Итак, в первом порыве радости я носился вокруг, не соображая, что делаю, но как только этот порыв прошел, я сел на землю, развязал грязный лоскут, в который были завернуты деньги, проверил их, пересчитал, обнаружил, что они в полной сохранности, и вдруг разрыдался так же горько, как раньше, когда думал, что потерял их.
Читателя утомит, если я вздумаю перечислять все глупости, какие я в своей детской радости и умилении вытворял, получив назад свои деньги, а посему на этом я ставлю точку. Радость может быть столь же безумной, сколь и горе, и, будучи уже взрослым мужчиной, я не раз думал: случись такое со взрослым человеком, то есть потеряй он все, что имел, вплоть до последнего пенни, а потом столь же неожиданно получи все обратно, когда мысленно уже примирился с потерей, - ручаюсь вам, случись такое со взрослым, он бы, чего доброго, спятил бы.
Наконец я ушел со своими денежками, но, прежде чем опять их завязать в узелок, я взял себе шесть пенсов, пошел на Майл-Энд в лавку Чэндлера и купил себе там на полпенни булку, на столько же сыра, потом уселся у входа и с аппетитом принялся за еду, а чтобы запить ее, попросил еще и пива, которое радушная хозяйка поднесла мне, не поскупившись.
Оттуда я направился в город на поиски кого-нибудь из моих приятелей, твердо решив оставить раз и навсегда поиски дуплистого дерева, где бы хранить мой клад. Когда я проходил улицей Уайтчэпел, я поравнялся с лавкой старьевщика, что рядом с церковью; в ней торговали поношенным платьем, а на мне, надо сказать, красовалась одна рвань, поэтому я остановился, разглядывая одежду, вывешенную в дверях лавки.
"Ну-с, молодой человек, - сказал хозяин, стоявший у входа, - вижу, глаза у вас разгорелись, присмотрели что-нибудь себе по вкусу? Да по карману ль вам будет хороший-то мундир, ведь вы, если не ошибаюсь, из полка голодранцев?" Я оскорбился словами этого человека. "А какая вам забота, - сказал я, - дырявое на мне платье или нет, ежели я присмотрел то, что мне нравится, и могу заплатить за это? Впрочем, пойду-ка я в другое место, где не придется выслушивать всякие оскорбления".
Пока я таким образом весьма смело парировал хозяину, из дому вышла женщина. "Какая муха тебя укусила, - обратилась она к мужчине, - что ты вздумал отпугивать покупателей, а? Деньги этого бедного мальчугана ничем не хуже денег самого лорд-мэра! Да ежели б бедняки не покупали старую одежду, что стало бы тогда с нашей торговлей? - И, повернувшись ко мне, сказала: - Входи, входи, малыш, если тебе приглянулась какая вещь, бери, не бойся, а на него внимания не обращай. Какой славный парнишка, правда?" - обратилась она тут к другой женщине, которая в это время подошла к ней. "Пожалуй", - ответила та. "И такой хорошенький, - продолжала она, - если бы его умыть да одеть получше, он бы и за дворянского сынка сошел, почему и нет, чем он хуже, ежели б только приодеть его. Поди сюда, милый, скажи, что тебе надо?" До чего ж мне понравилось, когда она сказала про меня - дворянский сынок, я тут же вспомнил мое происхождение, но потом, когда она заметила, что я не мыт и одет в лохмотья, я не удержался и пустил слезу.
Она настойчиво спрашивала, приглянулось ли мне что-нибудь из вещей, на что я ответил "нет", потому что вся одежда, какую я там видел, была чересчур велика для меня. "Подожди, малыш, - сказала она, - есть у меня две вещички, они как раз тебе подойдут, и обе тебе понравятся, право слово, во-первых, вот эта шапчонка, смотри, - говорит она, кидая ее мне, - я отдаю ее тебе даром. А еще пара добротных теплых штанов, ручаюсь, - говорит она, - они тебе будут впору, они такие крепкие и совсем целые! К тому же, - говорит она, - если у тебя вдруг заведутся деньги и ты не будешь знать, куда их девать, у них, смотри, прекрасные карманы, - говорит она, - и даже вот кармашек для часов, куда можешь прятать золотые монеты или часы, когда ты их купишь".
Сердце у меня так и подпрыгнуло от несказанной радости при одной мысли, что у меня теперь будет место, где держать деньги, и больше мне не придется прятать их в дупле; я готов был прямо-таки выхватить штаны у нее из рук, удивляясь только, как это мне раньше не пришло в голову, что можно купить пару штанов с карманом, куда можно положить деньги, а не таскаться с ними, держа то в руке, то в башмаке, как мне пришлось эти два дня; одним словом, я заплатил ей за штаны два шиллинга и зашел во двор при церкви, чтобы переодеться, спрятал в карман мои денежки и почувствовал себя довольным и счастливым, словно принц, получивший новую карету, запряженную шестерней; я поблагодарил добрую женщину также и за шапку и сказал, что приду опять, как только раздобуду денег, чтобы купить себе еще что-нибудь; и с этим я ушел.
Конечно, я был всего лишь мальчишкой, но с той минуты, как у меня завелся карман, а в нем деньги, я почувствовал себя настоящим мужчиной и первым делом отправился искать моего друга, благодаря которому я разбогател; и тут я напугался до смерти, услышав, что его отправили в Брайдуэлл. Я ни о чем не стал расспрашивать, я и так знал, что это за тот самый бумажник и что я и сам могу туда угодить; на память мне пришла история с моим бедным братом Капитаном Джеком, неужели и меня подвергнут такой же жестокой порке? И я так был напуган, что просто не знал, что и делать.
Однако вечером я его встретил, он действительно попал в Брайдуэлл из-за того самого дела, но его уже выпустили. А случилось все так: поскольку накануне в помещении таможни счастье улыбнулось ему, он отправился туда снова и, когда очутился в Длинном зале, высматривая себе поживу, некий человек схватил его и тут же позвал чиновника, сидевшего за столом. "Вот, - сказал он, - это и есть молодой мошенник, который, как я вам говорил, околачивался здесь, когда у того господина пропал бумажник с векселями на имя ювелира. Ручаюсь, это он украл их!" Тут же их окружила толпа, и все наперебой стали обвинять его в краже; однако он был стреляный воробей, и одними угрозами без доказательств признание вытянуть из него все равно не удалось бы, потому как он знал, что улик против него никаких нет, даже денег в кармане, кроме одного шестипенсовика и каких-то жалких фартингов.
Ему угрожали, волокли куда-то, кричали, чуть не сорвали с него одежду, наконец досмотрщики обыскали его, но все с тем же успехом, ничего у него не нашли; он сказал, что прохаживался по залу таможни просто из любопытства, как в этот раз, так и раньше, и признался, что уже бывал тут, а поскольку никаких фактов, связанных с пропажей бумажника, против него не было, задержать его они не могли; и все же они разыграли, будто ведут его в Брайдуэлл, и дотащили до самых ворот, пытаясь выудить у него признание, но он ни в чем не признался, так что права на заключение его в тюрьму у них не было, и они не посмели повести его туда; все равно его там бы не приняли, я так думаю, даже если бы они и повели, так как у них не было никаких законных оснований, чтобы засадить его за решетку.
И вот убедившись, что от него ничего не добьешься, они пригласили его в пивную и там сказали ему, что в бумажнике были ценные бумаги и что мелкому жулику они будут все равно без пользы, тогда как для господина, у которого их украли, это огромный урон, и якобы господин этот в присутствии человека, принявшего его за вора, пообещал таможенному чиновнику, что даст тридцать фунтов тому, кто их вернет, и, кто бы то ни оказался, обещает не причинять ему никакого вреда.
Когда я встретился с моим другом, он только что вырвался из их лап и тут же рассказал мне эту историю. "Все равно, - сказал он, - я ни в чем не признался, потому и ушел от них чист как стеклышко". - "Это хорошо, - говорю я, - а что же ты собираешься делать с бумажником и с векселями, разве ты не вернешь векселя несчастному господину?" - "Ну нет, - говорит он, - векселя векселями, но я им не доверяю". Тут я подумал, хотя и был еще совсем мал, какая, однако ж, досада владеть такими ценными бумагами и не иметь возможности их использовать; про себя я решил, что хозяин векселей все равно уже потерял свои деньги, и все-таки мне казалось диким, что он теряет целое богатство только потому, что мой друг держит у себя его бумаги безо всякой выгоды для себя. Помню, что я размышлял об этом без конца, и хотя я и не очень-то разбирался в таких делах, все же у меня это крепко засело в мозгу, и я нет-нет да повторял ему, - пусть, мол, вернет господину его бумаги: "Ну, пожалуйста, очень прошу!" И так приставал с этим "очень прошу" и "пожалуйста", пока наконец не расплакался, а он спросил, что, разве я хочу, чтобы его поймали с поличным и отправили в Брайдуэлл и высекли, как моего брата Капитана Джека? А я отвечал: нет, конечно, не хочу я, чтобы его пороли, я хочу только, чтобы он отдал тому господину бумаги, потому что ему они без пользы, а господина это может загубить. И опять за свое: "Очень прошу, отдай их, пожалуйста". Но он оборвал меня: "Нет, ты лучше скажи, - сказал он, - как я их отдам ему? Кто посмеет отнести их? Сам я не посмею, и думать нечего, потому что они меня задержат и позовут ювелира, чтобы он сказал, знает ли он меня или нет; а ведь я-то получил у него те деньги, вот вам и доказательство кражи, и меня повесят, ты разве хочешь, чтобы меня повесили, Джек?"
Тут я прикусил язык, потому, когда он спросил: "Ты разве хочешь, чтобы меня повесили, Джек?" - крыть мне было нечем; однако на другой день он подзывает меня к себе и говорит: "Полковник Джек, - говорит он, - я все-таки придумал, как сделать, чтобы тот господин получил назад свои бумаги, а мы бы с тобой разжились на этом деньжатами, только, чур, и ты поступишь со мной так же честно, как я с тобой". - "Клянусь, Уилл (так звали его), - говорю я, - в честности моей не сомневайся, я что хочешь сделаю, только чтобы он получил назад свои бумаги".
"Так вот, - говорит он, - мне сказали, что он пообещал в таможне дать без всяких лишних вопросов и разговоров тридцать фунтов тому, кто вернет ему бумаги. Ты, стало быть, идешь в Длинный зал, эдакий бедный, невинный мальчуган, да такой ты и есть, на это и расчет, и обращаешься прямо к таможенному чиновнику. Ты говоришь ему, что, если господин готов выполнить свое обещание, ты берешься сказать ему, у кого бумаги, и, если они будут хорошо обращаться с тобой и сдержат свое слово, ты обещаешь достать бумажник с векселями и принести им".
Я сказал, что пойду с великим удовольствием. "Только вот что еще, Полковник Джек, - сказал он, - а вдруг все же они тебя схватят и станут угрожать плетьми? Ты меня тогда не выдашь?" - "Нет, - говорю я, - не выдам, даже если они запорют меня до смерти". - "Ну смотри, - говорит он, - вот бумажник, и можешь идти". И он мне дал подробные указания, как действовать и что говорить, но бумажник я с собой не взял, - а что, если они обманут и схватят меня, рассчитывая, что бумажник при мне, и таким образом поймают меня с поличным, поэтому бумажник я оставил у Уилла и на следующее утро, как условились, отправился в таможню; какие указания были мне даны, вы узнаете из дальнейшего, так что пересказывать их здесь я не стану, чтобы не повторяться; задача эта была и впрямь слишком трудной для мальчишки вроде меня, не только юному по годам, но и совсем неопытному в воровстве.
Две мысли засели у меня в голове, укрепляя мою решимость. Первая: этот человек должен получить назад свои бумаги, ибо мне казалось ужасным, что он потеряет такие деньги, а я считал, что он непременно их потеряет, если мы не вернем ему векселя. Вторая: что бы со мной ни случилось, я никогда не выдам моего друга и учителя Уилла. Вооруженный двумя такими залогами честности, - собственно, честность меня тут и заботила, - сердцем мужчина, но разумом еще дитя, я вступил на другое утро в Длинный зал таможни.
Когда я прибыл на место происшествия, я увидел того же чиновника, сидевшего там же, что и в прошлый раз, и вообразил, что он так сидит с тех самых пор; впрочем, мне было все равно, я подошел к его столу и встал по другую сторону перегородки; она была очень высокая, примерно мне по плечо - ведь роста я был небольшого.
Пока я там стоял, проходящие мимо толкали меня, и тот чиновник, что сидел за перегородкой, стал ко мне приглядываться, наконец он крикнул:
- Что здесь делает этот мальчишка? Уходи-ка лучше, бездельник! Не из тех ли ты негодяев, что украли в понедельник у одного господина бумажник с векселями? - И, обращая свой рассказ к господину, которому он подписывал бумаги, продолжал: - Был тут в понедельник мистер… как его… и такая беда с ним приключилась, не слышали часом?
- Нет, ничего не слыхал, - ответил тот.
- Да-а, он стоял вот здесь как раз, где вы сейчас, - говорит он, - и чтобы заполнить таможенную декларацию, вынул свой бумажник и положил на стол рядом с собой, как сам потом рассказывал, но пока он тянулся через стол к чернильнице, чтобы обмакнуть перо, кто-то стащил его.
- Подумать только! - воскликнул слушатель. - А были в нем векселя?
- В том-то и дело, - говорит чиновник, - в нем был счет сэра Стивена Ивенса на триста фунтов и еще один вексель на имя ювелира, примерно на двенадцать фунтов, да это бы еще ничего, но там было два иностранных акцептованных векселя на крупную сумму, не знаю в точности какую, один французский вексель, кажется, на тысячу двести крон, и тот господин очень убивался из-за них.
- Но кто же мог украсть? - спрашивает его собеседник.
- Никто не знает, - говорит чиновник. - Правда, один из наших надзирателей говорит, что видел в зале двух жуликоватых подростков, вон вроде того. - Он указал на меня. - Они болтались тут, а потом вдруг исчезли, оба сразу.
- Ах, мошенники! И зачем? Что им делать с такими векселями? Они ими все равно не смогут воспользоваться; надеюсь, тот господин пошел и тут же сделал заявление, чтобы задержать выплату?
- Конечно, - сказал чиновник. - Но жулики оказались проворнее, они опередили его с векселем на меньшую сумму в двенадцать с чем-то фунтов и получили по нему деньги, остальная выплата, само собой, приостановлена, но потерять столько денег, потерпеть такой убыток, неслыханно!
- Что ж, тогда он должен объявить поощрительное вознаграждение тем, кто их прикарманил и теперь вернет их ему. Уверяю вас, они будут даже счастливы вернуть их.
- Он вывесил на дверях таможни объявление, что даст за них тридцать фунтов.
- Да-а, только он должен был прибавить, что обещает не задерживать того, кто принесет векселя, и не причинять ему неприятностей.
- И это он сделал, - говорит чиновник, - но, боюсь, они не решатся из страха, что он не сдержит своего слова.
- Пожалуй, это резонно, он может нарушить свое слово, хотя и не следовало бы, иначе ни один жулик больше не рискнет вернуть краденое. Это была бы дурная услуга всем, кто пострадает после него.
- Смею думать, это его не очень-то беспокоит.
В таком духе они продолжали свою беседу, а потом заговорили о другом; я слышал все, но долго не знал, как мне поступить; наконец я увидел, что господин отошел от стола, и бросился за ним следом, в надежде заговорить и сразу все ему выложить, однако он быстро прошел в комнату, смежную с длинным залом, где было полно людей, из нее - в другую, и, когда я собрался последовать за ним, привратник не впустил меня, сказав, что туда нельзя; я вернулся и долго бродил по залу неподалеку от стола, за которым сидел тот чиновник; я слонялся вокруг, пока часы не пробили двенадцать и зал начал понемногу пустеть; чиновник что-то писал, перед ним уже не было ни души, не то что утром, тогда я подошел поближе и опять остановился у самого его стола; он оторвался от бумаг, поднял на меня глаза и сказал:
- Все утро ты тут околачиваешься, бездельник, чего тебе надо? Ох, боюсь, на уме у тебя что-то недоброе.
- Нет, что вы, сэр, - говорю я.
- Что ж, хорошо, коли нет, - говорит он. - А какое у тебя может быть дело в таможне, ты ведь не купец.
- Мне надо с вами поговорить, - говорю я.
- Со мной? - говорит он. - А что ты хочешь сказать мне?
- Кое-что, - говорю я, - только, если вы мне за это ничего плохого не сделаете.
- Плохого? А что плохого я могу тебе сделать, а? - спросил он ласково.
- Вправду не сделаете, сэр? - говорю я.
- Право же, мальчуган! Ничего плохого я тебе не сделаю. Ну, так о чем речь? Ты что-нибудь знаешь про бумажник того господина?
Я ответил, но так тихо, что он не расслышал, тогда он пересел на соседнее место, открыл дверцу в перегородке и подозвал меня к себе; я вошел.
Он опять спросил, знаю ли я что-нибудь о бумажнике.
Я таким же тихим голосом ответил, что нас могут услышать.
Тогда он, понизив голос почти до шепота, еще раз спросил о бумажнике.
Я ответил ему, что, по-моему, кое-что знаю о нем, только у меня его нет и в этом деле я посторонний, а что находятся бумаги у одного парня, который хотел их сжечь и сжег бы, если бы не я, и что вот только что я услышал, будто бы тот господин рад получить их назад и даст за них, то есть за те бумаги, много денег.
- Да, да, я говорил это, - сказал чиновник, - и если ты сможешь вернуть их, он тебя щедро вознаградит, не меньше тридцати фунтов даст, как обещал.
- И еще вы сказали, сэр, другому господину, вот только сейчас, - говорю я, - что он ничего худого не сделает тому, кто их принесет.
Чиновник. Нет, нет, тебе и вправду ничего не грозит, могу ручаться.
Мальчик. А другим из-за меня не попадет?
Чиновник. Нет, тебя даже не спросят, кто они такие и как их зовут.
Мальчик. Ведь я просто нищий, и я всей душой хотел бы, чтобы тот господин получил назад свои бумаги, и клянусь, я сам не брал их и нет их у меня сейчас.
Чиновник. Ну скажи, а как же этот господин тогда их получит?
Мальчик. Если я сумею их достать, я принесу их вам завтра утром.
Чиновник. А сегодня вечером нельзя?
Мальчик. Постараюсь, только где я вас найду?
Чиновник. Приходи ко мне домой, мальчуган.
Мальчик. А где вы живете, я не знаю.
Чиновник. Пойдем сейчас со мной, и я тебе покажу.
Он повел меня на Тауэр-стрит, показал свой дом и назначил прийти к пяти часам вечера, что я, само собой, сделал, прихватив и бумажник.
Когда я пришел, чиновник спросил меня, принес ли я книжку, как он выразился.
- Какая же это книжка? - сказал я.
- Неважно, пусть бумажник, это все равно, - говорит он.
- Помните, - сказал я, - вы обещали не трогать меня. - И я начал всхлипывать.
- Тебе нечего бояться, малыш, - говорит он, - я не трону тебя, бедный мальчик! Никто тебя не тронет.
- Тогда вот он, - сказал я и вытащил бумажник.
Тут он пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: "Да".
И спросил меня, все ли векселя там.
Я ответил, что как будто одного не хватает, но думаю, что остальные целы.
- А почему ты так думаешь? - спросил он.
- Потому что я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их, говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.
Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:
- А где этот малый?
Но чиновник вмешался и сказал:
- Нет, нет, вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему не придется об этом говорить.
- Ну что же, дитя, - говорит тот, - а позволишь ты нам открыть бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.
- Открывайте, - говорю я.
Тогда чиновник спрашивает его:
- А сколько там было векселей?