- Вбирать, впитывать в себя все так, чтобы никакая битва не могла даже завязаться. Уничтожить саму мысль о противопоставлении "Я" и "не-Я". Выработать в себе такую Любовь и такое Умение Хотеть, чтобы уже некого было любить и нечего хотеть. Убить в зародыше всякое Желание; стать единым с любой вещью и с тем, что называют Ничто. Знаете ли вы, - добавил он, внезапно переменив тон, - отчего умирает человек, пораженный молнией? Он умирает оттого, что открыл ей двери. Он знает - его так учили! - что его тело проводит электрический ток, потому что обладает свойством сопротивляться этому току. Однако если свести это сопротивление к нулю, то молния его бы даже не заметила. Есть два способа избежать перегрева на солнцепеке. Можно сделать щит из какого-нибудь материала, не пропускающего солнечных лучей; таков путь Сирила и, хотя он вовсе не плох, какая-то часть жары все-таки проникнет внутрь. Но есть и другой путь - убрать все материальные тела, которые мы хотим уберечь от перегрева; тогда жара их не коснется. Таков путь Дао.
Лиза слушала, обняв Сирила и склонив голову ему на плечо.
- Я не стану спрашивать, как этому научиться, - сказала она, - потому что для этого я наверняка должна буду отказаться от Сирила.
- Для этого вам нужно будет лишь отказаться от самой себя, - возразил мистик, - а это все равно придется сделать рано или поздно. Но волноваться не стоит: каждый поднимается по своим ступенькам, а вы, если я не ошибаюсь, прямо-таки скачете по ним.
- Я пробовал заниматься Дао, - признался Сирил, - но у меня не получилось.
Старый маг рассмеялся:
- Ты напоминаешь мне историю о старике, застигнутом снежной бурей. Замерзнув, он решил уменьшить свой объем, думая тем самым уменьшить и холод, и снял с себя всю одежду. Но стало еще хуже. Вот и тебе будет становиться все хуже - до тех пор, пока ты не "уберешь" свое материальное тело целиком и полностью. А ты надеялся добиться всего полумерами. Вот и вышло, что твое Я" и твоя Воля разделились - или, если хочешь, разделились твое стремление жить и стремление к Нирване, а на этом хорошей магики не построишь.
Слушать это Сирилу было мучительно. Он знал достаточно, чтобы понять, как высоки те горы, на которые ему еще предстояло взобраться. Осознав же, вернее, интуитивно почувствовав, что ему и не избежать этого, он едва сумел подавить в себе приступ малодушия.
- Что это?! - воскликнул вдруг Саймон Ифф.
В тот же миг где-то по соседству раздался ужасный крик.
- Это я виноват, - сокрушенно пробормотал старый маг. - Заболтался как старый дурак! Видимо, в какой-то момент я отождествил себя с обычным Саймоном Иффом, и тут уже мое "Я" и моя Воля разделились. О, гордыня, гордыня!
Сирил, очевидно, тоже понял, что произошло. Выпрямившись во весь рост, он сделал какое-то странное движение руками. После этого, нахмурившись, он быстро вышел на улицу. Через минуту он уже стучал в дверь к соседям. Не добившись ответа, он высадил дверь плечом.
На полу лежала женщина. Над ней стоял сосед-скульптор, держа в руках окровавленный молоток и смотря прямо перед собой пустым, ничего не выражающим взглядом. Грей встряхнул его. Тот пришел в себя и спросил, недоумевающе озираясь:
- Что случилось? Кто это сделал?
- Ничего не случилось! Это сделал я, слышите вы, я!
Скорее же, помогите ей!
Но скульптор неожиданно разрыдался и был не в состоянии предпринять что-либо. Упав на тело женщины, очевидно служившей ему натурщицей, он заливался горькими слезами. Сирил скрипнул зубами; девушка могла умереть.
- Учитель, идите сюда! - крикнул он наконец.
Но Простак Саймон уже был тут, незаметно подойдя к Сирилу.
- В таких случаях, - сказал он, - когда совершается насилие над самой Природой, когда кто-то пытается ломать ее законы, нам позволено действовать. Точнее, мы даже обязаны восстановить нарушенное равновесие, и если для этого понадобится удар, мы нанесем его, тщательно отмерив его силу. Семена ссоры уже зрели в сердцах этих людей; удар был направлен на тебя, но твое "Я" было разделено, и он угодил мимо. Их собственная злая воля довершила остальное, открыв этому удару двери. Что ж, поможем барышне. Он достал из кармана небольшой пузырек и капнул лекарством ей на губы и в ноздри. Затем смочил свою ладонь и приложил к ране на голове натурщицы. Вдруг скульптор с громким криком вскочил на ноги: его руки были в крови, и кровь эта текла с его головы.
- А теперь назад, в студию, и как можно быстрее! - приказал Саймон. - Я не хочу входить с ними в объяснения. Через пять минут оба совершенно придут в себя и будут думать, что все это привиделось им во сне. Да так оно, в сущности, и было.
При этом Сирилу пришлось нести Лизу. Стремительная череда этих загадочных событий закончилась для нее тем, что ее сознание отказалось выдерживать перегрузки: она погрузилась в глубокий обморок.
- Это весьма кстати, - заключил старый мистик при виде Лизина обморока. - Давайте прямо так и отвезем ее в Мастерскую.
Сирил завернул Лизу в ее шубу, и они вдвоем понесли ее к автомобилю Иффа, стоявшему на бульваре Араго.
Лиза очнулась, когда автомобиль, по мосту миновав Сену, взбирался па Монмартру к тому моменту, когда они подъехали к особняку, выстроенному в стиле "модерн", она уже полностью пришла в себя. Особняк стоял на самом кругом склоне монмартрского холма. Дверь была открыта, и их с поклоном встретил самый обыкновенный дворецкий. Саймон Ифф слегка поклонился в ответ и двинулся дальше, по направлению ко второй двери, также предупредительно открытой. Лиза увидела небольшой холл. Человек, открывший перед ними вторую дверь, был одет в плотную, доходившую до колен черную мантию без рукавов. На поясе висела тяжелая шпага с крестообразной рукоятью. Человек поднял три пальца. Саймон Ифф снова кивнул и повел своих гостей дальше, в дверь налево. И здесь страж жестом приветствовал гостей. Этим стражем был лорд Энтони Боулинг, старый друг Иффа - плотный, сильный человек лет пятидесяти, со взглядом проницательным и острым. Форма носа сразу выдавала аристократа, рот свидетельствовал о чувственности и силе.
Сирил Грей прозывал его "русалочьим водяным" и утверждал, что замысел "Кентавра" родился у Родена именно в тот день, когда его познакомили с лордом Боулингом. Сам лорд был младшим братом герцога Флинтского, и его предки были почти все без исключения норманны, однако он производил впечатление римского патриция. Да, он был высокомерен, но в то же время и великодушен; ум его был развит, пожалуй, до максимально возможных пределов, которых только способен достичь смертный; его брови выдавали в нем прирожденного командира. В глазах же светилась сила души, не устающей искать знаний, постоянно требующей пищи столь неординарному мозгу. Нетрудно было догадаться, что этот человек был готов к любому, самому решительному шагу, потому что не мог бы допустить, чтобы чьи-то предрассудки вдруг стали на его пути. И наверное он играл бы на скрипке во время пожара Рима, если бы скрипка в то время была его увлечением.
Этот человек был опорой и надежей Общества психических исследований. Возможно, он был там вообще единственным человеком, разбиравшимся в предмете; во всяком случае, он заметно выделялся среди прочих. Его отличала удивительная способность замечать и точно определять любую погрешность эксперимента. Как опытный скалолаз поднимается по рассыпающемуся меловому склону, распределяя свой вес между шаткими обломками точно в той мере, в какой они могут его выдержать, так и лорд Энтони умел безошибочно выделить ценное даже в самом бездарном эксперименте. Он знал меру обмана. Так, он мог десять раз за время одного сеанса уличить медиума в мошенничестве и тем не менее признать остальную часть эксперимента удавшейся. "Сколько бы медиум ни жульничал, этим не объяснишь Мессинское землетрясение"-, - говорил он.
Если у кого-то и возникали возражения по поводу выносимых лордом суждений (отважиться на что, впрочем, мог разве что сумасшедший), то только из-за его манеры втираться к медиумам в доверие, что он и проделывал каждый Божий раз. Внимательно следя за переживаниями медиума на каждой стадии эксперимента, он давал понять, что полностью сочувствует ему; однако стоило ему выйти за дверь, как он превращался в трезвого аналитика и буквально по косточкам разбирал малейшие детали. Люди же, присутствовавшие только на первом отделении, то есть на самом эксперименте, были уверены, что лорд сопереживал медиуму настолько, что ничего не видел и не слышал.
Вторым гостем Саймона Иффа или, лучше сказать, Ордена, к которому он принадлежал, был человек росту довольно высокого, но согбенный болезнью. Копна черных волос обрамляла лицо, бледное, как сама Смерть; лишь глаза лучились ясным светом из-под густых бровей. Он недавно вернулся из Бирмы, где много лет прожил буддийским монахом. При взгляде на него возникало ощущение мощной нравственной силы; в каждом движении чувствовалась жестокая борьба с целым десятком смертельных недугов. Располагая от силы неделей сносного самочувствия в месяц, этот человек успевал сделать за год столько, сколько удавалось не каждому университету. Он почти в одиночку исследовал самые древние версии буддийского учения и обнаружил в них много вещей, не известных или не замеченных прежде. Он практически заново организовал миссионерское движение, открыв центры по изучению и распространению буддизма во многих странах мира. Несмотря на болезнь, у него хватало времени и сил заниматься еще своим увлечением - опытами с электричеством. Никем не понятый, всеми осмеянный, больной, он все-таки вышел победителем; и, верный словам своего Учителя, он никогда не медлил открыть обман. Даже враги вынуждены были признавать его правоту. С Саймоном Иффом он прежде никогда не встречался, а к Сирилу подошел сразу же, чтобы по-братски приветствовать его: тот был в свое время одним из лучших его учеников. Однако сам Махатхера Пханг, как его звали в монастыре, давно оставил Магику ради того пути, который мало чем отличался от Пути Саймона Иффа.
Третий гость был персоной по всем статьям меньшего калибра, чем двое первых. Росту он был среднего, сложения правильного, хотя и несколько щуплого. В нем не чувствовалось высоты духа: при явном уме, живом и пытливом, он оставался на чисто ментальном уровне, не достаточном, чтобы сделать шаг от таланта к гению. Он считался знатоком заклинаний, имел представление обо всех новейших психических исследованиях, разбирался в теориях современной психологии, и все же был не более чем машиной. Он не мог опровергнуть собственную логику, обратившись к простому здравому смыслу. Так, когда кто-то заметил, что люди роют себе могилу зубами, Уэйк Морнипгсайд (так его звали) решил доказать научно, что еда - главная причина смерти, и что последовательный и полный пост ведет к бессмертию. И его доказательства имели шумный успех - в Америке.
Он собственноручно проделывал все опыты, о которых где-либо слышал, от взвешивания душ до фотографирования мыслей, и не преминул бы пуститься на поиски Абсолюта, если бы ему это пришло в голову. Он был опорой и надежей… издателей всех бульварных газет Нью-Йорка, а в последнее время был занят сочинением сценария для кинематографа о подробностях психических опытов. Кажется, ему ли было не знать, что все сколько-нибудь дельное из этих "подробностей" легко уместилось бы на одной бобине, однако он ничтоже сумняся подписал договор на целый сериал из пятидесяти пяти фильмов! Он жевал свой шоколад (очередное "открытие" в борьбе с едой), нисколько не задумываясь над тем, что настоящему исследователю не к лицу размениваться на подобные вещи. И все же это был умный, мыслящий, наблюдательный человек. Если бы ему достало к. тому еще нравственных сил, он легко мог бы удержаться от столь опрометчивых поступков. Однако увлечение собственными "открытиями" не только пагубно отражалось на здоровье Уэйка Морнингсайда (в последнее время у него появились даже истерические припадки); именно оно плюс стремление заработать и на том, и на этом привело к тому, что люди начали сомневаться даже в самых бесспорных из его суждений. Например, несколько лет назад он был одним из экспертов, подписавших широко известное заключение о способностях медиума Янсена; год спустя он устроил этому Янсеиу турне по Америке, на котором оба заработали кучу денег. Однако после этого люди перестали верить как Янсену, так и тогдашнему заключению о нем экспертов. Кончилось тем, что из Нью-Йорка скандинавского медиума просто выставили. Позже, пытаясь оправдать Янсена, Морнингсайд заявил, что этот факт никоим образом не опровергает прежнего о нем заключения, и получил в ответ:
- Это-то не опровергает. Опровергает ваша с ним дружба.
Правда, лорд Боулинг, вместе с Морнингсайдом приехавший из Англии в Париж, достаточно хорошо знал его, чтобы не поверить в его предвзятость как эксперта; он ценил Морнингсайда как внимательного наблюдателя, как специалиста по заклинаниям и глубокого знатока всех трюков, которые когда-либо использовались или могли использоваться на сеансах. Морнингсайд был советником Боулинга в отношении меры обмана. До прихода Саймона Иффа и его друзей эти трое развлекались беседой с дамой. Дама была одета в простой бархатный хитон, сшитый из цельного куска ткани. Он доходил ей до ступней. Рукава были длинные, расширяющиеся книзу, но стянутые у запястий. На груди - брошь в виде золотого креста с красной розой в середине. Волосы мягкими каштановыми локонами огибали уши.
Лицо дамы сияло какой-то необычной красотой, которую точнее всего было бы назвать "эзотерической". То же можно было бы отнести к ее фигуре, скорее приземистой и коренастой, однако поразительно легкой в движениях. Открытый взгляд ясных глаз выдавал искреннюю натуру; однако видно было, что эти глаза не всегда верно служат хозяйке, не умея распознавать обман или злой умысел. Прямой широковатый нос говорил об энергичности; полные губы - о натуре страстной и твердой. В целом лицо выражало простоту натуры, не стремящейся скрыть свои недостатки, каковы бы они ни были. Хотя по физическому типу ее скорее можно было отнести к варварам (легко можно было представить ее в роли татарской княжны, невесты какого-нибудь Чингисхана, или королевы одного из южных островов, сбрасывающей своих любовников в жерло вулкана Мауна-Лоа), - во взгляде светилась высокая душа, превращавшая все кровавые мечи в мирные орала. Да, взгляд был горд, но лишь в том смысле, в котором "горд" герб дворянина: эта женщина была неспособна ни на подлость, ни на предательство, ни даже на нелюбезность.
В глубинах этого вулкана бушевало пламя; однако, укрощенное, оно лишь верно служило своей хозяйке, питая плавильный горн искусства. Ибо хозяйка была певицей, причем известной. За пределами Ордена никто не знал о ее тайных занятиях и уж тем более не мог себе представить, что время от времени она удалялась на ту или иную виллу Ордена, чтобы пройти очередную, еще более глубокую трансформацию. Сирила она приветствовала с особой теплотой: дело в том, что именно ей он когда-то бросил свои носки с предложением заштопать. С другой стороны, можно сказать, что она сама в большой мере была обязана Сирилу своим успехом певицы: до знакомства с ним она была скованна, и лишь напор его могучей личности помог ей сломать эту преграду. Дальше ему оставалось лишь научить ее нескольким магическим приемам, чтобы она могла сделать свое искусство инструментом совершенствования души. Потом он привел ее в Орден, где ее мощная добрая сила сразу была отмечена всеми; и, если пока она не была одним из высших его членов, то одним из любимейших - наверняка. Звали ее сестра Кибела.
Глава VI УЖИН И ОДНА УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Саймон Ифф и Сирил Грей покинули гостиную, чтобы переодеться соответственно своему орденскому рангу. Вскоре они вернулись: старый маг был одет в хитон, скроенный как у сестры Кибелы (все орденские одеяния были одного покроя), только из черного шелка, а нагрудный значок изображал Око Божие в сияющем золотом треугольнике. У Сирила Грея хитон был такой же, а значок другой: Око в шестиконечной звезде, из внутренних углов которой исходили шесть маленьких мечей с волнистыми лезвиями. С их возвращением беседа прервалась, и сестра Кибела, взяв Лизу под руку, направилась с нею в приемную. Там-то и начались чудеса. Стену против выходной двери затеняли статуи величиной больше человеческого роста.
Они были из бронзы. Одна представляла Гермеса, сопровождающего Геракла в Аид. Вторая Харона с рукой, протянутой за оболом; другая рука сжимала руль лодки. Лодка была пуста.
Подождав, пока все гости рассядутся в лодке, сестра Кибела сделала вид, будто кладет монету в раскрытую ладош, перевозчика. На самом деле она всего лишь нажала скрытый рычаг. Стена разошлась в стороны; лодка двинулась и вскоре достигла причала. Она очутилась в огромном зале; Лиза поняла, что размещаться он может только в недрах холма за домом. Зал был длинный, но узкий, потолок очень высокий. В центре зала находился круглый стол. Гостей ждали; за каждым стулом стояло по кандидату Ордена, в белых хитонах, с ярко-красными пентаграммами на груди. Воротник, рукава и подол были обшиты золотом. Чуть подале стола, за которым уже сидело несколько членов Ордена в хитонах разного цвета, виднелась плоская треугольная плита из черного мрамора, углы которой ради удобства были закруглены. Вокруг нее располагались шесть кресел из эбенового дерева со вделанными серебряными дисками. Сестра Кибела оставила вновь прибывших, чтобы занять свое место во главе круглого стола. Саймон Ифф сел во главе мраморной плиты, Сирил Грей и Махатхера Пханг - по обеим оставшимся углам ее. Лорд Энтони Боулинг сел по левую, Лиза - по правую руку от. Иффа, Морнингсайд - напротив него, у основания треугольника. Когда все уселись, сестра Кибела взяла колокольчик, лежавший у нее под рукой и, встав, позвонила в него, говоря:
- Что Хочешь, То Делай, вот весь Закон! О Магистр Храма, чего хочешь ты?
Саймон Ифф поднялся с места.
- Я хочу есть, и я хочу пить, - сказал он.
- Зачем тебе есть и зачем тебе пить?
- Чтобы поддерживать мое тело.
- Зачем тебе поддерживать свое тело?
- Чтобы оно помогло мне завершить Великое Делание.
После этих слов все поднялись со своих мест и торжественно провозгласили:
- Да будет так!