне родных и близких и неважно, что местные крестьяне никак не могли быть непосредственными виновниками этих потерь, достаточно было одной национальности. Наемники по опыту знали, что дикая вакханалия в селе будет продолжаться до самого утра, сербов будут убивать и насиловать с садистским сладострастием, из мести, по политическим соображениям, просто для забавы… Участвовать в этом они не хотели, потому погрузив прихваченную в местном трактире хозяйственным Петровичем ракию и съестные припасы отбыли на своем грузовике на природу, подальше от традиционного ночного действа, что уже начинало разыгрываться в деревне. Конечно, полностью гарантировать себе покой и мирный отдых они все равно не могли, даже сюда долетали со стороны села выстрелы, истошные вопли истязаемых сербов и смрадный дым пожаров, в который нет-нет да вплеталась сладковатая нотка горелой человечины. Зато, хоть глаза не видят. Знать и видеть самому все же разные вещи, как сформулировал как-то под настроение увлекающийся практической психологией Петрович. Их "шимпанзята" тоже развлекались где-то там в этой репетиции ада на земле, запрещать им подобное было просто бессмысленно, так что единственное, чего неукоснительно требовал от подчиненных Роман, было четкое правило, с восходом солнца ты должен быть трезв и готов к выполнению любых приказов.
На мосту они наткнулись на приколотый вилами к ограждению труп того самого сержанта с которым беседовали утром. Его огромное мощное тело было в нескольких местах прострелено пулями, а добивали гиганта, похоже, уже в рукопашную - штыками. Потом уже мертвого прикололи к перилам.
- Снять его, что ли… - задумчиво протянул Петрович. - А то как-то не по-человечески выходит… Только утром стояли здесь, разговаривали…
- Уж больно ты нежным стал, старый, - недовольно буркнул Роман. - Сам же говорил, всех не пожалеешь… А мертвому так и вовсе все равно в гробу лежать, или вот так на перилах болтаться, мертвецы они народ покладистый…
- Мертвые не кусаются, - неприятным скрипучим голосом произнес Дракула. - Я проверял…
Роман с Петровичем с недоумением оглянулись на него, и лишь заметив скользнувшую по невозмутимому лицу волгоградца тень улыбки, сообразили, что это была попытка пошутить. Роман неопределенно качнул головой, а Петрович, хлопнув Дракулу по плечу, коротко посоветовал:
- Ты бы лучше и дальше молчал, паря… А то от твоего юмора у меня мороз по коже…
Вечером, глядя на яркие балканские звезды, пили трофейную сливовицу, закусывая, захваченным в том же баре окороком, пластали его огромными кусками, ели жадно чавкая и торопливо давясь. Насытившись и придя в благодушное расположение духа, неторопливо курили едко дымящие местные сигареты, неспешно перекидываясь расслабленными ленивыми фразами.
- Хорошо, - проникновенно улыбался в свете костра Петрович. - Вот это и есть жизнь. Вы пока молодые еще не понимаете, не можете понять. Это настоящая жизнь: ночь, костер, запах оружейной смазки и пороха, верные друзья рядом… И свобода, свобода от всех и от всего. Это жизнь! Это, а вовсе не душные переполненные интригами офисы с их мелочными подставами и мышиной возней, не пропахшие смогом города превращающие своих жителей в мелких и тщедушных рабов… Да что я вам, говорю, все равно не поймете, не оцените… Только с возрастом… Господи, как хорошо…
- Ага, - поддержал его Роман. - Еще бабу бы…
Петрович искоса бросил на него неприязненный взгляд.
- В чем проблема, командир? В селе еще наверняка осталась хоть парочка живых, вечер только начался…
- Да нет, - досадливо отмахнулся Роман. - Не для этого бабу… То есть для этого, но… Блин, не знаю, как сказать… Для этого конечно, но как бы не только для этого… Тьфу, совсем запутался!
- Да, действительно, что-то ты гонишь, командир…
- Да не гоню, просто не знаю, как правильно объяснить. Вобщем знаете, такую бабу, с которой можно было бы поговорить, всем поделиться, которая бы поняла и простила за все. Понимаешь даже за то, чего ты сам себе простить не можешь. Такую, чтобы в ее глазах всегда хотелось выглядеть круто. Ну чтобы знал, что тебя любят и тобой восхищаются. И сам чтобы любил…
- Эк ты загнул, командир! - фыркнул Петрович. - Не бывает таких баб. Может раньше и были, а сейчас нет больше. Всё, выродились. Так что не парься!
- Да ладно, знаем, что ты старый женоненавистник, так хоть нас в свою веру не перетягивай! Ишь, не бывает!
- Бабы они нам на погибель созданы, - со вкусом смакуя фразу, выговорил Петрович. - Вот тебе, например, Влад нужна баба? Ну не просто чтобы трахнуть, а такая, о какой командир размечтался?
Дракула, задумчиво глядевший на звезды, ответил не сразу.
- Я люблю свою винтовку, - наконец произнес он. - За последние три года она меня много раз спасала и никогда не подводила. Ни одна женщина на это не способна, так за что же их любить?
- Ладно, философы! Давайте спать устраиваться, поздно уже, - подвел итог дискуссии Роман.
Через полчаса он и Петрович мирно спали, завернувшись в серые армейские одеяла, и только Дракула все так же пристально смотрел в усыпанное звездами небо, слушая долетающие из села крики, кто знает, что он там видел…
Тодоричи. Аспирант
Сознание вернулось как-то рывком, будто он разом вынырнул из темноты холодной морской пучины под яркое залитое солнечным светом небо, прорвав тонкую пленку поверхностного натяжения воды, словно невидимую границу между противоположными мирами. Перехода от забытья к яви не было совсем, просто в какой-то момент он осознал, что больше не плавает в черной пустоте небытия, а мыслит и чувствует, существует в реальном мире. В глаза бил настойчивый солнечный луч, вспыхивая яркими багровыми звездами под закрытыми веками, беспокоя и причиняя режущую боль, как ни странно исстрадавшемуся от полного отсутствия ощущений телу эта боль была даже приятна. Для того чтобы открыть глаза понадобилось сделать над собой нешуточное усилие. Разрывая мягкие, но настойчивые узы ставшей уже привычной неподвижности, выплывая из блаженной нирваны обратно в реальный мир, он собирал в кулак всю свою решимость и волю, чтобы не скатиться обратно в манящую ледяным холодом и вечным покоем пустоту. Там было так хорошо и тихо, там не надо было ничего делать, никуда идти, ни о чем думать… Там был покой, покой и свобода… И теперь достаточно было лишь на секунду расслабиться, перестать думать и он снова вернется туда. Обратно. В благословенную тишину… Теперь уже навсегда… Ему вдруг отчаянно захотелось этого, но какая-то смутная мысль, зудящая беспокойным комаром на самом краю уплывающего в космос сознания, которую все никак не удавалось поймать за хвост и додумать до конца, мешала вновь слиться с бесконечностью. Лишала покоя… Еще несколько секунд он боролся с собой балансируя на тонкой границе бытия, а потом жизнь все-таки победила, и преодолевая апатию и слабость, он решительно приказал себе открыть глаза.
Слипшиеся веки размыкались с трудом, но вот, наконец, по расслабленным зрачкам, заставляя сжиматься в точки, ударил яркий солнечный свет. Он зажмурился было от неожиданной слепоты и контрастной яркости освещения, но усилием воли заставил себя вновь раскрыть глаза, на этот раз так широко, как только мог. В голове пульсирующей болью поплыли радужные круги, но через несколько секунд он все же начал различать вокруг себя смутные тени, постепенно принимающие очертания знакомых предметов: вот справа массивный темного дерева шкаф, рядом стул с высокой спинкой и гнутыми ножками, а дальше забранное декоративной решеткой окно… Тяжелая бархатная портьера чуть отодвинута, а в образовавшуюся щель как раз и бьет беспощадный солнечный луч, слепит глаза, не дает толком осмотреться. Сейчас солнце из союзника превращалось во врага, и он напряг шейные мышцы, чтобы сдвинуть голову в сторону, уйти из этого яркого светового пятна. К его удивлению голова действительно сдвинулась, безвольно сползла с подушки, и комната предстала перед ним в новом ракурсе. Теперь он видел давно не беленый потолок в неприятных желтых пятнах, массивную дверь, сейчас закрытую и низенький столик, уставленный какими-то медицинского вида пузырьками и баночками.
"Где я?" - возникла в пустоте мозга первая связная мысль. Она билась в гулко звенящей черепной коробке в поисках хоть какого-нибудь отклика из глубин залитой беспросветной чернотой памяти, однако тщетно, память молчала. И тогда на смену этому вопросу пришел другой: "Кто я?" На этот раз откуда-то выплыло имя "Андрей". Он долго перекатывал его в голове так и эдак, переставлял слоги, менял ударения, пробовал на вкус, мысленно произнося с той или иной интонацией. Наконец, поверил, да, слово, будто само липло к нему, ассоциировалось разумом с ним самим, как личностью. "Я - Андрей!", - произнес он вслух и поразился тихому на пределах слышимости шелесту, прозвучавшему в ушах. Это что? Мой голос? Охваченный паникой он выкрикнул во все горло: "Я - Андрей! Андрей! Андрей!" Хриплый, дребезжащий звук, рожденный высохшим и больно перехваченным горлом, получился лишь чуть громче, чем в прошлый раз. "Пить! - сообразил он. - Мне нужно выпить воды! Я просто умираю от жажды! Сколько я уже не пил? Как давно я здесь? Как получилось, что я тут оказался?" Он добросовестно попытался вспомнить, но не смог, и тут огромной чугунной глыбой его разум припечатал последний вопрос: "Где я собственно? Почему я здесь?"
Преодолевая приступ внезапно начавшегося головокружения, он одним рывком сел на кровати и осмотрелся по сторонам. Вначале комната, словно палуба корабля, попавшего в шторм, резко качнулась перед его взором вверх-вниз, но потом вернулась в нормальное положение и лишь слегка колыхалась, отдаваясь в голове подкатывающей всякий раз к горлу тошнотой. Он сидел на огромной кровати застеленной отчего-то кроваво-красным шелковым бельем, до пояса укрытый тяжелым толстым одеялом. Только сейчас, когда по спине морозной стайкой пробежали мурашки, Андрей осознал, что абсолютно наг и инстинктивно принялся вертеть головой в поисках одежды. Однако обнаружить ему удалось только висящую на спинке стула в дальнем углу комнаты камуфляжную куртку, начавшая видимо, постепенно пробуждаться память, уверенно подсказала, что к нему подобная одежда никакого отношения иметь не может. Такую униформу носят военные, а он никогда не служил в армии и вообще ненавидит насилие. Ненавидит насилие? Будто зацепившись за это словосочетание мозг вдруг запульсировал горячей волной, напоминая о чем-то важном, значимом… Андрей напрягся, пытаясь усилием воли пробить, кажется начавшую поддаваться туманную завесу, отсекшую его прошлое. Ну же… Я вспоминаю… Вспоминаю…
Воспоминания обрушились лавиной, вызвав невольный болезненный стон. В уши ударил истошный крик боли, в котором смешались и смертная тоска предчувствия гибели и ярость раненого зверя, а потом был мерзкий хруст черепных костей, и рука словно наяву ощутившая, как сжимая что-то тяжелое, шершавое и твердое погружается в липкое и теплое, мерзко обволакивающее кожу… Мелькнуло искаженное ужасом лицо профессора и его развороченная выстрелом в упор грудь. "У меня много патронов! - радостно проорал в ухо серб по имени Марко. - Еще надолго хватит. А последние я потрачу на жену и дочь, так что вам они не достанутся, ублюдки. Можете не облизываться! Трахайте друг дружку, шакалы!" И тут же колокольчиком зазвенел ехидный женский смех, заставив Андрея всем телом передернуться. Он вспомнил все… Точнее почти все, ровно до того момента, когда дорожный указатель с надписью "Купрес" остался за его спиной, а он, пошатываясь и подвывая от душившего его ужаса все шел и шел по прямой как стрела серой струне скоростного шоссе. Сам не зная, куда и зачем, захваченный единственным порывом уйти как можно дальше от того, что оставалось там за спиной, пока его не настигли усташи, пока убитый им серб не поднял с земли размозженную голову и не глянул ему вслед вытекшими глазами, проклиная убийцу. Он сам не замечал, как страх вполне реально нависшей над ним опасности мешается с некой потусторонней жутью и кружит и так готовую взорваться от произошедшего голову. Сейчас он все это вспомнил и пережил вновь. Вот только появление его в этой комнате воспоминания никак не объясняли, он напрягся, стараясь выжать из приоткрывшейся памяти еще хоть что-нибудь, но тщетно, дальше все так же был черный провал небытия. Добиться удалось лишь, того, что виски прострелила жгучая игла нестерпимой боли, недвусмысленно предупреждая, о необходимости оставить все равно безуспешные усилия. Волей-неволей пришлось повиноваться, отложив попытки пробить темную завесу на потом.
Решив, что рано или поздно память вернется, и сейчас это вовсе не самое насущное, он еще раз внимательно оглядел комнату, отмечая для себя те детали, что ускользнули при первом поверхностном осмотре. В этот раз помещение, в котором он находился, показалось вовсе не таким обычным, как в начале. Он сразу отметил нереально высокие потолки, массивную, явно очень старую мебель, изготовленную из темного дерева, местами тронутого жучком и такую же дверь, даже на вид чрезвычайно тяжелую и прочную, книжный шкаф, на полках которого сквозь запыленные стекла видны были увесистые тома в строгих обложках… На всем здесь лежал отпечаток старины и добротности, создавая иллюзию средневекового замка, если бы сейчас со скрипом и скрежетом распахнулась входная дверь, и на пороге возник закованный в броню и кольчугу опоясанный мечом силуэт, Андрей, пожалуй, ничуть бы не удивился. Дополнял картину и уставленный настойками и микстурами столик, как ни всматривался Андрей в это обилие баночек и бутылочек, ни одной аптечной этикетки ему различить так и не удалось, да и сами пузырьки лишь на первый взгляд напоминали стандартные медицинские склянки. На самом деле каждый из них был своей индивидуальной формы и вместо привычной пластмассовой крышки затыкался светло-коричневой пробкой, в точности так же как бутылки с вином. Ну форменное средневековье! Впечатление смазывала лишь висящая на антикварном стуле новехонькая камуфляжная куртка. Внимательнее присмотревшись к ней, Андрей различил на рукаве полукруглую нашивку. "За краля и отжбину" гласили строгие красные буквы. "За короля и отчизну, - машинально перевел на русский язык аспирант. - Странно… Откуда здесь взяться королям? Еще совсем недавно тут была нормальная социалистическая республика, без всяких уклонов в монархизм, а последнего югославского короля, если не изменяет память, расстреляли в 1934 году в Марселе хорватские националисты". В голову даже успела полезть какая-то заведомая чушь про параллельные миры, вычитанная у новомодных фантастов. А что, может и вправду, он перенесся в некое параллельное измерение, где вооруженные современным оружием и одетые в камуфляжную форму рыцари сражаются за своих королей? Андрей невольно улыбнулся столь фантастической идее и увлеченный придуманной шалостью попытался себе вообразить, что было бы если… Однако тут мысли дали сбой, потому что темная дубовая дверь ведущая в комнату натужно заскрипев начала открываться.
Он весь сжался, впав в ступор, не в силах оторвать взгляда от медленно приоткрывающейся двери, от того, кто сейчас войдет, друг или враг, зависело все его дальнейшее существование. Если он попал-таки в лапы усташей, то сейчас ослабевший и больной, он не сможет оказать ни малейшего сопротивления, этим убийцам и мучителям, останется лишь, по возможности достойно, принять смерть от их рук. Правда, такой вариант все же казался ему наименее вероятным. Ведь если бы его захватили в плен усташи, они вряд ли стали бы выделять ему столь уютные покои и пытаться лечить, но все же подобную возможность не стоило полностью сбрасывать со счетов. Все-таки, как ни крути, он подданный иностранной державы, и мало ли какие планы на его счет могли возникнуть у хорватских националистов. Потому Андрей следил за тем, как медленно открывается дверь с все возрастающим напряжением, готовый с равной вероятностью увидеть за ней и затянутого в камуфляж звероподобного громилу, и чудаковатого старого доктора, и чем черт не шутит, даже рыцаря в железных доспехах…