- А то, что дурачье, - отвечал кучер и сплевывал. - Хоть и продадут имение, пан все равно не пропадет.
- А жить-то где он станет, когда его отсюда прогонят?
- В городе. И еще получше, чем здесь.
- А есть что он будет?
- То, чего никто из вас и не нюхивал.
- А она куда денется с детьми?
- Тоже в город поедет, там и аптека ближе. А когда она, не дай бог, помрет, барин на такой богачке женится, что за одно ее колечко целую деревню купит, - говорил Анджей.
- Что ж, может, и так!
- Кто его знает!
- Ну, а с нами как же? Ведь жалованье-то он нам задолжал?
- С вами? Только еще не хватает ему вас кормить да поить при его-то бедности. Вот продаст имение, тогда и рассчитается.
- Значит, недолго нам тут околачиваться?..
- То был один разговор, а это совсем другой. Каждый пусть идет туда, где ему лучше, а я при хозяине останусь. - Сказав это, Анджей лениво потянулся и побрел к конюшне, даже взглядом не удостоив собравшихся.
Батраки переглянулись.
- Брешет или правду говорит? - спросил один.
- Чего ему брехать, он повсюду пойдет за барином, как возница за возом; знает, что тот его не обидит.
- Это верно… Ему и горя мало: ни жены у него, ни детей, один он как перст; разъезжают вдвоем с барином, арак попивают да за девками увиваются.
Экономка ксендза и в самом деле умерла неделю назад, и Кивальская - правда, со слезами и причитаниями, но тем не менее весьма решительно - попросила расчет. Она твердила, что любит всех без памяти и, наверное, помрет от тоски, но долг верующей повелевает ей идти к ксендзу, которого негодные служанки того и гляди заморят голодом. В заключение она прибавила, что не смеет напоминать господам о жалованье, но свято верит в их справедливость.
В поведении панны Валентины тоже замечалась перемена. Видя общее бегство из дома, гувернантка во всеуслышание заявляла, что не бросит Анельку, которую искренне полюбила, но с ее отцом жить под одной крышей не будет.
Пани Матильда, услышав это, только плечами пожала, убежденная не столько в верности супруга, сколько в том, что прелести ученой особы не представляют для него соблазна. Все же она сказала гувернантке, что осенью обе они, вероятно, переедут с детьми в Варшаву, а пока пан Ян редко бывает дома и поэтому панна Валентина могла бы хоть немного умерить свою тревогу.
Таким образом, вопрос остался нерешенным. Но панна Валентина на всякий случай отдала в стирку свое белье. Особенно дурным знаком было то, что гувернантка стала все меньше времени уделять занятиям с Анелькой и главным образом стояла на страже своей невинности. Чтобы рассеяться, она по три раза в день кормила воробьев из окна своей мансарды, испытывая удовлетворение при мысли, что от опасного соблазнителя ее отделяет преграда в несколько комнат и дюжину ступенек.
Между тем свободного времени у Анельки было меньше, чем когда-либо. Правда, уроки продолжались теперь недолго, но их с лихвой возмещали всевозможные задания, которые так и сыпались на девочку и она беспрерывно писала, переписывала и заучивала наизусть. Словно предвидя свой скорый отъезд, панна Валентина целыми ведрами вливала премудрость в голову своей ученицы, очевидно для того, чтобы этого запаса хватило на долгое время.
В результате бедная девочка, которой необходимы были свежий воздух и движение, за несколько дней осунулась и побледнела. В сад Анелька выходила редко, а в ту часть, которая примыкала к дороге, и вовсе не заглядывала. Единственной ее отрадой был Карусик, не отходивший от своей хозяйки ни на шаг. Он сидел рядом с ней возле застекленной террасы, поедал остатки обеда, которые она приносила ему в кармане, выслушивал ее ласковые наставления и, казалось, даже изучал с ней за компанию различные предметы, которые в недалеком будущем, быть может, составят минимум собачьего образования, как теперь - человеческого.
Развлечения, хотя бы просто игра с собакой, были Анельке тем более необходимы, что она, быть может, острее других чуяла надвигавшуюся грозу. На долю ее выпали тяжкие испытания, и даже трудно понять, каким образом ее маленькое сердечко вместило столько горестных переживаний.
В какой ужас приводили Анельку темные круги под глазами матери! Каким ударом были ее жалобы: "У меня кончилась последняя банка солодового экстракта, и неизвестно, когда я получу другую!" Что творилось с девочкой при виде опечаленного отца, чье смятение и тревогу она смутно угадывала!
Чутье подсказывало Анельке, почему недовольны и грубы батраки, почему ушла Кивальская. Окончательно она поняла все, поймав на лету слова одного из конюхов:
- Как же тут работать, когда и люди, и волы, даже земля - и та голодает…
Голодны люди, волы и даже земля!.. Люди могут уйти отсюда, волы, наверное, околеют, но что же будет с землей?.. Неужели ей суждено умереть с голоду?.. Неужели она перестанет родить хлеб и цветы, питать деревья и птиц? Значит, может наступить время, когда опустевшую усадьбу окружат одни почерневшие стебли и голые деревья.
Их земля умрет… Как страшно! Значит, и они все умрут: отец, мать, Юзек, а раньше всех - она сама, чтобы не видеть смерти людей, животных и окружающих предметов.
Когда на землю сошел вечер и только на западе еще узенькой лентой трепетала заря, как трепетало ее объятое тревогой сердце, Анелька забилась в самый темный уголок сада, под старую липу, на которой какая-то птичка жалобно попискивала во сне. Заливаясь слезами, девочка молила бога сжалиться над ее родителями, Юзеком, над батраками, волами и землей. Порой в ее душу закрадывались неведомые раньше сомнения. А вдруг бог ушел в эту минуту куда-нибудь далеко и не услышит ее смиренной мольбы? О, если бы подобные сомнения никогда не пробуждались в детской душе!..
А часы бежали, днем всходило и заходило солнце, ночью неизменно вращалась вокруг Полярной звезды Малая Медведица, эта неутомимая стрелка на часах вселенной. Она двигалась и двигалась, увлекая за собой время, сталкивая сутки за сутками в бездонную пропасть. Она двигалась и двигалась, приближая рассвет того дня, который должен был решить судьбу всей семьи.
Однажды в пане Яне проснулись муж и отец, и он решил написать богатой тетушке, которая, как на беду, была тогда за границей.
В письме он каялся в своих ошибках, признавал, что не раз злоупотреблял добротой тетушки, и умолял ее в последний раз ссудить ему пятнадцать тысяч для уплаты самых неотложных долгов. Расплатившись с кредиторами, он в корне переменит образ жизни: будет работать управляющим, писарем или простым приказчиком на худой конец. Сократив расходы, он через несколько лет не только возвратит дражайшей, почтенной тетушке долг, но сумеет восстановить запущенное хозяйство.
Не очень-то полагаясь на действие своих обещаний, пан Ян попросил жену описать тетушке их бедственное положение и умолять о помощи.
Пани Матильда написала письмо на двух страницах; она рассказала о своей болезни, о докторе Халубинском, к которому тщетно столько лет мечтает съездить, о болезненном Юзеке, о Распайле, о солодовом экстракте и вышедших из моды платьях, об уходе Кивальской и обо всякой всячине, которая, по ее мнению, могла растрогать тетушку. В заключение она предлагала в виде обеспечения послать тетушке закладную на хутор, который сохранился от ее приданого. Хутор, расположенный в нескольких милях от усадьбы, состоял из хаты, ста моргов земли и находился под надзором в высшей степени честного приказчика. Хутор этот до сих пор не заложили и не продали по той простой причине, что не нашлось охотников его купить.
Но атаки на тетушку со стороны жены тоже было, по мнению помещика, недостаточно. Поэтому он позвал Анельку и велел ей написать письмо бабушке.
- Разве я сумею? - спросила, смутившись, Анелька. - Я никогда не видела бабушку и боюсь ее…
Пан Ян догадался, что причиной этого страха были разговоры о тетке, которые они вели с женой в присутствии Анельки. Но, не сочтя отговорку дочери достаточно убедительной, сказал:
- Неужели ты не сумеешь написать письмо?
- Я не знаю, о чем…
- Обо всем. Пиши, что мама больна, папа расстроен, что ты хочешь учиться, но на это нет денег…
- А я вовсе не хочу учиться!.. - прошептала Анелька. - Лучше деньги, которые получает панна Валентина, употребить на хозяйство…
Как пан Ян ни был расстроен, он громко рассмеялся.
- Ты неподражаема в своей откровенности! - воскликнул он. - Если не хочешь обременять родителей, так тем более надо просить у бабушки денег на ученье…
- Да я… не умею просить…
Пан Ян посмотрел на Анельку, и в его взгляде одновременно отразились и недовольство и радость. Он был недоволен тем, что Анелька не способна выручить его в трудную минуту. Радостью же отцовское сердце наполняло то, что наставления его, как видно, не пропали даром. Ведь он всегда твердил ей, что люди их круга только приказывают и требуют, а просить - удел бедняков.
- Видишь ли, девочка моя, - стал он объяснять Анельке, - бабушку мы можем просить, во-первых, потому, что она мне заменила мать, во-вторых, она нам ровня, в-третьих - женщина пожилая, в-четвертых - деньги мы ей вернем. Наконец ее состояние как бы уже наше - ведь когда-нибудь оно непременно перейдет к нам.
Хотя Анелька и привыкла верить отцу, эти доводы ничего не говорили ее сердцу. Не сомневаясь в их справедливости и разумности, девочка не могла побороть чувства отвращения, как это бывает при виде лягушки: хоть и знаешь, что создана она господом богом и приносит пользу, но все же приласкать ее, как птичку, невозможно.
- Так ты напишешь бабушке? - настаивал отец.
- Милый папочка, мне бы очень хотелось, но я не знаю, что писать…
- Напиши, что любишь ее, хочешь познакомиться с ней, - говорил отец, теряя терпение.
- Я ее боюсь…
- Это нехорошо; она наша ближайшая родственница, а родственников надо любить…
- Я знаю…
- Вот видишь! Ладно, я сам продиктую тебе письмо.
Анелька снова почуяла фальшивую ноту в словах отца. Недавно был день его рождения и она должна была написать поздравление под руководством панны Валентины. Но учительница наотрез отказалась ей помочь, заявив, что не станет подсказывать надуманные слова и учить Анельку лицемерию. Если дочь любит отца, она сама сумеет найти нужные выражения.
Анелька сочинила поздравление сама, и оно очень понравилось родителям. Они похвалили поступок гувернантки, одобрили ее взгляды; Анелька радовалась, ибо она чувствовала, что все были искренни.
А сегодняшний разговор с отцом сильно огорчил ее. Никто лучше ее не замечал печали родителей, не понимал, что им грозит какая-то беда; но свои наблюдения девочка затаила в самой глубине души. Выражать открыто свои чувства казалось ей неприличным. Как же так? Неужели она должна поверять кому-то, что у них в имении голодают люди, волы и даже земля, что отец одалживает деньги у Шмуля, а у матери нет солодового экстракта?.. Может быть, ей велят написать еще и о том, как она втайне от всех, заливаясь слезами, беседует с богом?..
Уж не написать ли про отца, что он не только, против своего обыкновения, сидит дома и не пьет вина за обедом, но еще принуждает ее к лицемерию, которое раньше сам осуждал?
Ах, она замечала в доме большие перемены и слышала такое, о чем даже думать страшно… И что это Шмуль болтал о женитьбе отца?.. В их доме, как злой дух, поселилось несчастье: этот незримый дух, как ураган, развеял богатство, разогнал людей, терзал мать и перевернул все вверх дном в сердце отца. Несколько лет назад Анелька видела в лесу поваленные бурей деревья, и от жалости к ним у нее защемило сердце. Если в душе у отца такое же опустошение, то можно его оплакивать, но говорить об этом вслух - ни за что на свете!..
Подобные мысли пришли девочке в голову, когда отец выпроводил ее из кабинета, пообещав после обеда продиктовать ей письмо. Анелька не находила себе места.
Часа в два, когда уже накрыли на стол и родители с детьми сидели на террасе, к дому подкатила бричка, и из нее вылезла низенькая, толстая и подвижная женщина. Лакей доложил господам, что приезжая хочет увидеться с ними.
- Кто такая? - спросил пан Ян.
- Не из простых. Вроде экономки.
- На чем приехала?
- Гайда привез… Ее, и сундучок, и узел с постелью…
- Этот негодяй? - проворчал отец. - Скажи ей, пусть войдет.
Лакей ушел. В сенях звонким голосом затараторила приезжая:
- Сложи, голубчик, вещи пока на полу, а я попрошу господ выслать тебе двадцать грошей. У меня ничего не осталось. Видишь, кошелек совсем пустой… Все деньги истратила по дороге в город…
Хозяева переглянулись с таким видом, будто этот голос был им знаком. Пани Матильда слегка покраснела, а ее супруг нахмурился.
В этот момент на террасу вбежала женщина, одетая по-городскому, в бурнусе и шляпке, но далеко не по моде. Уже на пороге она раскрыла объятия и воскликнула:
- Здравствуйте!.. Здравствуй, Меця!.. А это ваши детки?.. Слава господу богу!.. - Она шагнула вперед и хотела кинуться на шею к пани Матильде.
Но пан Ян преградил ей дорогу.
- Позвольте, - сказал он. - С кем имеем честь?..
Женщина остолбенела.
- Неужто не узнаете меня, пан Ян?.. Ведь я двоюродная сестра Матильды, Анна Стоковская… Впрочем, - прибавила она с улыбкой, - тут нет ничего удивительного, мы не виделись пятнадцать лет… Я успела разориться и, наверное, постарела: работа меня иссушила.
- Это Андзя, Ясек, - сказала пани Матильда.
- Присаживайтесь, - с нескрываемым неудовольствием отозвался пан Ян и указал ей на стул.
- Спасибо, - отвечала приезжая, - но сперва я хочу поздороваться… Меця…
Пани Матильда в сильном замешательстве протянула гостье левую руку.
- Я нездорова… Вот стул…
- Эта красивая девочка - твоя дочурка?.. Обними же меня, деточка, я твоя тетя…
Анельке пришлась по сердцу эта словоохотливая женщина, и она, соскочив со стула, подбежала к тетке, собираясь поцеловать ее.
- Анелька!.. Поклонись гостье!.. - строго сказал отец, останавливая ее.
Анелька присела, с недоумением поглядывая то на отца, то на тетку, по выразительному лицу которой было заметно, что она смущена и расстроена.
- Вижу, - сказала тетка, - что причинила вам беспокойство. Но, бог свидетель, не по своей вине. Я поехала в ваш город, узнав, что у ксендза умерла экономка. А с той поры, как я лишилась состояния, единственная моя мечта - не корпеть хоть на старости лет над шитьем. У какого-нибудь почтенного ксендза (а ваш, говорят, очень хороший человек) я могла бы жить спокойно, на свежем воздухе, и работать экономкой не тяжело. Поэтому, услыхав про это место (может, я вам надоела своей болтовней?), я продала швейную машину, утюг и поехала.
Доехала до плебании, отдала последние гроши еврею, который вез меня. Вхожу и спрашиваю у служанки: "Ксендз дома?" - "Дома", - говорит и показывает на седого старичка. Я его чмок в руку. "Благодетель, говорю, возьми меня в экономки, я из хорошей семьи, работать буду не покладая рук, добро твое беречь". А он отвечает: "Ах, уважаемая, взял бы я тебя, - сдается мне, ты хорошая женщина, - да ничего не могу поделать: еще на той неделе я дал слово одной здешней ключнице, она повалилась мне в ноги и уверяла, что помрет с голоду, если я ее не приму".
- Это Кивальская, наша экономка, - прошептала пани Матильда.
- Шельма баба! - проворчал помещик.
У тетки глаза заблестели от радости.
- Ах, родные мои, - воскликнула она, - если ваша экономка берет расчет, я останусь вместо нее. За ложку похлебки и угол служить вам буду преданно, не как родственница, а как верный пес. К чему мне, несчастной, в город возвращаться?.. Нет у меня ни жилья, ни швейной машины, одним словом, ничего…
Глядя на пана Яна, она с мольбой сложила руки. Но он сухо ответил:
- Экономку мы больше держать не станем. Достаточно нам простой бабы…
- А я разве не простая баба? - спросила тетка. - За чем дело стало? Я могу подметать, постели стелить, корм свиньям задавать.
- Охотно верю, но у меня есть другая на примете, - перебил ее помещик. Он сказал это решительным тоном и таким жестом расправил бороду, что тетка не смела больше настаивать.
- Что ж, на все воля божья, - промолвила она. - Окажите мне хотя бы милость - доставьте меня в город и мужику, что меня привез, заплатите двадцать грошей, у меня нет…
Пан Ян с недовольной миной дал лакею деньги и пообещал тетке отправить ее сегодня же вечером в город.
- Кушать подано, - доложил лакей.
- Зови гувернантку, - приказал пан Ян.
- Я звал, но они пожелали обедать у себя.
- Прошу к столу, - обратился отец к тетке.
- Не хочу стеснять вас, - робко возразила она. - Если позволите, я пообедаю с гувернанткой. Я слышала, у вас живет панна Валентина, а мы с ней старые знакомые…
- Как вам угодно… Гжегож, - обратился он к лакею, - проводи пани в комнату гувернантки.
Когда тетка вышла, пани Матильда сказала мужу:
- Не слишком ли нелюбезно встретили мы Андзю? Она порядочная женщина…
Отец махнул рукой.
- Ах, какое мне дело до ее порядочности? Бедные родственники, моя дорогая, всегда - обуза, а тем более эта: она нас беспрерывно компрометирует…
- Чем?
- Ты меня просто поражаешь!.. Не она ли собиралась идти в экономки к ксендзу? Не она ли без гроша в кармане приехала сюда на лошади Гайды, которому я же еще должен платить? Думаешь, вся деревня теперь не знает, что она - наша родственница? Уж конечно, она раззвонила об этом…
- А нам какой от этого вред?
- Очень большой, - ответил пан Ян с раздражением. - Ее приезд может решить нашу судьбу. Если бы приехали сюда тетка-председательша, дядя-генерал или мой двоюродный брат, Альфонс, в щегольских каретах, мужики говорили бы: "Вот какой у нас пан, с ним нельзя торговаться, а то боком выйдет!" А увидят эту Андзю в каких-то жалких лохмотьях, в грязной телеге, и непременно скажут: "Помещик-то из одного с нами теста, поторгуемся, так уступит…"
- Ты преувеличиваешь, Ясек, - успокаивала его жена.
- Ничуть! - воскликнул он с нетерпением. - Сама увидишь - визит этой нищенки дорого нам обойдется. Нашла время приезжать! Бедные родственники моей жены навещают меня и не платят возчику именно тогда, когда мне необходимо предстать перед мужиками как рыцарю sans peur et sans reproche<Без страха и упрека (франц.).>. Это просто фатально!
Обсудив таким образом этот вопрос, родители вместе с детьми отправились в столовую. Обед прошел довольно уныло, но потом отец немного развеселился. Он увел Анельку с собой в кабинет, сказав, что продиктует ей письмо к бабушке. В кабинете он закурил сигару и, развалившись в качалке, погрузился в мечты.
Посидев немного молча, Анелька заговорила:
- Папа…
- Что, деточка?
- Почему ты не позволил мне поцеловать тетю?
Отец задумался.
- Ты никогда ее не видела, не знакома с ней…
И снова ушел в мечты.
Анелька, подсев к отцу поближе, продолжала:
- А почему ты не хочешь, папочка, чтобы тетя осталась у нас?
- Не приставай ко мне, детка. Мой дом не богадельня для нищих со всего света.
Отец сдвинул брови, словно силясь связать нить прерванных мыслей, а когда это ему удалось, уставился в потолок, пуская дым в глубокой задумчивости.
- Мне кажется, - помолчав минутку сказала Анелька, - что тетя очень бедная…
Отец пожал плечами.