Лёня сделает реверанс, а я, сняв фуражку, скажу: "Давно уже я собирался…" Нет, нехорошо!.. "Давно уже я жаждал возобновить с вами…" Ох, нет! Лучше пусть так: "Давно уже я жаждал, сударыня, выразить вам мое почтение".
Тогда Лёня спросит:
"Давно ли вы прибыли к нам?.." Нет, она скажет не так, а так: "Мне очень приятно познакомиться с вами, я так много слышала о вас от Зоси". А потом?.. Потом вот что: "Не скучаете ли, сударь, в наших краях? Вы ведь привыкли к большому городу". А я отвечу: "Скучал, сударыня, пока был лишен вашего общества".
В эту минуту, поднявшись из глубины, в воде блеснула щука чуть не в пол-аршина… Перед лицом столь прекрасной действительности мечты мои сразу рассеялись. Здесь, в пруду, такая рыба, а у меня нет удочки!..
Я выскочил из лодки, чтобы посмотреть, есть ли дома крючки, и… едва не толкнул Лёню, которая как раз собиралась скакать через красную веревочку.
Рыба, крючки, план торжественного возобновления знакомства - все смешалось у меня в голове. Вот она - щука!.. Я даже забыл поклониться Лёне, хуже того - забыл, что надо сказать. Но ведь какая щука!..
Лёня, прелестная шатенка с отчетливо очерченными губками, которые поминутно изгибались по-иному, свысока посмотрела на меня и, откинув назад пышные локоны, спросила без всяких предисловий:
- Это правда, что вы пробили дыру в нашей лодке?
- Я?..
- Так мне сказал садовник, теперь мама не позволяет нам кататься, велела лодку привязать, а весла убрать.
- Да ей-богу, я не пробивал в лодке никакой дыры, - оправдывался я, словно перед инспектором.
- Но только наверное? - спросила Лёня, пристально глядя мне в глаза. - Потому что это, мальчик, очень на вас похоже.
Тон барышни мне не понравился. Какого черта! Ни один товарищ, будь он хоть какой силач, не посмел бы со мной так разговаривать.
- Когда я говорю нет, то это наверное!.. - ответил я, напирая на соответствующие слова.
- Значит, садовник сказал неправду, - заметила Лёня, хмуря брови.
- Правильно сделал, - одобрил я, - потому что молодые барышни не умеют править лодкой.
- А вы умеете?
- Я умею и грести и плавать; плаваю на спине и стоймя.
- А вы будете нас катать?
- Если ваша мама позволит, буду.
- Так вы посмотрите, нет ли дыры в лодке.
- Нет.
- Откуда же там вода?
- От дождя.
- От дождя?
Разговор оборвался. А я только того и достиг, что хоть не боялся смотреть на Лёню; она же, насколько я теперь понимаю, просто не обращала на меня внимания. Не сходя с места, она скакала через веревку, в промежутках между прыжками переговариваясь со мной:
- Почему вы не играли с нами?
- Мне было некогда.
- А что вы делаете?
- Занимаюсь.
- Но ведь на каникулах никто не занимается.
- В нашем классе нужно заниматься даже во время каникул.
Лёня дважды прыгнула через веревку и сказала:
- Адась уже в четвертом классе, а в праздники не занимался. Ах, верно!.. Вы ведь не знаете Адася…
- Кто это вам сказал, что не знаю? - спросил я гордо.
- Так вы же учились в первом классе, а он в третьем.
Снова два прыжка через веревку. Я думал, не выдержу, и сейчас произойдет нечто невероятное.
- Со мной водились даже из четвертого класса, - возразил я с раздражением.
- Да это все равно: ведь Адась учится в Варшаве, а вы… Где это вы учитесь?.. Где?..
- В Седлеце, - с трудом выговорил я сдавленным голосом.
- А я тоже поеду в Варшаву, - объявила Лёня и прибавила: - Может быть, вы скажете Зосе, что я уже здесь…
И, не дожидаясь моего согласия или отказа, она вприпрыжку побежала к беседке.
Я был ошеломлен: у меня в голове не укладывалось, как это девочка так со мной обращается.
"Ах, отстаньте вы от меня со своими играми! - подумал я, уже по-настоящему рассердясь. - Лёня невежлива, невоспитанна, она просто сопляк!.."
Однако суждения эти отнюдь не помешали мне немедленно выполнить ее приказ. Быстрым шагом я пошел домой, пожалуй даже чересчур быстрым, - но это, наверно, вследствие душевного волнения.
Зося доставала зонтик, собираясь идти в сад.
- Да, знаешь, - сказал я, бросая фуражку в угол, - я познакомился с Лёней.
- И что же? - с любопытством спросила сестра.
- Ничего… так себе!.. - пробормотал я, избегая ее взгляда.
- Правда, какая она добрая, какая красивая?..
- Ах, меня это нисколько не интересует. Кстати, она просила тебя прийти.
- А ты не пойдешь?
- Нет.
- Почему? - спросила Зося и посмотрела мне в глаза.
- Оставь меня в покое!.. - огрызнулся я. - Не пойду, потому что мне не хочется…
Видимо тон мой был очень решителен, если сестра, не задавая мне больше вопросов, ушла. Заметив, что она пустилась чуть не бегом, я крикнул ей в окно:
- Зося, только, пожалуйста, там ничего не говори… Скажи, что… у меня заболела голова.
- Ну-ну, не беспокойся, - ответила сестра, подбегая ко мне. - Я о тебе дурного не скажу.
- Так помни, Зося, если ты хоть немножко меня любишь.
Тут мы, разумеется, очень нежно расцеловались.
Трудно сейчас откопать в памяти чувства, которые меня терзали после ухода Зоси. Как это Лёня посмела так со мной разговаривать?.. Правда, учителя и особенно инспектор обращались со мной довольно фамильярно, - да, но это старые люди. Однако среди товарищей в первом классе (теперь уже во втором) я пользовался уважением. Да и тут, в деревне, вы бы послушали, как со мной разговаривал отец, поглядели бы, как мне кланялись батраки; а сколько раз меня приглашал приказчик: "Пан Казимеж, может, заглянете ко мне: посидим, покурим…" А я ему на это: "Благодарю вас, я не хочу привыкать". А он: "Какой вы счастливец, что у вас такая сила воли… Вы бы не поддались и гувернантке…"
Соответственно обращению старших я тоже держался очень степенно. Недаром сам приходский ксендз говорил отцу: "Вы посмотрите, дражайший мой пан Лесьневский, что школа делает с мальчиком. Только год тому назад Казик был сорванцом и ветрогоном, а сейчас, дражайший мой, это дипломат, это Меттерних…"
Такого мнения были обо мне люди… И надо же было случиться, чтобы какая-то коза, которая и одного-то класса не видела, чтобы она посмела мне сказать: "Это, мальчик, очень на вас похоже!.." Мальчик!.. Подумаешь, взрослая барышня! Оттого, что она знакома с каким-то Адасем, так уже задирает нос. А что такое этот Адась? Окончил третий класс. Ну, а я перешел во второй. Велика разница! Если будет ослом, так я его догоню или даже перегоню. Да еще вдобавок ко всему она велит мне идти за Зосей, как будто я ее лакей! Посмотрим, стану ли я тебя слушаться в другой раз!.. Честное слово, если она еще когда-нибудь ко мне обратится с чем-либо подобным, я просто суну руки в карманы и скажу: "Только, пожалуйста, не забывайтесь!" Или лучше: "Милая Лёня, я вижу, ты не научилась вежливо разговаривать…" Или даже так: "Милая Лёня, если ты хочешь, чтобы я с тобой водился…"
Я чувствовал, что мне не приходит в голову подходящий ответ, и все больше раздражался. Должно быть, я даже изменился в лице, потому что ключница наша, старая Войцехова, дважды заходила в комнату, искоса поглядывала на меня и наконец не утерпела:
- О, господи, что это ты какой скучный?.. Или набедокурил что, или, может, что случилось с тобой?..
- Ничего со мной не случилось.
- Уж я вижу, что-то есть: от меня ничего не утаишь. Если что натворил, ступай-ка ты сразу к отцу и повинись.
- Да ничего я не сделал! Просто немножко устал - и все.
- А устал, так отдохни да поешь. Сейчас я дам тебе хлеба с медом.
Она вышла и через минуту вернулась с огромным куском хлеба, с которого мед так и капал.
- Да не буду я есть, отстаньте от меня!..
- Почему бы тебе не поесть? Бери-ка скорей, а то у меня мед течет по пальцам. Вот поешь, сразу повеселеешь. Оно всегда томит, когда проголодаешься, а поешь, сейчас в голове прояснеет. Ну, возьми-ка в руку!
Пришлось взять, потому что я испугался, что она мне закапает медом волосы или мундир. Машинально я съел, и действительно мне стало полегче на душе. Я подумал, что как-нибудь с Лёней уладится и что не мешало бы угостить и бедного Валека: ведь он-то, наверно, не часто ел мед; к тому же я его уже полюбил.
По моей просьбе Войцехова, видя, сколь благотворное действие оказало ее лечение, отрезала мне еще больший ломоть хлеба, не пожалев и меду. Я осторожно взял его и отправился искать мальчика.
Нашел я его неподалеку от кухни. С ним разговаривали, пересмеиваясь, два батрака, привезшие из лесу дрова.
- Как еще раз побьет тебя мать, - говорил один, - собирайся и ступай куда глаза глядят. Что? Пойдешь?
- Да я не знаю как, - ответил Валек.
- Бери сапоги на палку - и скорей в лес. Там есть на что поглядеть.
- Да у меня и сапог нету.
- Ну, бери одну палку. С палкой и без сапог дойдешь.
Увидев меня, мальчик бросился к лопухам.
- Что вы ему говорите? - спросил я батраков.
- А ничего, смеемся над ним. Чего ж не посмеяться над дурачком.
Почувствовав, что мед мне пачкает пальцы, я не стал вступать с ними в долгие разговоры, а пошел за Валеком. Он стоял в кустах и смотрел на меня.
- Валек, на вот тебе хлеб с медом.
Он не тронулся с места.
- Да иди же. - И я двинулся к нему.
Мальчик пустился бежать.
- Ох, какой ты глупый… Ну, вот тебе хлеб, я кладу его сюда…
Положив хлеб на камень, я пошел прочь. Но лишь когда я скрылся за углом кухни, мальчик осмелился приблизиться к камню, затем осторожно осмотрел хлеб и наконец съел его, насколько я мог судить, с аппетитом.
Часом позже, подходя к лесу, я заметил, что на некотором расстоянии за мной плетется Валек. Я встал, и он тоже остановился. Когда я повернул к дому, он кинулся в сторону и скрылся в кустах. А через минутку снова бежал за мной.
В этот день я ещё раз дал ему хлеба. Он взял его из рук, но еще с опаской, и тотчас же убежал. С этого времени он стал всюду ходить за мной, но всегда на некотором расстоянии.
С утра он кружил под нашими окнами, как птица, которой дружеская рука посыпает зерно. Вечером он усаживался перед кухней и смотрел на наш флигель. И только когда гас свет, он уходил спать на свою дерюжку за печкой, где над головой его свиристели сверчки.
Через несколько дней после первой встречи с Лёней я поддался уговорам Зоси и отправился с нею в парк.
- Знаешь, - уверяла меня сестра, - Лёня очень интересуется тобой. Постоянно говорит о тебе, сердится, что ты тогда не вернулся, и спрашивает, когда ты придешь.
И я не устоял; но можно ли этому удивляться, тем более что меня самого тянуло к Лёне. Мне казалось, что тогда лишь пройдет моя тоска, навеянная смертью Юзика, когда я смогу ходить с Лёней под руку и вести с нею серьезные разговоры. О чем именно? Не знаю и поныне. Но я чувствовал, что хочу говорить, говорить много, красиво, имея перед собой единственную слушательницу - Лёню.
При мысли о прогулках вдвоем что-то звенело у меня в груди, как арфа, и сверкало, как солнце в каплях росы. Однако действительность не всегда соответствует мечтам. Когда я в сопровождении сестры снова встретился с Лёней и, намереваясь начать те самые возвышенные разговоры, спросил: "Любите ли вы ловить рыбу?" - девочки вдруг взялись за руки, стали шушукаться, бегать по аллее и страшно хохотать. Остолбенев, я вертел в руках удочку, из-за которой меня едва не лягнула копытом серая лошадь, когда я у нее рвал волос из хвоста.
Оскорбленный до глубины души, я уже собирался уходить, но в эту минуту вернулись девочки, и Зося сказала:
- Лёня просит тебя называть ее по имени.
От смущения я только молча поклонился, а они снова захохотали и побежали к пруду.
- Вы знаете, мальчик!.. - начала Лёня, но тотчас поправилась: - Знаешь, Зося, мама решительно не позволяет нам кататься на лодке. Я сказала, что нас будет катать твой брат, но мама…
И она прошептала Зосе на ухо какую-то длинную фразу; однако я сразу догадался, о чем шла речь. Наверное, графиня боится, что я утоплю девочек, я, такой гребец и ученик второго класса!..
Я был уязвлен. Лёня заметила это и вдруг сказала:
- Пожалуйста, мальчик…
Она снова поправилась:
- Зося, попроси брата нарвать нам кувшинок. Они такие красивые, а я никогда не держала их в руках.
Я воодушевился. Ну, теперь-то я покажу, на что я способен.
На пруду росло много кувшинок, но не у берега, а чуть подальше. Я отломил ветку и вскочил в покачивающуюся на воде лодку.
У кувшинок очень упругие стебли. Подцепишь их веткой, они приближаются, но сразу же уплывают. Я отломил прут подлиннее, с загнутым в виде крючка концом. На этот раз пошло лучше. Крепко ухватив кувшинку, я увидел, что она подплывает совсем близко. Протягиваю левую руку - нет, еще не достать. Присев на корточки, я с носа перегибаюсь через борт и уже хочу сорвать цветок, как вдруг - во весь рост шлепаюсь в воду, прут выскальзывает у меня из рук, а кувшинка снова отплывает.
Барышни, как водится, поднимают визг… Я кричу:
- Это ничего! Ничего! Тут мелко!..
Выплескиваю воду из фуражки, надеваю ее на голову и, шагая по пояс в воде и по колено в грязи, срываю одну кувшинку, другую, третью, четвертую…
- Казик! Ради бога, вернись!.. - кричит, плача, сестра.
- Хватит уже, хватит!.. - вторит ей Лёня.
Но я не слушаю. Рву пятую, шестую, десятую кувшинку, а потом листья.
Из пруда я вылез мокрый с головы до ног, облепленный грязью выше колен и по локоть. На берегу Зося плачет, Лёня не хочет брать цветы, а за ними прячется позеленевший от страха Валек…
Я вижу, что у Лёни тоже слезы стоят в глазах, по вдруг она как захохочет:
- Смотри, Зося, какой у него вид!
- Боже! Что скажет отец?.. - вскрикивает Зося. - Казик, милый, умой хоть лицо, ты весь испачкался.
Я машинально трогаю нос грязной рукой. Лёня от хохота валится на траву. Зося тоже смеется, утирая слезы, и даже Валек открывает рот и издает странный звук, похожий на блеяние.
Теперь его замечают девочки.
- Кто это? - спрашивает Зося. - Откуда он тут взялся?
- Он пришел сюда вслед за твоим братом, - ответила Лёня. - Я видела, как он крался в кустах.
- Боже! Какая у него шляпа!.. Чего он хочет от тебя, Казик? - недоумевает сестра.
- Он ходит за мной уже несколько дней.
- Ага! Так это, должно быть, с ним Казик играл, когда бегал от нас… - насмешливо замечает Лёня. - Смотри, Зося, какой вид у них обоих: один весь мокрый, а другой - неумытый… Ох, помру со смеху!..
Сопоставление с Валеком мне совсем не понравилось.
- Ну, Казик, умойся же скорей и иди домой переодеться, а мы пока пойдем в беседку, - сказала Зося, поднимая Лёню, которая от чрезмерного веселья была близка к истерике.
Они ушли. Остались только я с Валеком да забытая в траве охапка кувшинок, которых никто не подобрал.
"Так я награжден за мою самоотверженность", - подумал я с горечью, ощущая во рту привкус ила. Я снял фуражку. Ужас, что с ней сделалось!.. Она стала, как тряпка, а козырек с одного края оторвался. С мундира, с жилетки, с рубашки струйками стекает вода. Полно воды и в сапогах, а когда я двигаюсь, она хлюпает. Я чувствую, как полотно превращается на мне в сукно, сукно - в кожу, а кожа - в дерево. И еще вдобавок из беседки доносится смех Лёни, которая рассказывает о моем приключении гувернантке.
Через минуту они придут сюда. Я хочу умыться, но, не кончив, убегаю, потому что они уже идут!.. Вот я вижу в аллее их платья, слышу удивленные возгласы гувернантки. Они отрезают мне дорогу к дому, и я бросаюсь в другую сторону, к забору.
- Где же он? - взвизгивает гувернантка.
- Вон там!.. Вот они оба убегают, - отвечает Лёня.
Тогда я замечаю, что Валек, не отставая, бежит вслед за мной. Я подбегаю к забору, он за мной. Я карабкаюсь по жердочкам - он тоже. И когда мы оба, обернувшись лицом друг к другу, сидим верхом на заборе, из кустов показываются Лёня, Зося и гувернантка.
- Ах! И приятель здесь!.. - хохочет Лёня.
Соскочив с забора, я мчусь полем к нашему флигелю, и Валек по-прежнему сопровождает меня. Очевидно, его забавляет эта погоня; он открывает рот и издает блеющий звук, который должен означать удовольствие.
Я вдруг остановился в бешенстве.
- Послушай-ка, любезный, ты чего от меня хочешь? Чего ты таскаешься за мной?.. - напустился я на мальчика.
Валек оторопел.
- Отвяжись от меня, убирайся прочь!.. - кричал я, сжимая кулаки. - Осрамил меня так, что все смеются надо мной… Если ты мне еще раз попадешься на глаза, изобью…
Выпалив это, я ушел, а Валек остался. Отойдя на несколько шагов, я оглянулся и увидел мальчика на том же месте. Он смотрел на меня и горько плакал.
Оборотнем влетел я к нам в кухню, и везде, куда ступала моя нога, оставались лужицы воды. При виде меня куры всполошились, раскудахтались и, хлопая крыльями, бросились к окнам, девушки-работницы покатились со смеху, а Войцехова всплеснула руками.
- Господи, твоя воля!.. Да что с тобой? - закричала старуха.
- Не видите, что ли?.. Упал в пруд - вот и все! Дайте мне полотняный костюм, башмаки и рубашку. Только скорей!
- Горе мне с этим мальчиком! - разохалась Войцехова. - Да к кителю, верно, и пуговицы не пришиты… Каська, а ну пошевеливайся, ищи башмаки!
Она принялась расстегивать и снимать с меня мундир с помощью второй девушки. Это кое-как удалось, но с сапогами пришлось-таки повозиться. Ни туда, ни сюда. Наконец позвали на помощь конюха. Мне пришлось лечь на койку; Войцехова с девушками держали меня под мышки, а конюх стаскивал сапоги. Я думал, он мне ноги выломает. Зато через полчаса я уже был как куколка - умыт, переодет и причесан. Прибежала Зося и пришила мне пуговицы к полотняному кителю. Войцехова выжала мокрую одежду, вынесла на чердак - и все шито-крыто.
Однако отец, вернувшись домой, уже знал обо всем. Он насмешливо поглядел на меня, покачал головой и сказал:
- Эх ты, осел, осел!.. Теперь иди к Лёне, пусть-ка она тебе справляет новые штаны.
Вскоре явился винокур. Он тоже посмотрел на меня и посмеялся, но я подслушал, как он говорил отцу в конторе:
- Резвый малый! Этот за девками полезет хоть в огонь. Как и мы в молодые годы, пан Лесьневский.
Я догадался, что вся усадьба знает о моем любезничании с Лёней, и был страшно сконфужен.
Под вечер пришла графиня с Лёней и гувернанткой, и у каждой - о чудо! - на платье была приколота… кувшинка! Я готов был провалиться сквозь землю, хотел бежать, но меня позвали, и я предстал перед дамами.
Тотчас я заметил, что гувернантка смотрит на меня очень сочувственно. Графиня же погладила меня по раскрасневшимся щекам и дала конфет.
- Милый мальчик, - сказала она, - очень похвально, что ты так любезен, но, пожалуйста, никогда не катай девочек на лодке. Хорошо?..
Я поцеловал ей руку и что-то буркнул.
- Да и сам тоже не катайся. Обещаешь мне?
- Я не буду кататься.