Все это делало задачу трудной даже для Жиллиата. Здесь нельзя было, как при входе в бухту утеса "Человек", ограничиться одним поворотом руля. Приходилось одновременно толкать, тащить, грести и измерять глубину. Прошло четверть часа, прежде чем Жиллиату это удалось.
Через пятнадцать или двадцать минут барка была установлена под остовом Дюранды. Жиллиат бросил оба якоря, и она стала неподвижно. Более крепкий якорь он выкинул с той стороны, с которой мог подняться сильный ветер, – западной. С помощью шпиля Жиллиат спустил в лодку ящики с разобранными колесами. Эти ящики составили балласт барки.
Покончив с ними, Жиллиат привязал к крюку кабестанной цепи регуляторы, которые должны были служить тормозами. Теперь недостатки его барки превращались в достоинства. Она была беспалубная, и поэтому груз можно было поместить на дне, в самой глубине судна; мачта в барке находилась спереди, слишком близко к носу, – для груза оставалось достаточно места. К тому же мачта не могла зацепиться за обломки Дюранды и помешать выходу лодки из пролива. Барка имела форму деревянного башмака, что придавало ей особенную устойчивость.
Внезапно Жиллиат заметил – начался прилив. Он стал изучать, с какой стороны дует ветер.
Опасность
Ветер был невелик, но дул он с запада. Во время равноденствия западный ветер коварен.
Возле Дуврских скал прилив бывает разным, в зависимости от ветра. Волны устремляются в пролив то с восточной, то с западной стороны. Прилив с востока спокоен; с запада он приходит бушуя. Случается это потому, что восточный ветер дует с материка, а западный достигает утесов, пронесшись над Атлантическим океаном. Даже самый слабый ветерок, прилетевший с западной стороны, несет морякам беспокойство. Он катит перед собой огромные валы и обрушивает в узкий проход чрезмерное количество воды.
Вода, устремляющаяся в одно место неравномерной массой, всегда опасна. Вода похожа на толпу: когда количество, желающее войти куда-нибудь, превышает то, которое может поместиться, в толпе происходит давка, а вода в подобный момент начинает бурлить. При западном ветре, хотя бы самом слабом, возле Дуврских скал два раза в день волнуется море. Прилив растет, волны набегают одна на другую, утес сопротивляется, пролив узкий, и валы с ревом начинают биться о стенки утесов. Поэтому при западном ветре Дуврские скалы представляют собой исключительное зрелище: море спокойно, а вокруг утесов ревет буря. Это не имеет ничего общего с настоящим штормом – это лишь игра волн, однако она ужасна. Северный и южный ветры дуют сбоку и почти не вызывают волнения в проливе. Необходимо напомнить, что восточный вход в пролив обращен к утесу "Человек"; западный же выходит в открытое море.
Жиллиат, барка и остов Дюранды находились как раз со стороны страшного западного входа.
Катастрофа казалась неизбежной. Для того чтобы она произошла, достаточно самого слабого западного ветра, а он был налицо.
Через несколько часов прибой должен со всей силой обрушиться в узкий проход между утесами. Первые волны уже начинали бурлить. Это был лишь авангард – за его спиной расстилался океан. Море казалось спокойным и не предвещало ничего ужасного. Но инерция его настолько велика, что волна, оттолкнувшаяся от берегов Америки, прокатившись две тысячи миль, ударяется о берег Европы. Натыкаясь в пути на риф, утесы, отбрасываемая камнями, гонимая ветром в узкий проход, взбешенная препятствием, волна неистово обрушивается и сметает все на своем пути. Казалось неизбежным, что, встретив обломки Дюранды и барку, волны разобьют их в щепы.
Против напора морских валов требуется защита. У Жиллиата она была.
Нужно помешать прибою обрушиться сразу со всей силой, сдержать его, однако в то же время не помешать уровню воды подниматься, загородить ему вход, но не наглухо, предупредить стремительный натиск волн, представлявший собой большую опасность, заменить бурный прибой постепенным приливом, укротить бешенство валов, заменить их злость кротостью. Следует вместо препятствия, которое их раздражало, предоставить такое, что смягчало бы их гнев.
С ловкостью, которая бывает могущественней силы, Жиллиат проделал маневр, достойный серны в горах или обезьяны в лесу. Перепрыгивая с камня на камень, ныряя в воду и выплывая на поверхность, с веревкой в зубах и молотком в руке он отвязал носовую перегородку Дюранды, привязанную им к подножию Малого Дувра, сделал петли и с помощью них прикрепил перегородку к большим гвоздям, вбитым в расщелины утеса. Затем повернул перегородку как ставень. Волна подхватила ее, и она, как бы сделав поворот руля, прислонилась другой стороной к Большому Дувру. Жиллиат крепко прибил перегородку большими гвоздями, используя заранее приготовленные отверстия, скрепил эту запруду для крепости цепью, и меньше чем через час прибою была поставлена преграда, а вход в ущелье между утесами оказался закрытым, словно дверью.
Это крепкое сооружение, тяжелая загородка из бревен и досок, в горизонтальном положении представлявшая собой плот, а в вертикальном – стену, была воздвигнута Жиллиатом волевым усилием, с ловкостью канатного плясуна. Все это он проделал, можно сказать, под самым носом у моря, прежде чем оно успело что-либо заметить.
Это был случай, подобный тому, когда Жан Барт , избежав кораблекрушения, обратился к морю, сказав знаменитую фразу: "Попался, англичанин!" Известно, что Жан Барт, желая оскорбить море, называл его "англичанином".
Загородив проход, Жиллиат занялся баркой. Он размотал якорные веревки для того, чтобы лодка могла подниматься вместе с приливом. Все происходящее не захватило Жиллиата врасплох: он это предвидел. Человек, знакомый с морем, догадался бы о том, увидев, что он заранее прикрепил к корме барки два блока, через которые продел веревки, соединенные с кольцами обоих якорей.
Прибой усиливался; прилив поднялся уже наполовину. Приближался момент, когда удары волн должны были стать разрушительными. Проделка Жиллиата удалась. Волны с силой налетали на перегородку, ударялись об нее, откатывались и проходили под ней. По ту сторону заграждения был прибой, но здесь – спокойный прилив. Море удалось победить.
Скорее неожиданность, чем развязка
Наступил решающий момент.
Предстояло спустить машину в барку.
Жиллиат простоял несколько минут в раздумье, поддерживая правой рукой левый локоть и положив левую руку на лоб.
Затем он взобрался на остов Дюранды, одна часть которого – машина – должна была отделиться, а другая – обломки корпуса – остаться в воздухе.
Жиллиат перерезал стропы, которыми крепились к бортам цепи от дымоходной трубы. Стропы были веревочные, и он смог проделать это с помощью ножа.
Освобожденные цепи повисли вдоль трубы.
С обломков парохода Жиллиат перебрался на свое сооружение из бревен, постучал ногой по балкам, осмотрел блоки, подергал канаты, убедился, что они не особенно промокли и все в порядке, ничто не забыто, затем опять соскочил на палубу и стал возле шкиля, на той части остова, который должен был остаться в воздухе. Тут и был боевой пост Жиллиата.
Бодрый, взволнованный, но решительный, он еще раз окинул взглядом все сооружение, затем, схватив напильник, стал перепиливать цепь, на которой держалась машина. Скрежет напильника слился с шумом прибоя. Цепь шкиля, тянувшаяся к талям, была как раз под рукой Жиллиата.
Внезапно раздался треск. Наполовину перепиленная цепь порвалась. Все дрогнуло. Жиллиат еле успел подскочить к рычагу.
Перепиленная цепь стала биться об утес. Все восемь канатов натянулись, подпиленный помост, на котором стояла машина, отделился от судна, чрево Дюранды раскрылось, и под килевой частью обломков показалась машина, висящая на канатах.
Если бы Жиллиат не успел вовремя ухватиться за рукоятку блока, все погибло бы. Но рука его не дрогнула; машина стала медленно спускаться вниз.
Когда брат Жана Барта, Питер Барт, силач и пьяница, бедный рыбак, обращавшийся на "ты" к великому адмиралу Франции, спас от гибели галеру "Ланжерон", когда он для того, чтобы извлечь из бушующих волн эту тяжелую массу, связал огромный скатанный парус морскими водорослями, рассчитав, что они, разрываясь постепенно, дадут ветру возможность надуть парус, его расчет был так же верен, как расчет Жиллиата, полагавшегося на постепенный разрыв цепей, и так же увенчался успехом.
Блок, схваченный Жиллиатом, работал превосходно. Жиллиат, держась за рукоятку шкиля, имел в руках пульс всего механизма.
Выдумка Жиллиата оказалась блестящей. Получилось необычайное соединение всех сил. В то время как машина, отделившись от остова судна, опускалась к барке, лодка, движимая приливом, поднималась навстречу машине. Обломки крушения и спасительное судно, как бы помогая один другому, сближались с каждым мгновеньем, избавляя друг друга от половины работы.
Укрощенный прилив, поднимаясь в проходе между утесами, нес барку навстречу Дюранде. Море было не просто побеждено, оно оказалось порабощенным. Оно составляло часть механизма.
Волны поднимали барку без толчков, мягко, осторожно, как если бы она была сделана из фарфора.
Жиллиат соразмерял работу моря с работой своего механизма. Застыв у шкиля словно статуя, он не упускал из виду все неожиданности, заставляя темп спуска машины соответствовать темпу подъема воды.
Вода поднималась равномерно, без толчков; так же равномерно действовали блоки. Это было дружное сотрудничество всех сил природы. С одной стороны действовали законы тяготения, с другой – прилив. Казалось, чтобы помочь Жиллиату, объединились закон притяжения небесных светил – причина прилива, тянувшего к себе барку, и закон притяжения земного шара, притягивающего машину. Они действовали без колебаний, без остановки и, подчинившись Жиллиату, стали его активными союзниками. Машина и барка с каждой минутой приближались друг к другу. Расстояние между ними незаметно таяло. Приближение свершалось в тишине. Похоже было на то, что присутствие человека наводит ужас на неодушевленные предметы. Стихии был отдан приказ, и она его выполняла.
Почти одновременно прилив перестал подниматься, а канаты разматываться. Блоки бесшумно остановились. Машина, как бы направленная чьей-то рукой, очутилась в барке. Она стояла на дне лодки прямо, неподвижно, грузно. Ее железная подставка всеми четырьмя углами упиралась в дно.
Дело было сделано.
Жиллиат смотрел, потрясенный. Бедняга не был избалован счастьем. Ощущение неслыханной радости переполнило его. Ноги подкосились; цель была достигнута, и теперь он, не дрожавший перед опасностями, впервые ощутил дрожь.
Он глядел на барку, стоящую под обломками, и на машину в ней. Жиллиат не верил своим глазам. Можно было подумать, он сам не может понять, как ему удалось совершить все это. Собственноручно он создал чудо и теперь изумленно созерцал его.
Но оцепенение продолжалось недолго.
Жиллиат очнулся, схватил пилу и перепилил канаты. Прилив был настолько высок, что от барки его отделяло расстояние в каких-нибудь десять футов. Он спрыгнул в лодку, взял кусок пакли, свил четыре бечевки, продел их в кольца, ввинченные в борта, и привязал к бортам барки четыре цепи, отходящие от дымовой трубы, еще час назад привязанные к бортам Дюранды.
Покончив с этим, Жиллиат занялся верхней частью машины. Квадратный кусок палубы, непосредственно примыкавший к машине, был спущен в барку вместе с ней. Жиллиат, обрубив его, выбросил доски и обломки за борт. Требовалось облегчить барку от всего лишнего.
Впрочем, лодка, как это можно было предвидеть, прекрасно выдержала тяжесть машины. Она погрузилась в воду не особенно глубоко. Машина Дюранды, хотя и была тяжела, все же оказалась легче камней и пушки, привезенных когда-то Жиллиатом с острова Герм.
Все было окончено. Оставалось только отправиться в путь.
Вслед за успехом – неудача
Однако это был не конец.
Дело, казалось, ясное: нужно открыть вход в пролив, загороженный висячим плотом, и вывести барку в открытое море. Каждая минута дорога. Ветер был слабым, море – спокойным: тихий вечер предвещал прекрасную ночь. Приближался отлив: момент – самый удобный. Можно было покинуть Дуврские скалы во время отлива и подойти к Гернзею в часы прилива. А к рассвету лодка доплывет до Сен-Сампсона.
Но на пути возникло неожиданное препятствие. В предусмотрительности Жиллиата оказалась прореха.
Машина была свободна, однако труба оказалась в плену.
Прилив, приблизивший барку к висящим в воздухе обломкам, уменьшил опасность спуска и облегчил спасение машины; но, благодаря тому, что расстояние уменьшилось, верхушка трубы застряла в квадратном отверстии, прорубленном в кузове Дюранды. Труба оказалась в клетке.
Услуга, оказанная морем, бесследно исчезла. Казалось, море, безропотно подчинившееся человеку, затаило злобную мысль.
Правда, беда, причиненная приливом, была поправима: ее должен исправить отлив.
Труба, имевшая три сажени в вышину, входила в остов Дюранды на восемь футов. Уровень воды при полном отливе понизится на двенадцать футов; таким образом, во время отлива между верхушкой трубы и Дюрандой образуется расстояние в четыре фута, вполне достаточное для того, чтобы беспрепятственно пройти.
Но сколько времени уйдет на освобождение? Шесть часов.
Через шесть часов будет почти полночь. Как можно решиться в такой час начать плавание по этим опасным местам, как пройти среди рифов, которые столь коварны даже днем, как рискнуть в глубокой тьме лавировать среди подводных ловушек, таящихся на каждом шагу?
Поневоле приходилось ожидать до утра. Потеря шести часов влекла за собой потерю еще двенадцати. Нечего было и думать о том, чтобы открыть вход в пролив. Загородка была необходима на время следующего прилива.
Жиллиат был вынужден отдыхать.
За все время, проведенное им на Дуврских скалах, ему ни разу не доводилось сидеть сложа руки.
Этот вынужденный отдых огорчал и раздражал Жиллиата, и ему казалось, что он кругом виноват. Жиллиат думал: "Что сказала бы обо мне Дерюшетта, если бы видела, как я сижу и бездельничаю?"
Впрочем, ему было вовсе не вредно пополнить силы.
Барка теперь в его распоряжении, и он решил провести в ней ночь. Жиллиат взобрался на Большой Дувр, чтобы взять свою овчину, спустился, поужинал несколькими раковинами и морскими орехами, выпил последнюю каплю пресной воды из жестянки, завернулся в овчину, лег, как сторожевая собака, подле машины, надвинул капюшон на глаза и заснул.
Он спал крепко. Так спят люди, завершившие трудное дело.
Предостережения моря
Посреди ночи он внезапно проснулся и открыл глаза.
Дуврские скалы над его головой были ярко освещены. На черных каменных массивах лежали отблески какого-то огня.
Откуда шел этот свет? От воды.
Море выглядело необычайно. Казалось, вся его поверхность охвачена пожаром. Повсюду, куда только хватало глаз, волны пылали. То не было красное пламя, оно нисколько не походило на живое полыхание, вырывающееся из горнов или кратеров вулканов. Ни жáра, ни треска, ни пурпурового цвета; синеватые полосы на волнах напоминали складки савана; бледный, мертвенный свет дрожал на поверхности воды: это был не пожар, а лишь призрак пожара.
Блуждающий огонь, свет, озаряющий по ночам гробницы, пламя, являющееся во сне. Как будто воспламенившаяся тьма. Ночь, беспредельная, мутная ночь, походила на топливо для этого холодного огня. То был странный свет, сотканный из темноты. Тень казалась неотъемлемой частью призрачного пламени.
Ламаншские моряки хорошо знают эти фосфорические явления, таящие опасности для мореплавателя.
При таком свете предметы утрачивают свои реальные очертания. Игра света делает их прозрачными. Утесы начинают казаться лишь контурами, канаты от якорей похожи на железные полосы, раскаленные добела. Рыбачьи сети словно сплетены из огненных нитей. Половина весла как будто сделана из черного дерева, другая, находящаяся под водой, – из серебра. Капли воды, падающие с весел, освещают морскую поверхность звездами. Плывущая лодка оставляет на поверхности моря огненный след наподобие кометы. Промокшие матросы кажутся таинственными светящимися существами. Погрузив руку в воду, вы извлекаете ее, покрытую жидким пламенем; но огонь этот мертв и не жжет. Рука превращается в горящую головешку. Все предметы, погруженные в море, горят. Пена мечет искры. Рыбы становятся огненными языками и молниями, извивающимися в бледной глубине.
Этот странный свет проник сквозь смеженные ресницы Жиллиата и разбудил его.
Он проснулся как раз вовремя.
Отлив закончился, и начинался новый прилив. Труба, высвободившаяся во время сна Жиллиата, вскоре опять должна была попасть в капкан, висящий над ней.
Она медленно поднималась. Между трубой и остовом парохода оставалось не больше фута.
Уровень воды увеличивается на один фут приблизительно за полчаса. Жиллиат, желавший воспользоваться тем, что труба освободилась, имел в распоряжении 30 минут.
Он вскочил. Хотя и очень торопился, все же не мог не остановиться на несколько мгновений, любуясь фосфорическим блеском воды.
Жиллиат прекрасно знал море. Несмотря на то что оно было коварно и часто обходилось с ним жестоко, море все же являлось его другом. Жиллиат умел угадывать все тайные мысли загадочного великана. Погруженный в одиночество, задумчивый и наблюдательный, он научился предсказывать погоду.
Отвязав канат, Жиллиат освободил барку. Он ухватился за багор и, отталкиваясь от утесов, отвел ее от остова Дюранды к самому выходу из пролива. Не прошло и десяти минут, как лодка находилась вне поля внешнего корпуса парохода. Теперь можно не опасаться, что труба окажется вновь заключенной в ловушку. Прилив был уже не страшен.
Однако Жиллиат, очевидно, пока не собирался в путь.
Он еще несколько минут рассматривал светящееся море, затем поднял якоря. Но не сложил их в барку, а вновь поставил прочно, правда, ближе к выходу из пролива.
До сих пор Жиллиат обходился своими двумя якорями и не прибегал к помощи маленького якоря Дюранды, найденного им среди обломков. Но на всякий случай он положил его на дно барки вместе с приготовленными канатом и блоком, причем на канате сделал ряд узлов. Теперь Жиллиат бросил и этот третий якорь, прикрепив его добавочным канатом, один конец которого продел через якорное кольцо, а другой – крепко привязал к носу лодки. Таким образом, якоря были теперь расположены в виде гусиной лапы и держали барку гораздо крепче. Это указывало на то, что предусмотрительность Жиллиата удвоилась. Моряк усмотрел бы в таких приготовлениях опасение перед надвигающимся ветром, что может застать судно врасплох.
Свечение моря, за которым Жиллиат постоянно наблюдал, беспокоило его, но в то же время приносило ему пользу. Не будь этого света, он продолжал бы спать и оказался бы пленником опасной ночи. Фосфорический блеск разбудил его и теперь помогал ему в работе.