Мы бросились к нашим наблюдательным постам и увидели, что вдоль всей задней стены павильона были устроены костры и притом, вероятно, политые каким-нибудь минеральным маслом, потому что, несмотря на начавшийся дождь, они не переставали разгораться. Огонь, как уже сказано, занялся с пристройки, и с каждым мгновением пламя поднималось все выше; с минуты на минуту должна была загореться задняя дверь павильона, около которой был разложен особый большой костер, уже вполне разгоревшийся; даже углы крыши начинали тлеть, – мы могли их видеть, потому что края крыши, построенной на крепких деревянных балках, далеко выступали из-за стен. При ярком отблеске огня мы посмотрели и направо, и налево, – и не заметили ни единого человеческого существа на открытом месте вокруг павильона. В эту минуту в комнату ворвались клубы горячего и едкого дыма.
– Ну, конец! – вскрикнул Норсмаур. – И отлично, слава Богу!
Мы бросились к "дядиной комнате". Хедльстон поспешно надевал сапоги. Руки его дрожали, но на лице было твердое выражение решимости, какого еще я у него не наблюдал. Рядом стояла Клара, собираясь накинуть плащ себе на плечи. Она смотрела на отца в упор; взгляд ее, казалось, выражал то надежду, то мучительное сомнение.
– Ну, ребятушки, пора сделать вылазку! – вскрикнул Норсмаур. – Печку натопили как следует, сейчас сами зажаримся! Что касается меня, я предпочитаю схватиться врукопашную – будь что будет!
– Ничего больше и не остается! – добавил я.
– Ничего! – воскликнули вместе Клара и ее отец, но с совершенно различными интонациями.
Мы все поспешили вниз. Жар там был уже невыносим; в ушах раздавались гул и треск надвигавшегося огня; еле мы успели пройти мимо одного из окон, как оно рухнуло, и в комнату ворвался сноп пламени, осветившего всю внутренность павильона колеблющимся, зловещим огнем. В то же мгновение вверху рухнуло что-то грузное: очевидно, загорелся весь дом, точно коробка спичек, и с минуты на минуту грозил обвалиться над нашими головами.
Я и Норсмаур хотели броситься с револьверами вперед, но Хедльстон, который перед тем отказался взять огнестрельное оружие, нас остановил и властным жестом выдвинулся вперед.
– Пусть Клара отворяет дверь! – сказал он громким, приказывающим голосом. – Это ее предохранит от первого залпа, если они приготовились стрелять. Вы оба также в первый момент не выходите. Я – козел отпущения; меня осудили мои грехи!
Бледная как полотно, но владея всеми своими чувствами, Клара быстро начала разбирать баррикаду. Став за плечом Хедльстона с револьвером в руке и затаив дыхание, я мог слышать, как он быстрым, прерывавшимся от волнения шепотом произносил молитву за молитвой; должен признаться, – каким бы ужасным ни показалось мое суждение, – что тогда он мне показался еще более противным: даже в такую решительную минуту он думал о своем спасении. Тут Клара отворила дверь, придвинув ее на себя. Перед нами открылись дюны, ярко освещенные смешанным сиянием лунного света и отблеском пожара.
Хедльстон с удивительной для него силой одновременно оттолкнул назад ладонями своих рук меня и Норсмаура. Раньше, чем мы успели очнуться от совершенно неожиданного толчка в грудь, Хедльстон выбежал за порог с напряженно вытянутыми вверх над головой руками, точно человек, собравшийся нырнуть.
– Я здесь! – кричал он. – Я – Хедльстон! Убивайте меня, остальных пощадите!
Внезапное его появление, вероятно, ошеломило наших врагов, скрытых среди холмов. По крайней мере, очнувшись и взяв Клару за руки, – каждый со своей стороны, – мы успели выйти за дверь, а Хедльстон – отбежать довольно далеко, а они не подавали еще признаков жизни. Но едва мы спустились с крыльца, спеша к Хедльстону на помощь, как с разных холмов вспыхнуло десять-двенадцать огоньков, и одновременно раздались выстрелы. Хедльстон зашатался, простер руки вперед и навзничь упал в траву.
– Traditore! Traditore! – закричали невидимые мстители.
В эту же минуту как раз с воспламенившегося со всех сторон дома с ужасным треском и шумом скатилась часть крыши, и к небу взвился огромный столб огня.
Его должны были увидеть с моря миль за тридцать и далеко от берега до пика Грейстиль – самой высокой восточной оконечности Каульдерских гор.
Глава IX
Повествует о том, каким образом Норсмаур осуществил свое мщение
Я не в состоянии описать то, что последовало за трагической минутой смерти Хедльстона. Все в моих воспоминаниях тут смешалось, как мучительные и беспорядочные перипетии кошмара. Клара, помнится, глухо вскрикнула и упала бы, если бы я и Норсмаур не поддержали ее бесчувственное тело. На нас никто не напал – я не мог бы этого забыть; никого даже мы не видели. Мы бежали, охваченные, вероятно, паническим страхом, с Кларой на руках; помню, я держал ее то один, то вместе с Норсмауром, то силой отбивал от Норсмаура дорогую для меня ношу. Как мы добрались до леса и разыскали мою пещеру, это совершенно исчезло из моей памяти. Первым ясным моментом мне рисуется следующий: Клара в обмороке лежит около самой палатки, а мы с Норсмауром боремся, упав оба не землю, и он с немой яростью бьет меня по голове рукояткой своего револьвера. Он два раза ударил меня по черепу, – очевидно, до крови, – и от этой, вероятно, небольшой потери крови прояснилось мое сознание. Я схватил его руку с револьвером.
– Норсмаур! – проговорил, помню, я. – Вы потом меня убьете. Сперва спасем Клару!
В эту минуту Норсмаур имел надо мной верх. Однако как только он услышал мои последний слова, тотчас вскочил на ноги и бросился к палатке. Схватив бесчувственную Клару, он прижимал ее к сердцу и осыпал поцелуями и ласками.
– Стыдно! – кричал я. – Норсмаур, стыдитесь!
И, несмотря на сильное головокружение, я подбежал и начал его бить кулаками по плечам и голове.
Он оставил свою добычу и, взглянув на меня в упор, проговорил:
– Вы были подо мной. Я мог вас убить. Я вас отпустил, а вы на меня снова напали, ударили! Подлец!
– Сами вы подлец! Хотела бы она ваших поцелуев, если бы могла их чувствовать? Она возмутилась бы! И теперь она так долго в обмороке, что может сейчас умереть, и вы губите дорогое время, да еще злоупотребляете ее беспомощностью. Отойдите! – крикнул я. – Я должен ее спасти!
Он на мгновение побелел от гнева и чуть на меня не ринулся, но вдруг отошел в сторону.
– Делайте, что хотите! – проговорил он тихо.
Я бросился на колени перед Кларой и поспешно, как только умел, начал расстегивать ее платье и лиф, но не успел еще окончить, как почувствовал, что Норсмаур, схватил меня за плечо.
– Прочь от нее руки! – крикнул он с остервенением. – Думаете, что у меня больше нет крови в жилах?
– Норсмаур! – прокричал я в ответ. – Вы сами ей не помогаете и мне мешаете, что же мне остается – вас убить?
– Вот это лучше! – продолжал он тем же криком. – Пусть она тоже умрет с нами. Прочь от нее! Выходите на бой!
– Вы заметьте, – сказал я, поднимаясь на ноги, – что я даже не поцеловал ее!
– Не посмели! – продолжал Норсмаур.
Не знаю, что со мной сделалось. С одной стороны, я не побоялся угрозы Норсмаура; с другой – не решился расцеловать мою дорогую Клару со всей глубиной моего чувства. Я медленно опустился на колени перед ней и, не обращая на Норсмаура никакого внимания, освободил ее лицо от рассыпавшихся в беспорядке волос и тихо, с глубокой почтительностью, приложил на мгновение свои губы к ее холодному лбу. Это была нежная ласка, которую мог бы оказать только отец своей дочери, а не мужчина, которому угрожала немедленная смерть, – женщине, почти мертвой.
– Теперь, мистер Норсмаур, – сказал я, вставая, – я к вашим услугам!
Тут, к великому моему изумлению, я заметил, что он стоит, отвернувшись от меня.
– Вы слышали? – спросил я его.
– Слышал, – ответил он негромко. – Если хотите биться, я готов. Если не хотите, идите, помогайте Кларе. Мне все равно.
Я не заставил его повторять два раза. Опустившись на землю перед Кларой, я снова старался оживить ее. Она все еще оставалась неподвижной, бледной, без чувств. Я начинал думать, что нежная ее душа уже отлетела, сердцем моим овладело чувство ужаса, полного отчаяния. Тихим голосом с самыми нежными интонациями я звал Клару по имени; я согревал и сжимал ее руки в своих, часто и слегка бил их; положил ее голову совсем низко, чтобы облегчить кровообращение, но все было напрасно: ресницы ее по-прежнему оставались неподвижными.
– Норсмаур, – окликнул я. – Вот моя шляпа. Ради Бога, зачерпните в нее воды из ключа и давайте сюда скорей!
Через несколько секунд он был уже около меня с водой.
– Я налил ее в свою шляпу, – сказал он, – вы не ревнуете?
– Норсмаур… – начал было я, продолжая поливать водой голову и грудь Клары, но он дико меня оборвал.
– Молчите! Ничего не говорите!
Разумеется, разговаривать у меня не было никакой охоты, и я, поглощенный мыслями о дорогой моей голубке, молча продолжал ее оживлять водой. Хотя Норсмаур принес полную шляпу воды, но она скоро вся вышла. Не оборачиваясь, я снова протянул шляпу и сказал только одно слово:
– Еще!
Норсмаур тотчас же принес снова воды и потом еще несколько раз, пока наконец Клара не раскрыла глаза.
– Ну, – сказал Норсмаур, – теперь, надеюсь, вы можете и без меня обойтись? Желаю вам доброй ночи, мистер Кассилис!
С этими словами он быстро удалился, а я поспешил развести огонь, чтобы Клара скорее согрелась. Я не боялся итальянцев – они, как я видел, не взяли ни одной вещицы из моего скромного имущества в палатке.
Согревшись около костра, успокоенная моими словами и тихими ласками, Клара стала мало-помалу приходить в себя, овладела своими мыслями и даже почувствовала, что физическая ее слабость проходит.
Уже рассветало. Вдруг из чащи кустов, за пещерой, послышалось резкое восклицание, вроде призыва. Я вскочил с земли и услышал голос Норсмаура, на этот раз совершенно спокойный:
– Идите сюда, Кассилис, и только вы! У меня есть, что вам показать.
Я посоветовался глазами с Кларой и, получив ее немое разрешение, вышел из палатки.
На некотором расстоянии стоял Норсмаур, прислонясь спиной к стволу дерева. Увидев меня, он молча повернулся и пошел по направлению к морю. Я догнал его только у опушки леса. Он остановился и сказал:
– Смотрите!
Я сделал еще шага два вперед, чтобы выбраться из последней листвы. Ясный и холодный свет утра озарял знакомую мне местность. От павильона осталась лишь черная развалина: крыша провалилась внутрь стен, один угол дома свалился наружу; там и сям поверхность дюны точно зарубцевалась небольшими, разбросанными черными пятнами обгорелой травы. В неподвижном утреннем воздухе все еще взвивались струи густого дыма, и во многих местах между остатками голых стен тлели еще кучи, точно горячие угли в открытой жаровне. Я взглянул на море. Совсем близко от берега стояла яхта; от нее на всех веслах спешила к берегу шлюпка.
– "Красный Граф"! – вскрикнул я. – Опоздал лишь на двенадцать часов!
– При вас револьвер, Франк? – спросил холодно Норсмаур. – Он в кармане?
Я машинально направил руку в карман и почувствовал, что страшно побледнел. Револьвер пропал. Очевидно, его украли.
– Вы видите, что вы в моих руках! – продолжал он тем же тоном. – Я обезоружил вас ночью, когда вы ухаживали за Кларой. Теперь, утром – вот: получите его! Без благодарностей! – крикнул он, простирая руку вперед. – Я их не люблю. Пожалуйста, избавьте!
И он пошел к морю встречать шлюпку, а я следовал за ним, шагах в двух позади. Когда мы проходили мимо павильона, я остановился, стараясь глазами отыскать место, где упал и, быть может, лежал еще Хедльстон, но нигде не видно было трупа, не осталось даже признаков пролитой крови.
– Граденская топь! – напомнил Норсмаур.
Он продолжал идти впереди, пока не дошел до начала бухты.
– Пожалуйста, дальше не ходите! – сказал он. – Быть может, вы хотели бы ее поместить на первое время в моей Граденской усадьбе?
– Благодарю вас, – ответил я. – Я попробую ее устроить у знакомого священника в Граден-Уэстере.
Шлюпка подошла к берегу; из нее выпрыгнул матрос.
– Минутку подождите, ребята! – крикнул Норсмаур и затем, обернувшись ко мне, тихо сказал: – знаете, обо всем этом лучше ей не говорить.
– Напротив! – воскликнул я. – Я все передам ей до мельчайших подробностей: она должна знать все, что я сам знаю.
– Вы меня не понимаете, – возразил Норсмаур с чувством достоинства, – я думал, что это просто лишнее: она должна была этого от меня ожидать. Прощайте!
Он кивнул мне головой. Я протянул ему руку.
– Простите! – сказал он. – Это, конечно, мелочь, но я не в состоянии больше выносить наши неестественные, фальшивые отношения. Уж не думаете ли, что я могу прикинуться? Что когда-нибудь, убеленный сединами, как усталый скиталец, я присяду у вашего домашнего очага, и прочее? Нет, этого никогда не будет! Твердо надеюсь, что никогда более не увижу ни вас, ни ее!
– Норсмаур!.. Да благословит вас Бог! – воскликнул я горячо, от всей души.
– О да, конечно.
Это были последние его слова. Он быстро спустился к бухте и подошел к шлюпке. Поджидавший матрос протянул ему руку, чтобы помочь сойти в лодку, но Норсмаур ее отстранил и сам спрыгнул на скамейки. Тотчас он сел к рулю, взял румпель в руку и твердо скомандовал отчалить.
Я машинально следил за быстрым ходом шлюпки, за размеренным, точно тиканье часов, скрипом весел в уключинах.
Шлюпка была еще на полпути от "Красного Графа", как из моря выглянуло восходившее солнце.
Еще одно слово, и рассказ мой будет кончен. Несколько лет спустя Норсмаур был убит, сражаясь добровольцем за освобождение Тироля в рядах Гарибальди.
Сноски
1
Вы итальянец?
2
Да, сударь.
3
Так назывались члены тайного политического союза, сначала направленного против владычества французов в Италии, а затем, в 20-х годах прошлого столетия, поставившего себе целью объединение Италии, под властью демократической республики. Сначала карбонарии переодевались угольщиками, откуда и произошло их название (carbonaro, по-итальянски, – угольщик).
4
За непримиримую Италию!
5
Предатель!