Фрейлины испугались, что Ненила молчит, однако живо обрядили, к венцу повезли. Тут Девич налетел, растолкал свадебников, схватил Ненилу за руку:
– Госпожа! Ты помнишь ли?
Она долго на него смотрела:
– Ваша личность мне кабыть знакома…
Он заплакал навзрыд. Ушел к морю.
На обрученье Ненила только одно слово выговорила:
– Данилушко, ты у меня слезами полит, тоскою покрыт!
Ей ни к чему, что возле-то Федька. Сенаторы и народ засморкались, слезы заутирали. И как венчать стали, невеста второ слово высказала:
– Венчается Данило Нениле, а маленька собачка Федька не знай зачем рядом стоит.
Тут весь народ и с попами по домам полетели:
– Это свадьба не в свадьбу и брак не в брак!
Личность, у которой королек траву купил, тоже спокаялась, отыскала Девича, шепчет ему:
– Не реви! Этот угар у королевны к утру пройдет. Мы обманули Федьку. Он на месяц дурману просил, а мы дали на сутки.
А Федька скорехонько погрузил Ненилу на пароход. Она в каюте уснула как убита. Плыть всю ночь. Данило вахту дежурит. По морю лед идет весенний, по молодецкому лицу – слезы.
И королек свое дело правит. Подкрался да оглушил Девича шкворнем. Тело срыл в море.
Утром берег стал всплывать и город.
Федька ходит козырем:
– Ненилка месяц будет не в уме. Я ее выучу по одной половице ходить.
Повернулся на каблуке, а Ненила сзади стоит, здорова и в памяти, только брови, как медведи, лежат:
– Я как сюда попала?
У Федьки живот схватило:
– Бы, значит, со мною обвенчавши. И плывете, значит, в наши родные палестины-с!
Ненила вдруг на палубу упала, руки заломила:
– Что со мной стряслось? На войне я была удала и горазда, а тут…
Она вдруг сделалась страшна, грозна:
– Где Данило Девич?!
– Данило накачался на свадьбе как свинья; не свалился ли в воду с пьяных глаз…
Но тут пароход к пристани заподоходил. Музыка, встреча, отчишко с министрами, народ. В пристанском буфете сряжен банкет. Все в одну минуту напосудились без памяти. Явился Митька пытать о брате. Королек насильно налил Митьку вином, с отцом пошушукался и под шумок стянули они пьяного в лодку. Отчишко уплавил тело к морю, валил на пески, ножом вывертел сонному глаза и угреб обратно.
А Федька, как за стол-то воротился, думает: ничего никто не приметил. Глядь, Ненила подходит:
– Кого куда в лодке повезли?
– Митьку, Данилкинова брата, папаша вытрезвлять поехал.
Мать Данилы да Митрия тут привелась, заревела медведицей:
– Убивать повезли моего детища! И Данилу убили!!
На дворе тишина стала. Ненила, как туча грозова, приступила к Федьке:
– Где Данило?!
Королек завертелся собакой:
– С пароходу пьяной упал, на моих глазах захлебнулся.
Матка опять во весь двор:
– Врешь ты, щучий сын! Не пьет мой Данилушко, в рот не берет. Где они?! Где мои рожоны дети?!
Ненила королька за плечо прижала, ажно он посинел:
– Сказывай, вор, где ейны дети?!
Федька вырвался, по полу закатался, заверещал свиным голосом:
– Эй, слуги верны-ы! Хватайте мою жену Ненилку, недостойную королевского ложа! Я Данилку ейного своеручно в море спихнул, как комара, а ее, суку, на воротах расстреляю! Вяжите ее! Каждого жалую чином и деньгами!
Середи двора телега привелась ломовая, оглобли дубовы велики. Ненила Богатырка вывернула эку семисаженну снасть да как свистнет, свистнет наокруг: по двору пыль свилась с каменьем, из окошек стекла посыпались. Брызнул народишко кто куда, полезли под дом, под онбары, на чердак, на сенник, в канаву. Сутки так и хранились, как мертвы. Старой королешко ухватил с собой десяток мужиков поудалее, да на двух телегах и удрал неведомо куда.
Воля во всем стала Ненилина.
Перво дело она послала людей к морю искать Данила и Митрия, да от себя подала во все концы телеграммы. Посыльны бродили неделю, принесли голубой Данилов поясок:
– Не иначе рыбы съели братанов. По берегу есть костья лежит.
Ненила убрала в сундук цветны сарафаны, наложила на голову черной плат. Ни с кем боле не пошутит, не рассмехнется. День на управленье да при хозяйстве, а после закатимого сядет одинохонька у окошка, голубу Данилову опояску к сердцу прижмет и запричитат:
Птичкой бы я была воронкой,
Во все бы я стороны слетала,
Под кажду бы лесинку заглянула,
Своего бы дружочка отыскала.
Месяц мой светлый,
Почто рано погиб?!
Цвет мой прекрасный,
Почто рано увял?!
Народ-от мимо идут, дак заслушаются.
А Федьки королевна объявила:
– Не знаю, что скажет осень, а нонешно лето будь ты пастух коровий в Митькино место.
Он и пасет, вечером домой гонит. Ненила с подойником у хлева ждет и считает, все ли коровы. Пересчитат и велит корольку последню под хвост поцеловать. Эта корова так уж и знат. Дойдет до конюшны, остановится и хвост подымет.
А Данило не утонул, с парохода упал. Примерз рукавом к льдине. Утром прикачало к берегу. А встать не может – ноги умерли с морозу. Федьки боится, в лес на коленцах бежит, ноги, как кряжи, волокет. И вдруг слышно – лес трещит впереди. Не медведь ли? И закричал:
– Зверь али человек?!
И увидел слепого брата. Поплакали, посидели, рассказали друг другу.
– Помрем лучше, братец, – говорит слепой, – кто нам рад, эким-то?
– По миру будем ходить, коли работать не заможем, – утешит безногой. – У тебя ноги остались, у меня глаза. Посадишь меня на плечи, целой человек и станет. А теперь затянемся в тайболу, переждем, не обойдецце ли Федькино сердце.
Зашагал слепой под север, на себе несет брата, тот командует:
– Право!… Лево!… Прямо!…
У глухого озера нашли избушку -от ветру, дождя схорониться. Связали из вичья морды-ловушки, рыбку промышляют.
Ненилины послы далеко заходили, а глухого озера половины не дошли.
Живут братья, быват, и месяц.
Оборвались, в саже умарались. Данило и сказыват:
– Вот что, Митя, зима этта пострашне будет Федьки. Топора нет, ножа нет, соли нет, спичек нет. Надо выходить на люди. Я надумал вот чего попытать. Отсюда под юг должна быть трактова дорога. Я смала езжал. По дороге, все под юг идти, Федькиного отчишка летней дом с садом. В саду гора, в горы две дыры вьюшками закрыты. Одна дыра – шипучих минеральных вод, друга дыра – огнедышаща, подземну лаву выкидыват. Шипуча-та вода прежде всем хромым, слепым пользу подавала. Про это заграбучий Федькин папенька пронюхал, сад и гору каменьем обнес, никому ходу не стало. Только сам летом окатываться да пить наезжат. К этой воды станем-ко подвигаться.
У озера отмылись, вяленой рыбки увязали, сел хромой слепому на плечи, командует:
– Право!… Лево!… Прямо!…
Подойдут да полежат у ручейка либо где ягод побольше. Нашли трактову дорогу, по дороге в сутки добрались до королевской дачи. Кругом горки и сада высоченна ограда. Рядом деревнюшка. В деревню бедны странники и зашли. Кресьяне забоялись эких великанов, на постой не пускают. Что делать? Сели у колодца, рыбки пожевали, напились. И пришла по воду девица, тоненька, беленька, личушко как яичушко, одета пряжей по-деревенски. Данило и заговорил:
– Голубушка, не бойся нас, убогих людей, мы случаем жили в лесу, оборвались, обносились. Приволоклись сюда по добру живу воду.
Девица покачала головой:
– Напрасно трудились, бедняжки. Единой капли не добудете. Видите, коль ограда высока. А тепере королешко приехал, дак и близко ходить не велено.
– Старик приехал? Когда?
– Да уж около месяца. Прикатили на двух телегах, кони в мыле… Не стряслось ли чего в городе?
Данило весь стрепенулся – не моя ли там желанна воюет? Да поглядел на свои ноги, приуныл: кому я, увечной, надо?… Дале говорит:
– Голубушка, обидно ни с чем уходить. Охота здесь вздохнуть хотя недельку. Не слыхала ли баньки, кухонки порозной? У нас цепи есть серебряны, мы бы хлебы и постой оплатили.
Девица на братьев посмотрела: хоть рваны, убоги, а люди отмениты, приятны, красивы, обходительны.
– У меня горница свободна. Я одна живу сирота. За постой ничего не надо. Я портниха, зарабатываю.
Девицу звали Агнея. Братья тут и стали на постое.
Данило на хозяюшку все любуется, свою зазнобу вспоминат, а Митя разговору не наслушался бы. Настолько Агнея приветлива, разумна, рассудительна. Данило и спрашивает:
– Скажи-ко, Агнея, старик-от в деревню показывается ли?
– Навеку не бывал. Только и видим – в усадьбу едет да оттуда.
– О, горе наше, горе! Чашечку бы, ложечку этой доброй водички – стали бы целы. Помрем лучше, Митька!
Агнея слушат, зашиват ихну одежду, свою думу думат. Назавтра принесла деревенски вести:
– Королешко-то сторожа в деревню гонял, нет ли бабы для веселья… Жалею я вас, молодцы, может, ради водички схожу туда?
– Брось, Агнея! Слушать негодно!
Вечером она срядилась по-праздничному:
– Я, братцы, к девушкам на игрище.
Вот и отемнало, люди отужинали, ей все нету. Митрий пошел к соседям:
– Сегодня игрище где?
– В страду что за игрища?!
Братья заплакали:
– Она туда ушла! Ушла ради нас!
А она и идет:
– Не убивайтесь, каки вы эки мужики! Никто меня не задел. Уверилась только, что воды ни за каки услуги старичонко не даст. Добром никак не взять, надо насильно.
Митька перебил:
– Ты, Агнея, с краю сказывай.
– Я даве, нарядна-то, прохаживаюсь возле ворот, меня король и оприметил. Сторожа выслал. "Пожалуйте в сад". Зашла, трясусь, а королешко возле ездит, припадат, лижет. Я будто глупенька – зачем гора, и зачем вода, и кто сторожит? Он вилял, вилял, дале рассказал. Перва от ограды труба и есть минеральная, дальня огненна. Крышки у труб замкнуты и ключи затаены. Вам придется ломать. Вся дворня спит в дому. У ворот один сторож. Вот, братаны, завтра у нас либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Сегодня я отдулась, завтра ночевать посулилась. Вы к ночи-то, будто пьяны, валяйтесь там у ворот. Я караульного напою и вас запущу.
– Благодарствуем, Агнеюшка, целы уйдем – в долгу у тебя не останемся.
На другой день, на закате, Агнея опять приоделась, в зеркало погляделась – лицо бумаги беле. Нарумянилась и брови написала, в узелок литровку увязала, простилась, ушла. Как вовсе смерклось, и хромой со слепым полезли туда же. Один ломом железным подпирается вместо клюки, другой на короушках ползет, видно, что оба пьяне вина. Дальше стены пути не осилили. Тут запнулись, тут захрапели.
И Агнея свое дело правит. Позвонилась, со сторожем пошутила, бутылку ему выпоила. Короля по саду до тех пор водила, пока дворня спать не легла. Как огни в дому погасли, и Агнея на отдых сторопилась. Кавалера в спальню завела, сапоги с него сдернула, раздела, укутала, себе косы расплела, да и заохала:
– О, живот схватило!
Вылетела из дому – в сторожке храпят. Ключ схватила, ворота размахнула, а хромой уж оседлал слепого. Она Митрия за руки и – в сад:
– Ближну трубу ломайте с одного удару. Лишний гром наделаете, тревога подымется, умыться не поспеете. Я побежу, старик хватился.
Старик в самом деле на лестнице ждет:
– Что долго?
– Сударь, пожалуйте в горницу! Ночь холодна.
Вдруг грохнуло где-то, окно пожаром осветило.
Старик всполошился:
– Что это?
– Луна выкатилась больша, красна. А стукнуло – охотники в лесу стрелили.
Сама плешь ему одеялом кутат, обнимат, балует, В саду опять гременуло, люди забегали.
Старик соврал Агнее, что с живой водой ближний колодец, соврал не без умысла. Данило подполз на коленях к первой трубе, ахнул ломом по чугунной крыше, оттуда лава огнедышащая. На счастье, братьям опалило только волосы и одежду, а огнем осветило в стороне другой колодец. Данило бросился туда ползунком, – лом вместо костыля, да опять как грянет в чугунные затворы… Замки, краны отлетели, чохнула вода ледяна, игриста. Данило пал под поток, зовет:
– Митя, Митя!
А слепой уж тут, глаза полощет.
От доброй воды живой срослися кости с костями, вошли суставы в суставы. Данило вскочил на ноги, и Митька во все глаза смотрит – стал видеть. А радоваться некогда. Дворня бежит с топорами, с саблями. Ну, теперь-то Данило да Митрий богатыри, целы да здоровы – никого не испугаются. Как туча с громом, налетели на королевску челядь, у Данила лом в руках, у Митьки столб оградной, только воевать не с кем. Кто лежит, кто за версту бежит.
Агнею нашли, весело поздравились. Лакей – из тех, что со старичонком приехал, – выложил все новости.
Королевство под Ненилой, а под Федькой -коровы. А королевна Ненила каждый вечер Данила оплакиват – за версту слыхать.
Данило боле не терпит:
– Сегодня же в город!
Митрий добавлят:
– Агнея с нами. Она за меня замуж согласилась.
Покатили с колокольчиком. Дорогой коней три раза кормили. В городе Митя с Агнеей на постоялом стали, Данило попозже задней улицей подошел ко дворцу. Слышит, скот мычит, Федька коров гонит. До того Данило думал – встречу, изуродую. А тут жалко стало. Спрятался за навозны вороты и видит – Ненила, в черном платке, с подойником вышла и прислонилась у конюшни. Стали коровы заходить, а последня остановилась и хвост призняла и Федька ей целует… Этого Данило не стерпел. Налетел как орел, схватил коровенку за хвост, ажно шкура долой. И Ненилу за косу да о землю:
– Как ты можешь над мужиком эдак изгиляться??!
Ненила как с ног слетела, так и не встала. Обняла парня за праву ножечку, плачет да смеется:
– Бей меня, трепли, убивай! Ведь я твоя, твоя, Данилушко! Изгасла по тебе!
Как дорожны-ти люди в себя пришли, села Ненила с Данилом рука об руку – неделю с ним проговорила:
– Отступиться хочу здешнего осьего гнезда. Этта все не мое и сердце ни к чему на радет. А дома короушки, осударственно управление, огороды, мельница – все на людей кинуто. Поедем ко мне, Данилушко, вместях будем королевствовать. У нас место обширно – пашня тут и сенокос тут. Агнею с Митей утенем за собой. Агнюшка нас с мели сдернула.
Вот и уехали, увезли свое счастье Данило и Ненила, Агнея и Митька. Матерь-та при них же. А Федька с отчишком и остались на бубях.
Пронька Грезной
Были три брата, три американа, и сидели они за морем. Старшой прошел все науки и нажил больши капиталы. Однажды созвал он братьев и говорит:
– Пока сила да здоровье позволят, охота мне белой свет посмотреть и себя показать. Домой не вернусь, покамест славы не добуду.
Братья запричитали:
На кого ты нас оставляешь,
на кого ты нас покидаешь?!
Мы ростом-то велики,
а умом-то мы малы.
Уж мы лягем да не вовремя,
уж мы встанем да не во пору!
Расстроили старшого:
– Разорвало бы вас, как жалобно сказываете… Вот вам тысячу золотых на разживу.
Молодцы деньги приняли, благодарно стукнули лбом в половицу и сказали:
– Дорогой брат и благодетель! Ежели не секрет, в каку ты державу прависсе?
– Надумано у меня в российски города.
– Дорогой брат и благодетель! И нам в Америки не антиресно. Тоже охота счастье испытать. Возьми нас с собой.
– Россия страна обширна. Хотите – поезжайте, хотите – нет.
Вслед за старшим братом приезжают эти молоды американы в Питербурх. Сидят в гостиницы, головы ломают, на како бы дело напуститься. Увидали на столе календарь. В календаре на картины царь написан с дочерями. Эти дочери пондравились.
– Давай посватаимся у царя! Вдруг да наше счастье?
Послали во дворец сватью. А царские дочки были самовольны и самондравны. Кажна по четыре кукиша показала:
– Мы в женихах-то, как в навозе, роемся. Князьев да прынцов помахивам. На фига нам твои американы, шваль такая!
Младша добавила:
– Не хотят ли на нашей рыжей кобылы посвататься? Она согласна.
Так эта любовь до времени кончилась. Теперь пойдет речь за старшим братом. Он тоже посиживат на квартиры, рассуждат сам с собой:
– Годы мои далеко, голова седа, детей, жены нету, денег не пропить, не происть. Нать диковину выкинуть всему свету на удивленье.
В торговой день от скуки он пошел на толкучку и видит – молодой парень ходит следом и глаз не спускат.
Через переводшика спросил, что надо. Парень не смутился:
– Очень лестно на иностранной державы человека полюбоваться. Костюм на вас первый сорт-с…
Американин портфель отомкнул, в деньгах порылся и подает парню трешку:
– Выпей в честь Америки!
А тот на портфель обзарился, Навеку столько денег не видал. Американину смешно:
– Верно, нравятся богатые люди?
– Бедны никому не нравятся.
– Имя ваше как?
– Пронькой ругают.
– Зайдите, мистер Пронька, вечером поговорить ко мне на квартиру.
В показанное время Пронька явился по адресу. Хозяин посадил его в мягки кресла:
– Увидел я, мистер Пронька, велику в тебе жадность к деньгам и надумал держать с тобой пари. Я, американской гражданин, строю на главном пришпехте магазин, набиваю его разноличными товарами и передаю тебе в пользование. Торгуй, розживайся, капиталы оборачивай, пропивай, проедай… За это ты, мистер Пронька, пятнадцать лет не должен мыться, стричься, бриться, сморкаться, чесаться, утираться, ни белья, ни одежды переменять. Мои доверенны будут твои торговы книги проверять и тебя наблюдать. Ежели за эти пятнадцать лет хоть однажды рукавом утрессе, лишаю тебя всего нажитого и выбрасываю тебя босого на улицу. Ежели же вытерпишь, через пятнадцать лет хоть во ста миллионах будь, все твое бесповоротно. Далее, как ученой человек, буду я про тебя книги писать и фотографом снимать. Вот, мистер Пронька, подумайте!
Мистер Пронька говорит:
– Живой живое и думает. Согласен.
К нотариусу сходили, бумаги сделали, подписи, печати.
Дело, значит, не шутово.
Вот наш счастливец заторговал. Пошли дни за днями, месяцы за месяцами… Первы-то годы Пронька спал по два, по три часа. Товары получат, товары отпускат – из кожи рвется, торгует. В пять годов он под себя дом каменной – железна крыша – поставил. К десяти годам в каждом губернском городе Пронькин магазин, в каждой деревне лавка. Наблюдение за выполнением американин доверил двум своим братьям, несчастным от любви, узнавши, что они не при деле да не при месте.
День за днем, год за годом зарос Пронька, аки зверь, аки чудо морское. Лицо, руки – чернее башмаков, грива на голове метлой, бородишша свалялась, лохмотья висят. Летом дождик попадат на голову-то и мытье.
Год за год хлебошшится в грязи, только и порадуется, что над деньгами. А денег – всей конторой считают.
Стал Пронька именитым купцом. Ездит на рысаках. Как навозну кучу, повезут по городу. Однако этой куче ото всех почет и уважение. Все у ней в долгу. Сам осударь тысячами назаймовал. К двенадцати-то годам у Проньки на царя полна шкатулка кабальных записей. Вот каку силу мужичонко забрал!