- Ах, это по поводу пасхального сбора, - отвечает панна Изабелла с очаровательной улыбкой. - Ты весь день ко мне не заглядывала, Флорочка.
- Я не хотела тебе мешать.
- Скучать? Может быть, нам было бы приятно поскучать вместе.
- Письмо… - робко замечает особа в черном платье, протягивая конверт Изабелле.
- Я знаю его содержание, - прерывает панна Изабелла. - Посиди немного со мною и, если тебя не затруднит, будь добра, прочти мне письмо.
Панна Флорентина робко опускается в кресло, тихонько берет с письменного столика нож и с величайшей осторожностью вскрывает конверт. Она кладет на столик нож, затем конверт, разворачивает листок и слабым мелодичным голосом читает письмо, написанное по-французски.
- "Дорогая Белла! Прости, что затрагиваю вопрос, который только ты и твой отец имеете право решать. Я знаю, дорогое мое дитя, что ты расстаешься со своим сервизом и серебром, - да ты и сама говорила мне об этом. Я знаю также, что нашелся покупатель, который предлагает вам пять тысяч рублей, - по моему мнению, слишком мало, хотя в наше время трудно рассчитывать на лучшую цену. Однако после разговора, который был у меня по этому поводу с Кшешовской, я начинаю опасаться, как бы эти прекрасные фамильные вещи не попали в недостойные руки.
Я хотела бы предотвратить это и поэтому предлагаю, если ты согласишься, одолжить тебе три тысячи рублей под залог вышеупомянутого сервиза и серебра. Я полагаю, что сейчас, когда отец твой находится в столь затруднительном положении, этим вещам лучше быть у меня. Забрать их ты сможешь в любое время, а в случае моей смерти - даже не возвращая долга.
Я не навязываюсь, а лишь предлагаю. Рассуди, как тебе будет удобнее, но прежде всего подумай о последствиях.
Мне кажется, ты была бы огорчена, если бы когда-нибудь узнала, что наши фамильные ценности украшают стол какого-нибудь банкира или входят в приданое его дочки.
Тысяча поцелуев, дитя мое.
Иоанна.
P.S. Представь, какое счастье выпало на долю моего приюта. Вчера, заехав в магазин этого славного Вокульского, я обронила словечко о пожертвовании для бедных сироток. Я рассчитывала на несколько десятков рублей, а он - поверишь ли? - пожертвовал мне тысячу, буквально - тысячу рублей! И еще сказал, что мне он не осмелился бы вручить меньшую сумму. Еще несколько таких Вокульских, и я чувствую, что на старости лет готова стать демократкой".
Панна Флорентина, кончив читать, не смела поднять глаз. Наконец она собралась с духом и взглянула на панну Изабеллу; та сидела на козетке бледная, сжав руки.
- Что же ты скажешь, Флора? - спросила она минуту спустя.
- Я думаю, - тихо ответила панна Флорентина, - что графиня в начале своего письма сама весьма метко высказалась о своем вмешательстве в это дело.
- Какое унижение! - прошептала панна Изабелла, нервно постукивая рукою по козетке.
- Унизительно, когда предлагают три тысячи под залог серебра, в то время как чужие люди дают пять тысяч. А больше не о чем говорить.
- Как она обращается с нами… Видимо, мы действительно разорены…
- Да что ты, Белла! - прервала, оживляясь, панна Флорентина. - Именно это жестокое письмо доказывает, что вы не разорены. Тетка умеет быть жестокой, однако умеет уважать настоящее горе. Если б вам действительно грозило разорение, вы нашли бы в ее лице заботливого и чуткого утешителя.
- Спасибо.
- И чего тебе опасаться? Завтра мы получим пять тысяч рублей, на которые можно вести хозяйство полгода или хотя бы три месяца. Через некоторое время…
- Наш дом продадут с аукциона…
- Простая формальность, вот и все. Больше того: вы даже выгадаете, в то время как теперь дом для вас - это только обуза. Ну, а после смерти тетки Гортензии ты получишь тысяч сто. Впрочем, - прибавила после паузы панна Флорентина, подняв брови, - я сама не уверена, нет ли у твоего отца состояния. Все придерживаются такого мнения…
Панна Изабелла перегнулась с козетки и взяла панну Флорентину за руку.
- Флора, - сказала она понижая голос, - кому ты это говоришь? Видно, ты в самом деле считаешь меня только барышней на выданье, которая ничего не видит и ничего не понимает? Думаешь, я не знаю. - произнесла она еще тише, - что уже месяц ты одалживаешь деньги на хозяйство у Миколая…
- Может быть, отец именно этого хочет…
- И хочет, чтобы ты каждое утро потихоньку вкладывала в его портмоне несколько рублей?
Панна Флорентина посмотрела ей в глаза и покачала головой.
- Ты знаешь слишком много, - сказала она, - но не все. Уже две недели как у отца завелись свои карманные деньги…
- Значит, он делает новые долги.
- Нет. Отец никогда не станет занимать в городе. Кредиторы приходят на дом с деньгами и у него в кабинете получают расписку и проценты. Ты его в этом отношении не знаешь.
- Откуда же у него деньги?
- Не знаю. Вижу, что есть, и слышу, что всегда были.
- Почему же в таком случае он позволил продать серебро? - настойчиво спрашивала панна Изабелла.
- Может быть, он хочет подразнить родных.
- А кто скупил его векселя?
Панна Флорентина беспомощно развела руками.
- Их скупила не Кшешовская, - сказала она. - Это я знаю наверное. Значит - или тетка Гортензия, или же…
- Или?
- Или сам отец. Разве ты не знаешь, сколько вещей он делает только для того, чтобы встревожить родных, а потом посмеяться над ними?
- Зачем же ему тревожить меня, нас?
- Он думает, что ты не тревожишься. Дочь обязана безгранично верить отцу…
- Ах, вот что!.. - шепнула панна Изабелла и задумалась.
Родственница в черном платье медленно поднялась с кресла и тихо вышла.
Панна Изабелла снова взглянула на комнату, которая показалась ей совсем бесцветной, на черные ветки, качавшиеся за окном, на чету воробьев, щебетавших, может быть, о постройке гнезда, на небо, теперь уже сплошь серое, без единой светлой полоски. На мгновение она снова вспомнила о пасхальном сборе, о новом туалете, но и то и другое показалось ей таким маловажным, почти смешным, и она еле заметно пожала плечами.
Ее мучили другие вопросы: не отдать ли и впрямь сервиз графине Иоанне и - откуда отец берет деньги? Если они у него были все время, зачем он позволял занимать их у Миколая? А если их не было, то из какого источника он черпает их сейчас?.. Если отдать сервиз и серебро тетке, можно упустить случай выгодно их продать, а если продать за пять тысяч, эти фамильные вещи могут в самом деле попасть в недостойные руки, как писала графиня.
Внезапно течение ее мыслей прервалось: ее чуткое ухо уловило шорох в отдаленных комнатах. Это были мужские шаги - мерные и спокойные. В гостиной их слегка приглушил ковер, в столовой они зазвучали отчетливей, в ее спальне снова стихли, словно кто-то шел на цыпочках.
- Войди, папа, - откликнулась панна Изабелла, услышав стук в дверь.
Вошел пан Томаш. Она приподнялась было с козетки, но отец удержал ее. Он обнял ее, поцеловал в голову и сел рядом, предварительно бросив взгляд в большое зеркало на стене. Он увидел свое красивое лицо, седые усы, безупречный темный сюртук, выутюженные брюки, словно только что от портного, и убедился, что все в надлежащем порядке.
- Я слышал, - сказал он дочери, улыбаясь, - что барышня получает письма, которые портят ей настроение.
- Ах, папа, если б ты знал, в каком тоне пишет тетка…
- Наверно, в тоне слабонервной особы. За это не стоит на нее обижаться.
- Если бы только обида… Я боюсь, что она права и наше серебро может попасть на стол к какому-нибудь банкиру.
Она прижалась головою к плечу отца. Пан Томаш невольно взглянул в зеркало на столике и отметил про себя, что вместе они в эту минуту образуют очень красивую группу. Особенно выразителен был контраст между тревогой, выражавшейся на лице дочери, и его собственным спокойствием. Он улыбнулся.
- Столы банкиров!.. - повторил он. - Серебро наших предков бывало на столах у татар, казаков, взбунтовавшихся мужиков - и это не только не уронило нашего достоинства, но даже принесло нам почет. Кто борется, тот рискует потерять.
- Они теряли из-за войны и на войне, - заметила панна Изабелла.
- А сейчас разве не война?.. Изменилось только оружие: вместо косы или ятагана сражаются рублем. Иоася это хорошо понимала, когда продавала - и не то что сервиз, а родовое имение - и разбирала развалины замка для постройки амбара.
- Итак, мы побеждены… - вздохнула панна Изабелла.
- Нет, дитя мое, - ответил пан Томаш, приосанившись. - Мы вскоре начнем побеждать, и, пожалуй, именно этого опасается моя сестрица и ее присные. Они так погрузились в спячку, что их возмущает каждое проявление жизненной силы, каждый мой смелый шаг, - прибавил он словно про себя.
- Твой, папа?
- Да. Они думали, что я стану просить их о помощи. Иоася охотно сделала бы меня своим поверенным. А я отказался от их милостей и сблизился с мещанством. Я приобрел среди этих людей вес, и это начинает беспокоить наших аристократов. Они думали, я отойду на второй план, а между тем видят, что я могу выдвинуться на первый.
- Ты, папа?
- Я. До сих пор я молчал, ибо не было подходящих исполнителей. Теперь я нашел человека, который понял мои идеи, и начну действовать.
- Кто же это? - спросила панна Изабелла, с изумлением глядя на отца.
- Некий Вокульский, коммерсант, железный человек. С его помощью я организую наше мещанство, создам общество по торговле с Востоком, подниму таким образом промышленность…
- Ты папа?
- И тогда посмотрим, кто окажется впереди, хотя бы при выборах в городской совет, если они будут…
Панна Изабелла слушала, широко раскрыв глаза.
- А ты уверен, папа, что человек, о котором ты говоришь, не окажется просто аферистом, авантюристом?
- Так ты его не знаешь? - спросил пан Томаш. - А ведь это один из наших поставщиков.
- Магазин я знаю, красивый, - задумчиво ответила панна Изабелла. - Есть там старый приказчик, чудак как будто, но необычайно учтивый… Ах, кажется, несколько дней назад я видела и владельца… Очень грубый человек по виду…
- Вокульский груб? - удивился пан Томаш. - Он действительно держится несколько натянуто, но весьма любезен.
Панна Изабелла тряхнула головой.
- Неприятный человек, - заметила она, оживляясь. - Теперь припоминаю… Во вторник я была в магазине, спросила его, сколько стоит веер. Надо было видеть, как он взглянул на меня!.. Ничего не ответил, только вытянул огромную красную ручищу к приказчику (довольно, знаешь ли, изящному молодому человеку) и буркнул сердито: "Пан Моравский (или Мрачевский, я уж не помню), дама спрашивает, сколько стоит веер…" Нет, неинтересного ты выбрал себе компаньона! - рассмеялась панна Изабелла.
- Человек бешеной энергии, железный человек, - возразил пан Томаш. - Все они таковы. Ты узнаешь этих людей, потому что я намерен устроить у нас несколько совещаний. Все они оригинальны, но этот оригинальнее остальных.
- Ты хочешь принимать этих господ?
- Мне нужно посоветоваться кое с кем из них. А что до наших, - прибавил он, заглянув дочери в глаза, - уверяю тебя, когда они услышат, кто у меня бывает, все как один поспешат к нам в гостиную.
В эту минуту вошла панна Флорентина и пригласила к столу. Пан Томаш подал дочери руку, и все трое перешли в столовую, где их уже ждали миска с первым и Миколай, облаченный во фрак с большим белым галстуком.
- Белла насмешила меня, - сказал пан Томаш панне Флоре, которая разливала бульон. - Представь себе, Вокульский произвел на нее впечатление грубияна. Ты его знаешь?
- Кто же сейчас не знает Вокульского, - отвечала панна Флорентина, подавая Миколаю тарелку для барина. - Конечно, изяществом он не блещет, однако производит впечатление…
- Колоды с красными лапами, - смеясь, воскликнула панна Изабелла.
- Он мне напоминает Трости, - помнишь, Белла, того полковника в Париже?
- заметил пан Томаш.
- А мне - статую торжествующего гладиатора, - мелодичным голосом прибавила панна Флорентина. - Помнишь, Белла, во Флоренции - тот, с поднятым мечом? Лицо суровое, даже дикое, но прекрасное.
- А красные руки? - спросила панна Изабелла.
- Он отморозил их в Сибири, - значительно сказала панна Флорентина.
- А что он там делал?
- Расплачивался за увлечения молодости, - сказал пан Томаш. - Это можно ему извинить.
- Ах, значит, он еще и герой!
- И миллионер, - прибавила панна Флорентина.
- И миллионер? - повторила панна Изабелла. - Я начинаю верить, что папа сделал хороший выбор, принимая его в компаньоны. Хотя…
- Хотя?.. - переспросил отец.
- Что скажет свет по поводу такого компаньона?
- Была бы сила в руках, будет и свет у ног.
Миколай как раз закончил обносить стол блюдом с жарким, когда в передней раздался звонок. Старый слуга вышел и через минуту вернулся, неся письмо на серебряном, а может, и посеребренном, подносе.
- От госпожи графини, - доложил он.
- Тебе, Белла, - сказал пан Томаш, взяв письмо. - Позволь мне проглотить за тебя эту новую пилюлю.
Он вскрыл письмо, прочитал его и со смехом передал панне Изабелле.
- Вот, - воскликнул он, - Иоася вся в этом письме. Нервы, вечно нервы!..
Панна Изабелла отодвинула тарелку и с беспокойством пробежала глазами листок бумаги. Постепенно лицо ее прояснялось.
- Послушай, Флора, - сказала она, - это любопытно. "Дорогая Белла! - пишет тетка. - Забудь, ангелочек, о моем предыдущем письме. В конце концов меня совершенно не касается твой сервиз, а когда ты будешь выходить замуж, мы найдем другой. Но я хочу, чтобы ты непременно участвовала со мной в пасхальном сборе, и именно об этом собиралась я писать, а не о сервизе. Бедные мои нервы! Если не хочешь вконец расстроить их, ты должна согласиться на мою просьбу.
Гроб господень в нашем костеле будет чудесный. Мой славный Вокульский дает фонтан, поющих искусственных птиц, музыкальную шкатулку, которая будет играть одни только серьезные пьески, и множество ковров. Гозер из своего магазина пришлет цветы, а любители устраивают концерт - орган, скрипка, виолончель и пение. Я в восторге, но, если среди всех этих чудес не будет тебя, я заболею. Значит, решено. Обнимаю тебя и целую тысячу раз.
Любящая тетка Иоанна.
P.S. Завтра мы поедем в магазин заказать тебе весенний костюм. Я умру, если ты не примешь его".
Панна Изабелла сияла. В этом письме осуществлялись все ее надежды.
- Вокульский неподражаем! - воскликнул, смеясь, пан Томаш. - Он взял Иоасю штурмом, и теперь она не только не осудит меня за такого компаньона, но даже готова оспаривать его у меня.
Миколай подал цыплят.
- Это, по-видимому, гениальный человек, - заметила панна Флорентина.
- Вокульский? Ну нет, - ответил пан Томаш. - Он человек бешеной энергии, но что касается дара комбинации - не скажу, чтоб он обладал им в высокой степени.
- Мне кажется, он дает тому доказательства.
- Все это доказывает только энергию. Дар комбинации, гениальный ум познаются в другом, ну хотя бы… в игре. Я довольно часто играю с ним в пикет, где без комбинаций и шагу ступить нельзя. И в итоге я проиграл рублей восемь - десять, а выиграл около семидесяти… хотя и не претендую на гениальность! - скромно прибавил он.
Панна Изабелла уронила вилку. Она побледнела и схватилась за голову, тихо вскрикнув:
- А!.. а!..
Отец и панна Флорентина вскочили со стульев.
- Что с тобою, Белла? - с тревогой спросил пан Томаш.
- Ничего, - отвечала она, вставая из-за стола. - Мигрень. Уже час назад я почувствовала, что начинается приступ… Ничего, папа…
Она поцеловала у него руку и ушла к себе в комнату.
- Внезапный приступ должен скоро кончиться, - сказал пан Томаш. - Иди к ней, Флора. Я ненадолго поеду в город кое с кем повидаться, но вернусь пораньше. Тем временем присмотри за нею, дорогая, прошу тебя, - говорил пан Томаш со значительной миной человека, уверенного в том, что без его распоряжений или просьб не может быть хорошо на свете.
- Сейчас я к ней пойду, пусть только здесь приберут, - отвечала панна Флорентина, для которой порядок в доме был важнее, чем чья бы то ни было головная боль.
Сумерки спустились на землю… Панна Изабелла снова одна в своем будуаре: она лежит на козетке, обеими руками закрыв глаза. Из-под волны шелка, ниспадающей на пол, выглянула узкая туфелька и полоска чулка, но этого никто не видит, и сама она об этом не думает. В эту минуту душу ее снова терзают гнев, обида и стыд. Тетка извинилась перед нею, Изабелла проведет пасхальный сбор в самом богатом костеле и получит самый изящный туалет; и при всем том она несчастлива… Она чувствует себя так, словно в шумной гостиной вдруг заметила на своем новом костюме огромное жирное пятно безобразной формы и цвета, будто она замаралась где-то на черной лестнице. Мысль об этом для нее настолько омерзительна, что рот ее наполняется слюною.
Какое ужасное положение!.. Уже месяц они берут взаймы у лакея, а последние десять дней отец достает деньги на свои карманные расходы игрой в карты. Выигрывать не стыдно, светские люди выигрывают тысячи, но ведь не на нужды первой необходимости и не у купцов же. Ах, будь это возможно, она бросилась бы к ногам отца, моля его не играть с этими людьми, по крайней мере сейчас, когда их дела так расстроены! Через несколько дней она получит деньги за свой сервиз и тогда сама даст несколько сот рублей отцу, пусть он проиграет их этому Вокульскому, пусть рассчитается с ним еще щедрее, чем она с Миколаем, возвращая ему долг.
Но удобно ли ей так поступить, да и вообще даже заговаривать об этом с отцом?
- Вокульский?.. Вокульский?.. - повторяет панна Изабелла.
Кто же он, этот Вокульский, который сегодня так внезапно предстал перед нею сразу в нескольких обличиях? Что за дела у него с теткой, с отцом?
И вот ей начинает казаться, что она уже несколько недель подряд слышит об этом человеке. Какой-то купец недавно пожертвовал две или три тысячи рублей на благотворительные цели, только она точно не знала, чем он торгует - то ли дамскими туалетами, то ли мехами. Потом еще говорили, что какой-то купец во время русско-турецкой войны нажил крупное состояние, но она прослушала кто: то ли это сапожник, у которого она заказывает обувь, то ли ее парикмахер. И только сейчас она припоминает, что купец, пожертвовавший тысячи, и купец, наживший состояние, - одно и то же лицо и что это тот самый Вокульский, который проигрывает в карты ее отцу и которого тетка, известная своей надменностью старая графиня, называет "мой славный Вокульский".
Теперь она вспоминает даже физиономию этого человека, который тогда в магазине не захотел с нею говорить и только мрачно разглядывал ее из-за огромных японских ваз. Как он смотрел на нее!
Однажды ей вздумалось зайти с панной Флорентиной, так, шалости ради, в кондитерскую выпить чашку шоколада. Они сели у окна, а на улице собралась кучка маленьких оборванцев. Дети смотрели на нее, на пирожные и шоколад с любопытством и жадностью голодных зверенышей. Так же точно смотрел на нее этот купец.