Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 4
Глава третья 6
Глава четвертая 10
Глава пятая 12
Глава шестая 16
Глава седьмая 17
Глава восьмая 22
Глава девятая 26
Глава десятая 28
Глава одиннадцатая 32
Иван Михайлович Шевцов
Набат
Книга опубликована в авторской редакции
Иван Шевцов
Глава первая
Казалось, ничто не изменилось за этот бурный трудный военный год в замке графа Кочубинского. Как и в прошлый май, духмяно и сочно цвели пионы на клумбах, а на аллее, бегущей к озеру, буйствовал жасмин. По-прежнему в озере плавала пара лебедей, а по ночам у криницы, укутанной черемухой, пел соловей.
Природа оставалась неизменной, и ни соловью, ни лебедям не было дела до того, чем занимался в лесной тиши новый хозяин замка, тридцатичетырехлетний доктор Артур Хассель, биолог и врач-психиатр.
В мрачноватой большой комнате нижнего этажа, казалось, тоже ничего не изменилось, лишь над камином, где еще год тому назад громоздился портрет диктатора Юзефа Пилсудского, теперь висел портрет Адольфа Гитлера. Артур Хассель не любил каминную, особенно летом, за ее мрачный вид. Зимой она казалась светлей, особенно когда за окном сверкает снег, а здесь, в камине, потрескивают сухие березовые дрова. Но летом Хассель редко заглядывал сюда. И своего гостя - оберфюрера Шлегеля он принимал в беседке, сооруженной на искусственном островке, в самом центре озера. Крепкий мускулистый человек, круглолицый, с крупным подбородком и большими серыми глазами, настороженно посматривающими из-под широких полей шляпы, доктор Хассель скорее был похож на жокея, чем на ученого. Впрочем, и одежда на нем была жокейская: галифе, заправленные в блестящие коричневые голенища сапог, замшевая куртка и стек, с которым Хассель не расставался. Он ходил по двору замка и парку широко, горделиво вскинув голову, и похлестывал по голенищу стеком. Отведали его стека и подопытные пациенты из числа военнопленных из лагерей смерти и гетто. Их доставляли сюда в закрытых автомашинах в полное распоряжение доктора, как доставляют в лаборатории подопытных кроликов и собак. Содержали их под усиленной охраной в цементированных подвалах, где раньше граф Кочубинский хранил всевозможную снедь.
Свои эксперименты над людьми доктор Хассель хранил в строжайшей тайне. Только самым близким друзьям он доверительно сообщал, что работает над проблемой, одобренной и горячо поддержанной самим фюрером, что его открытия связаны с будущим великой Германии. Лаборатория доктора Хасселя имела кодовое название "Д-333" и подчинялась, как ни странно, не службам Гиммлера, а ведомству адмирала Канариса, короче говоря, военной разведке, так называемому абверу. Конечно же, и руководитель СД Вальтер Шелленберг, и его непосредственный начальник Эрнст Кальтенбруннер были осведомлены о целях и направлении опытов Артура Хасселя. Однако тот факт, что такие важные, ответственные исследования ведутся под эгидой абвера, настораживал службу имперской безопасности, порождал некоторую ревность. И чем строже Хассель держал свои опыты в тайне, тем сильнее разгоралось любопытство руководителей СД: им хотелось хотя б одним глазом заглянуть в лабораторию, расположенную в замке графа Кочубинского. Само собой разумеется, что удобней всего это было сделать через тамошнего, то есть беловирского, начальника СД, который находился если и не в дружбе, то, во всяком случае, в добрых, даже приятельских отношениях с доктором Хасселем. В обязанность оберфюрера Шлегеля не только входила охрана замка Кочубинского, но и поставка доктору Хасселю живого "товара" для его "научных" экспериментов. И хотя самоуверенный доктор в душе с некоторым высокомерием и даже пренебрежением относился к эсэсовцам, все же обстоятельства вынуждали его если и не сближаться на короткую ногу, то уж, во всяком случае, не портить отношения с местным руководителем СД и полиции. Тем более что сам оберфюрер, несмотря на свой надменный характер и крутой нрав, проявлял особое расположение к герру доктору. То пришлет охотничий трофей - сам Хассель не увлекался охотой и от приглашения Шлегеля составить ему компанию категорически отказался, - то сам пожалует с очередной партией "полуфабрикатов", как он называл "живой товар", поинтересуется, не нуждается ли в чем-либо герр доктор. Через полгода они уже были на "ты", правда, после нескольких рюмок шнапса, притом инициатива дружеских возлияний всегда исходила от оберфюрера, который был на несколько лет старше Хасселя.
Сегодня, доставив в замок очередную партию "живого товара" в количестве шести человек - пять девушек и один мужчина: таков был заказ доктора, - Шлегель решил попытаться заглянуть в "святая святых", в лабораторию. Неделю тому назад оберфюрер приглашал доктора присутствовать на очередной карательной операции против партизан в деревне Влоснево. Хассель вначале дал согласие, хотя и без особого энтузиазма, и потому Шлегель, желая блеснуть перед коллегой, собственноручно составил сценарий жуткой трагедии, разыгравшейся потом во Влоснево. Но когда накануне операции он позвонил доктору, чтобы напомнить, что завтра придет за ним специальная бронированная автомашина, Хассель вдруг наотрез отказался ехать, даже не выставив никакой мало-мальски убедительной причины: просто его подобные зрелища не интересуют. Шлегель выразил сожаление, но не обиделся, а проведение операции поручил гауптману.
На остров они плыли вдвоем на небольшой лодке. Хассель сидел на веслах, Шлегель - на корме. Лодка плавно скользила по спокойной, зеркальной глади озера, в которой отражалось синее-синее небо и величавые вершины прибрежных сосен да сверкали золотистые блестки лучей. Хассель как всегда был строг и сосредоточен. Он греб молча, легко, бесшумно погружая весла в воду. А Шлегель не хотел молчать, не за этим он сюда приехал. Заговорил, щуря маленькие свинячьи глазки:
- Напрасно герр доктор отказался поехать на расправу с партизанами. Вы бы получили удовольствие.
- Вы думаете? - отозвался Хассель так, словно спугнули его мысли, и коротко скользнул равнодушным взглядом по розовому упитанному лицу оберфюрера.
- Великолепное было зрелище. Эту акцию поляки запомнят надолго.
- Вы думаете? - теперь уже как будто даже машинально повторил Хассель, но в этой реплике таился глубокий подтекст.
Шлегель с воодушевлением начал рассказывать подробности жестокой расправы над жителями Влоснева. Хассель слушал рассеянно, без всякого интереса, а когда лодка мягко ткнулась бортом о деревянный причал, он негромко оборвал оберфюрера:
- Достаточно.
"Что-то он сегодня не в духе. Чем-то расстроен", - подумал Шлегель не без огорчения. Настроение окружающих, кроме, конечно, начальства, оберфюрера ничуть не волновало: он привык считаться со своим настроением.
Они вошли в зеленую беседку с круглым плетеным столом в центре и полдюжиной таких же плетеных кресел вокруг стола. Хассель подошел к стоящему на маленьком столике телефону, распорядился:
- Фрейлейн Герта, прошу вас. На две персоны.
Когда Хассель положил трубку, Шлегель продолжал прерванный рассказ о расправе над крестьянами деревни Влоснево. Хассель недовольно поморщился и сказал уже с явным раздражением:
- Я же просил вас, оберфюрер, не надо об этом.
Шлегель недоуменно уставился на доктора оторопело-вопросительным взглядом.
- Я не разделяю подобных методов, - уже мягче, спокойно пояснил Хассель.
- Вот как?! Для меня это полная неожиданность, - с подчеркнутым изумлением сказал Шлегель. - Выходит, у нас с вами разные взгляды.
Хассель улыбнулся мягко, снисходительно, без демонстрации своего превосходства:
- Нет, оберфюрер, у нас одна цель, но разные методы. Я противник неоправданных жестокостей. Впрочем, в этом, вероятно, повинна моя профессия: не забывайте., что я врач. Потому я и сторонник гуманных методов.
- Вроде доктора Альфреда Розенберга, - беспристрастным тоном заметил Шлегель. - Но ведь рейхсминистр родился в России. Его можно понять. А вы, если не ошибаюсь, родились в Бреслау.
- Немножко… ошибаетесь: я из Лигница.
- Это почти одно и то же - рядом.
- Значит, доктора Розенберга вы понимаете, а меня, как врача, не хотите понять?..
Хассель явно кокетничал: ему, снискавшему покровительство самого фюрера, никакие Шлегели не представляли опасности. Его непосредственный начальник - маленький, робкий на вид, необщительный адмирал, такой неприветливый и мрачный обершпион, пользовался в государстве такой же властью и влиянием, как всесильный оберпалач рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.
- Я вам не верю, доктор, не верю вашему гуманизму. Вы такой же, как и я. Как все мы, солдаты фюрера. И знаю, убежден: если интересы Германии потребуют уничтожить миллион, десять, пятьдесят миллионов наших врагов - вы не задумываясь исполните свой долг. Рука у вас не дрогнет. И совесть вас не будет мучить. Верно я говорю? - Хассель смолчал. Он был задумчиво серьезен. А Шлегель продолжал: - Я считаю, что всякий гуманизм, либерализм мы должны искоренять как заразу, которая недостойна истинного немца. Гуманизм ведет к предательству, к измене фюреру и Германии. Сколько было таких примеров! И здесь, у нас. У меня в подчинении служил некий Дельман. Открыто не высказывал, но я чувствовал, что ему не по нутру наша твердость в наведении порядка, в обращении с этим скотом - поляками, евреями, русскими. И что в результате? Изменил присяге, ушел в лес к бандитам и теперь служит у так называемого Яна Русского. Вот к чему ведет гуманизм, либерализм и тому подобное слюнтяйство.
Он говорил резко, безапелляционно, и каждую фразу сопровождал грозным жестом. Потом, после паузы, понизив голос:
- Кстати, этот Дельман был из ваших.
- Что значит из наших? - Хассель вскинул настороженный взгляд на стоящую напротив тучную фигуру оберфюрера.
- Из ведомства адмирала Канариса. А точнее - из отдела полковника Гелена.
- Рейнгарда Гелена? - оживленно переспросил Хассель. - Вы с ним знакомы? - упоминание о Гелене сделало Хасселя словоохотливым.
- Не имел чести.
- Рейнгард родился в Бреслау. Отец его отставной оберлейтенант Вальтер Гелен. Между прочим, его супруга фрау Шарлотта Агнесса Хелена фон Зейдлиц-Курцбах доводится мне дальней родственницей. С Геленом я познакомился в тридцать восьмом году у нас в Лигнице. Рейнгард тогда командовал батареей в восемнадцатом артиллерийском полку. В первую встречу на меня он произвел весьма приятное впечатление. По крайней мере, мне он показался человеком гибкого ума и твердых убеждений. В нем чувствовался характер. В сороковом году я снова встретился с Рейнгардом уже в Берлине. В то время он был адъютантом начальника штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера. Фортуна ему улыбалась. И он заслужил ее улыбку. Я убежден: такие, как Рейнгард Гелен, судьбой предназначены для больших государственных дел.
Но судьба тогда еще малоизвестного разведчика не очень интересовала оберфюрера Шлегеля. Тем более что к беседке причаливала лодка с улыбчивой румянолицей фрейлейн на борту, выполнявшей в хозяйстве Хасселя обязанности экономки, секретаря, прислуги и так далее и тому подобное. Она была из тех, о которой поэт сказал "стройна, румяна, круглолица", пышущая задорной молодостью, здоровьем и самыми искренними пылкими чувствами к своему патрону, которого она откровенно боготворила. Герта молча кивнула оберфюреру, одарив его слегка смущенной улыбкой, с привычным изяществом и быстротой накрыла стол, расставив закуски и бутылки с напитками: коньяк, вино, водку, - вопросительно посмотрела на Хасселя.
- Спасибо, Герта, вы свободны, - кивнул доктор и предложил оберфюреру, провожающему прилипчивым взглядом фрейлейн, садиться за стол.
- У вас, доктор, отличный вкус, - потирая руки и облизываясь, сощурил масленые глазки Шлегель.
- О вкусах не спорят, - вяло, не поддержав игривого тона, ответил Хассель, потянувшись к бутылкам. - Что будем пить?
- Коньяк? Французский? Великолепно!.. Хассель налил гостю коньяку, себе рейнского вина. Поднял бокал, изучающе уставился на Шлегеля, сказал:
- Ваше здоровье, оберфюрер. Желаю в следующий ваш приезд видеть вас бригаденфюрером.
И хотя слова Хасселя содержали увесистую долю иронии, тщеславный оберфюрер принял их за чистую монету и был приятно польщен.
- Благодарю, сердечно благодарю, герр доктор. Будем надеяться: уже сделано представление на бригаденфюрера. Я очень польщен, но мне хотелось бы первую рюмку выпить за нашу победу там, на Востоке, за победу в новой летней кампании, которую готовит наш фюрер. - Шлегель сделал многозначительное лицо, стараясь показать, что ему кое-что известно о готовящемся генеральном наступлении немецких войск. Прибавил с хвастливым намеком: - Это будет жестокая расплата за Сталинград.
- Дай бог, - сказал Хассель и не спеша осушил свой бокал. Доктор не был поклонником Бахуса, из всех спиртных напитков предпочитал сухие вина. Впрочем и в них не находил особого наслаждения. Зато гость олицетворял собой полную противоположность хозяину. Второй тост он уже пил не из маленькой коньячной рюмочки, а из винного фужера, пил с жадностью и наслаждением, не забывая при этом помянуть недобрым словом французов, чей коньяк, по мнению Шлегеля, недостаточно крепок и не имеет настоящего аромата.
После второго фужера коньяка Шлегель, казалось, начал трезветь. Но доктора называл на "ты" и просто по имени. Свой тост он говорил стоя, уверенно держась на ногах:
- Я пью за тебя, дорогой Артур, за твой талант, за твой ум. Тебя любит Германия, тебе доверяет фюрер! К черту всякий гуманизм и совесть. Да здравствует долг гражданина перед Отечеством!..
Хассель дружески улыбался, фужер за свое здоровье выпил до дна и, как многие умеренно пьющие, быстро захмелел. А будучи слегка навеселе, он становился общительным, разговорчивым, впадал в состояние раскованной доверчивости, совершенно чуждой ему в трезвости. Он уже не задавал себе вопроса: "Зачем пожаловал этот подручный Шелленберга и что ему здесь нужно?" Наплевать ему на всех - и на гестапо, и на СД. В конце концов, он честно исполняет свой долг, и этот оберфюрер сказал правду по его адресу. Долг превыше всего, а он, Хассель, человек долга. И Шлегель показался ему не таким уж примитивным и ограниченным, какими считал всех эсэсовцев доктор Хассель, а даже, напротив, человеком, не лишенным трезвого ума и преисполненным чувства долга. Ведь работа у него, у этого оберфюрера, мечтающего о, как там по-ихнему, бригаденфюрере, - работа у него - грязная, кровавая. Впрочем, если трезво смотреть на вещи, то и у Хасселя нисколько не чище, и Шлегель это знает, не может не знать от своих агентов, которые охраняют замок графа. И наверно, находят на Шлегеля минуты нестерпимой хандры - Хассель это знает по себе. Потому и приехал он к своему коллеге, чтоб развеять хандру, излить душу.
Теперь Хассель смотрел на своего гостя даже с некоторым участием. И захотелось сказать этому грубому, жестокому оберфюреру что-то приятное. Но Шлегель сам опередил его. Глядя на отражение замка в озере мутными хмельными глазами, он заговорил:
- Вот кончится война, Артур, и фюрер подарит тебе этот прелестный уголок. А, доктор, хочешь иметь такой рай? Ну, признайся? Ведь хочешь…
- Нет, Курт, не хочу. Я люблю солнце, юг. Мне нужны пальмы, олеандры и теплое море.
- И будет, обязательно будет, мой доктор. Когда мы победим. Главное - одолеть русских. А там - весь мир у наших ног. Англия падет через два дня после победы над русскими. Индия, Китай, Австралия, Африка - все будет принадлежать фюреру. Впрочем, Австралию мы отдадим японцам, а часть Африки - Муссолини. Останется Америка. Ее мы завоюем напоследок.
- И ты думаешь, это будет легко - завоевать Америку? Окруженную океаном?
- Нелегко. Потребуются жертвы. Мы будем жертвовать. Китайцами, неграми. Мы их заставим воевать с Америкой. Мы построим невиданный в истории флот. Тысячи военных кораблей, десятки тысяч транспортных судов. Посадим на них экспедиционную армию. Две армии. В первых эшелонах пошлем китайцев и негров, во вторых - наших союзников, разных там итальянцев, турок, испанцев, японцев. В третьем эшелоне пойдут доблестные ветераны фюрера. Одна армада высадится в Канаде, другая - в Южной Америке. А потом сразу, одновременно, с севера и юга пойдут на США. И никакая сила не устоит. Мы сбросим их статую Свободы в океан, а на ее месте воздвигнем памятник фюреру.
Он увлекся. Щелочки его глаз хищно расширились. С пафосом великого стратега он строил глобальные планы невиданных в истории сражений, запросто решал судьбы многих стран и народов.
- А всех славян, евреев, коммунистов, цыган, всех этих французов, англичан и разных шведов мы просто истребим, уничтожим. Подчистую… Под корень.
- Их наберется миллиард, - заметил Хассель, со снисходительной улыбкой слушавший бредовые разглагольствования вошедшего в словесный раж оберфюрера.
- Ну и что же. Пусть миллиард. И миллиард истребим!..
- Каким образом? Через газовые печи можно пропустить миллионов пять в год. Да если даже и десять миллионов - и то потребуется сто лет, - с холодным расчетом, словно речь шла о кубометрах древесины или тоннах угля, заметил Хассель. - А потом, уважаемый Курт, если мы хотим оставаться хозяевами мира, господами, то мы должны будем устранить не миллиард, а все полтора миллиарда этого скота, населяющего землю, как совершенно ненужного, опасного для нас. Излишек рабов - вовсе не благо, а несчастье для господ. Рабы погубили Римскую империю. Это мое убеждение. Я знаю историю. И ее уроками мы не должны пренебрегать. - Хассель "завелся". И то, что Шлегель внимательно, с неподдельным интересом слушает и не перебивает, поощряло доктора, делало его словоохотливым, подбивало на откровенность. И он продолжал, все больше увлекаясь: