И тот же темный вопрос часто всплывал в ее сознании по отношению ко всему женскому роду. Стоило ли рождаться даже самым счастливым из них? Что касалось ее собственного существования, она уже давно решила, что ответ отрицателен, и отмахнулась от него как от решенного. Склонность к размышлениям хоть и может даровать женщине сдержанность, как это бывает с мужчинами, но при этом делает ее печальной. Она осознает, возможно, насколько безнадежно ее задание. Ведь первым шагом следует снести всю общественную систему, чтобы выстроить ее заново. К тому же сама природа противоположного пола должна претерпеть значительные изменения, прежде чем женщине будет позволено занять то, что кажется честным и подходящим ей положением. И, наконец, преодолев все другие сложности, женщина не сможет воспользоваться преимуществом этих предыдущих реформ до тех пор, пока сама не пройдет еще более сильную перемену, в которой, возможно, эфемерная сущность, в которой заключена сама истинность ее женственности, испарится без следа. Женщине никогда не преодолеть подобных проблем никакими упражнениями мысли. Их невозможно решить иначе как единственным образом. А потому Эстер Принн, чье сердце потеряло ровный и здоровый пульс, бродила без светильника по темному лабиринту сознания, то огибая непреодолимый утес, то пятясь от глубокого провала. Вокруг нее царил дикий и мрачный сценарий, где не было места ни дому, ни уюту. Иногда пугающие сомнения стремились поглотить ее душу: не лучше ли отправить Перл сразу же на Небеса, а самой отдаться на милость Вечного Правосудия.
Алая буква не справлялась со своей задачей. Впрочем, теперь, после разговора с преподобным мистером Диммсдэйлом в ночь его бдения, у нее появилась новая тема для размышлений, предложив цель, достойную любых стараний и жертв во имя ее достижения. Эстер стала свидетельницей сильнейшего страдания, с которым пытался бороться священник, еще точнее – с которым он бороться уже перестал. Она видела, что он стоит на грани помешательства, если уже не перешагнул ее. И невозможно было сомневаться в том, что какими бы мучительными ни были страдания от тайных угрызений совести, куда смертоноснее будет яд, которым неизменно окажется рука, предложившая их облегчить. Тайный враг постоянно находился радом с ним, притворяясь помощником и другом и владея всеми возможностями играть на чувствительных струнах самой природы мистера Диммсдэйла. Эстер не могла не задаваться вопросом, чего же изначально не хватило с ее стороны – правдивости, смелости, верности, – что она позволила священнику очутиться в настолько бедственном положении, с таким количеством зла, которое требовалось вынести, и без малейшей надежды на облегчение. Единственное ее оправдание заключалось в том, что она не видела лучшего способа спасти его от разрушения еще большего, чем ее собственное, нежели поддаться плану маскировки Роджера Чиллингворса. Поддавшись тому импульсу, она приняла решение и сделала выбор, который теперь казался ей куда худшей альтернативой иному исходу. Эстер переполняла решимость искупить свою ошибку, насколько это еще возможно. Закаленная годами тяжелого и мрачного испытания, она уже не чувствовала себя неспособной противостоять Роджеру Чиллингворсу, как было в ту ночь, когда, униженная грехом и почти обезумевшая от нового еще для нее унижения, они говорили в тюремной камере. С тех пор она сумела подняться над собой. Старик же, напротив, опустил себя до ее уровня, если не ниже, под грузом мести, которую задумал.
Иными словами, Эстер Принн решилась встретиться с бывшим мужем и сделать все, что в ее силах, чтобы спасти жертву, в которую он столь очевидно запустил свои когти. Возможности долго искать не пришлось. Однажды днем, прогуливаясь с Перл по отдаленной части полуострова, она заметила старого лекаря с корзиной в одной руке и посохом в другой; тот горбился, пытаясь отыскать на земле растения и корни для своих медицинских декоктов.
14
Эстер и лекарь
Эстер отправила маленькую Перл побегать у кромки воды и поиграть с ракушками и спутанными водорослями, пока сама она немного поговорит с вон тем собирателем растений. Девочка улетела, как птичка, сверкая босыми пятками над мокрым морским песком. То здесь, то там она останавливалась и с любопытством заглядывала в озерца, оставленные отливом. Для Перл они служили зеркалом, в котором девочка могла увидеть свое лицо. Отражение смотрело на нее из озерца, темные кудряшки блестели на его висках, эльфийская улыбка светилась в глазах – образ маленькой девочки, которую Перл, за неимением других товарищей по играм, приглашала взяться за руки и побежать наперегонки. Но образ девочки, в свою очередь, приглашал ее к тому же, словно говоря: "Тут местечко получше, иди же ты ко мне в озеро". И Перл, заходя по колено в воду, смотрела на свои белые ножки на дне, а над глубиной ей мерцала искаженная рябью улыбка, танцующая на поверхности потревоженной воды.
А в это время ее мать подошла к лекарю:
– Я хотела бы поговорить с тобой, – сказала она, – на тему, которая во многом нас касается.
– Аха! Неужто у миссис Эстер появилась пара слов для старого Роджера Чиллингворса? – ответил он, распрямляя согбенную спину. – Сердечно рад! Я со всех сторон слышу о вас хорошие отзывы! Не позднее чем вчера вечером мировой судья, мудрый и благочестивый человек, обсуждал ваши дела, миссис Эстер, и шепнул мне, что вопрос относительно вас уже поднимался в совете. Обсуждалось, стоит ли или нет, с точки зрения общего блага, снять вот ту алую букву с вашего платья. Жизнью клянусь, Эстер, я уверял почтенного судью, что это можно сделать немедленно.
– Не городским судьям решать судьбу этого знака, – спокойно ответила Эстер. – Будь я достойна избавления от него, буква сама по себе отвалилась бы или же превратилась в нечто, говорящее об ином содержании.
– Ну, что ж, носите ее, раз она вам так нравится, – ответил он. – Женщине позволено следовать собственному разумению, когда дело касается украшений ее персоны. Буква прекрасно вышита и так смело смотрится на вашей груди!
Все это время Эстер неотрывно смотрела на старика и была шокирована, равно как и поражена тем, какая перемена произошла с ним за минувшие семь лет. Дело было не в том, что он постарел, пусть даже следы проходящей жизни избороздили его лицо, он выглядел неплохо для своего возраста, и, похоже, сохранил свою проницательность и живость. Но прошлый образ мудрого и образованного человека, спокойного и тихого, каким она его отлично помнила, полностью исчез, сменившись жадным, ищущим, почти яростным, но при этом тщательно сдерживаемым выражением. Похоже, он сознательно желал и стремился скрыть это выражение улыбкой, но последняя выдавала его фальшивость и озаряла лицо старика таким сарказмом, что была видна вся чернота его души за ней. Время от времени в его глазах появлялся алый блеск, словно душа старика была в огне, сумрачно тлевшем в его груди, пока какой-нибудь обычный порыв страсти не раздувал угли в мимолетное пламя. Это он пытался подавить как можно быстрее и делал вид, что ничего не происхдит.
Иными словами, старый Роджер Чиллингворс был потрясающим доказательством человеческой способности превращаться в дьявола, стоит человеку пожелать на длительный период времени заняться дьявольскими делами. Этот несчастный претерпел подобное превращение, посвятив семь лет своей жизни постоянному изучению сердца, полного муки, и получению удовольствия от того, что подливал масла в огонь тех самых пыток, которые после со злорадством анализировал.
Алая буква горела на груди Эстер Принн. Перед ней была очередная руина, ответственность за которую частично лежала на ней.
– Что такого вы увидели в моем лице, – спросил врач, – что так неустанно за ним наблюдаете?
– Нечто, что могла бы оплакать, будь во мне для того достаточно горькие слезы, – ответила она. – Но не будем обращать на это внимания! Я хочу поговорить с тобой о другом несчастном человеке.
– А что же с ним? – с готовностью воскликнул Роджер Чиллингворс, словно ему нравилась эта тема и он был рад возможности обсудить ее с единственной, кому он мог довериться. – Не стану кривить душой, миссис Эстер, так вышло, что именно сейчас меня занимают мысли об упомянутом джентльмене. А потому говорите свободно, и я отвечу.
– Когда мы в последний раз говорили, – сказала Эстер, – семь лет назад, ты радовался тому, что вырвал у меня обещание хранить в тайне наши прошлые с тобой отношения. Поскольку жизнь и доброе имя того человека были в твоих руках, я не видела иного выхода, кроме как молчать в соответствии с твоим требованием. Не без тяжелых предчувствий связала я себя этим словом, поскольку, отрезанная от всех долгов перед иными людьми, я сохранила свой долг перед ним и что-то шептало мне, что я предаю его, соглашаясь хранить твой секрет. С тех пор у него нет никого ближе тебя. Ты следишь за каждым его шагом. Ты всегда рядом с ним, во сне и в бодрствовании. Ты знаешь его мысли. Ты роешься в его сердце и терзаешь его! Ты вцепился в его жизнь и заставляешь ежедневно умирать, не давая облегчения, а он все же тебя не знает. Позволив подобное, я совершенно очевидно предала единственного человека, которому мне дана была сила быть верной!
– А какой у тебя был выбор? – спросил Роджер Чиллингворс. – Стоит мне указать на него пальцем, и его прямо с кафедры стащат в тюрьму, а затем, вероятно, на виселицу!
– Возможно, так было бы лучше! – ответила Эстер Принн.
– Какое зло причинил я этому человеку? – вновь спросил Роджер Чиллингворс. – Говорю тебе, Эстер Принн, ни один монарх за самую высокую цену не получил бы лучшего лечения и заботы, что я трачу на этого жалкого пастора! Без моей помощи жизнь мучительно догорела бы в нем дотла в первые же два года после преступления, совершенного вами вместе! Поскольку, Эстер, духу его не хватает силы бороться, как ты, под бременем алой буквы. О, я могу раскрыть изрядный секрет! Но хватит. Все свое искусство я трачу на него. То, что он еще дышит и ползает по земле, – лишь только моя заслуга!
– Уж лучше ему было бы умереть на месте! – сказала Эстер Принн.
– Да, женщина, твои слова правдивы! – воскликнул старый Роджер Чиллингворс, позволяя пламени своего сердца достигнуть глаз. – Лучше бы он умер на месте! Никогда еще смертный не страдал так, как страдает он. И все, все это на глазах у злейшего его врага! Он осознавал мое присутствие. Он чувствовал влияние, что вечно нависает над ним, как проклятие. Он знал, благодаря какому-то духовному чутью, – поскольку Создатель никогда не сотворял второго настолько же чувствительного существа, – он знал, что дружественная рука дергает струны его сердца и что внимательный взгляд искал в нем только злое и нашел. Но он не знал, что взгляд тот и рука принадлежали мне! Предрассудки, свойственные его собратьям, заставили его думать, что он отдан Врагу рода людского, что Дьявол пытает его кошмарами и отчаянными мыслями, жалит раскаянием и отчаянной жаждой прощения и заставляет предвкушать то, что ждет его по ту сторону могилы. Но то была постоянная тень моего присутствия, близость человека, в котором он горше всего ошибался и который мог существовать, лишь постоянно подпитывая себя ядом этой прямой мести! Да, воистину он не ошибся, Дьявол стоял с ним бок о бок. Смертный, что однажды обладал человеческим сердцем, стал его персональным адским мучителем!
Несчастный лекарь, выкрикивая эти слова, поднял руки с выражением ужаса, словно увидел, как некий пугающий образ, который он не мог опознать, замещает собой его отражение в зеркале. То был один из тех моментов, что иногда случаются лишь единожды за долгие годы, когда моральный облик человека во всей полноте доступен его рассудку. Вполне вероятно, он никогда еще не видел себя в свете, в котором увидел в тот миг.
– Разве ты недостаточно его мучил? – спросила Эстер, заметив выражение его лица. – Разве он не заплатил за свои грехи?
– Нет, нет! Он только увеличил долг! – ответил врач, и, когда продолжил, облик его потерял свое яростное выражение, оно сменилось печалью. – Помнишь ли ты, Эстер, каким я был девять лет назад? Даже тогда я вступил в осеннюю пору жизни, и осень та не была ранней. Но вся моя жизнь состояла из честных, посвященных учению, продуманных, тихих лет, что преданно служили увеличению моих знаний и столь же искренне, хоть одно и проистекает из другого, я служил улучшению людского блага. Не было жизни более мирной и невинной, чем моя, и мало кто добился столь многого. Разве ты не помнишь меня? Разве я не был, – хоть ты и считала меня холодным человеком, который думает о других, мало заботясь о себе, – добрым, искренним, честным и постоянным, пусть и лишенным тепла в привязанности? Разве я не был таким?
– Ты был и намного большим, – произнесла Эстер.
– И во что же я превратился? – требовательно спросил он, глядя ей в лицо и позволяя сокрытому в нем злу в полной мере проступить в его чертах. – Я уже сказал тебе, кто я, я дьявол! И кто меня таким сделал?
– Это была я, – Эстер содрогнулась. – Я и никто иной. Так почему же ты не отомстил за это мне?
– Я оставил тебя алой букве, – ответил Роджер Чиллингворс. – Если уж она не отомстила за меня, то на большее я не способен.
Он с улыбкой коснулся пальцем ее метки.
– Она отомстила, – подтвердила Эстер Принн.
– Как я и полагал, – заметил лекарь. – И теперь что ты сделаешь со мной из-за этого человека?
– Я должна раскрыть твой секрет, – твердо откликнулась Эстер. – Он должен узнать твою истинную суть. И мне не ведомо, каков будет итог. Но старый долг доверия между мной и тем, кому я стала несчастьем и разрушением, должен быть наконец выплачен. До сих пор во всем, что касается сохранения его честного имени и земного положения, возможно, даже его жизни, он находится в моих руках. И я не могу – я, кого алая буква заставила познать истину, пусть даже истину раскаленного клейма, что входит в душу, – я не могу позволить ему жить в подобной жуткой пустоте, я буду умолять о милости. Делай с ним, что пожелаешь! Ни его, ни меня, ни нас не ждет ничего хорошего. И не узнать добра нашей маленькой Перл. Нет пути, что вывел бы нас из этого жуткого лабиринта.
– Женщина, я почти могу тебя пожалеть, – сказал Роджер Чиллингворс, не в силах сдержать восхищения, поскольку в выраженном ей отчаянии сквозило почти величие. – В тебе заключены великие компоненты. Возможно, повстречай ты раньше лучшую любовь, чем моя, этого зла не случилось бы. Я жалею тебя, поскольку в тебе пропало великое благо природы.
– И я тебя, – ответила Эстер Принн. – За ненависть, превратившую мудрого и честного человека в дьявола! Не можешь ли ты очиститься и снова стать человеком? Если не ради него, то вдвое больше ради себя самого! Прости и оставь дальнейшее наказание на волю Силы, что владеет им! Я сказала, что сейчас не может быть доброго исхода ни для него, ни для тебя, ни для меня, мы вместе бродим по мрачному лабиринту зла, спотыкаясь на каждом шагу о вину, которой сами же усыпали свой путь. Но это не так! Может быть добрый исход для тебя и только для тебя, поскольку тебе причинили сильнейшее зло, но ты можешь пожелать его простить! Неужели ты не воспользуешься этой единственной привилегией? Неужели откажешься от бесценной милости?
– Замолчи, Эстер… Замолчи! – с мрачным упрямством ответил старик. – Не мне вас прощать. Я не обладаю той силой, которую ты мне приписываешь. Моя старая вера, давно забытая, возвращается и объясняет мне все, что мы делаем, и все, от чего страдаем. Первый раз сбившись с пути, ты посеяла семя зла, но с тех пор все было лишь темной неизбежностью. Вы, причинившие мне зло, не согрешили, лишь поддались определенной и типичной иллюзии, да и я не похож на дьявола, вершащего дьявольские дела. Все это наша судьба. Так пусть же темный цветок распустится, как предначертано! А теперь иди, куда хочешь, и говори, о чем пожелаешь, с упомянутым человеком.
Он махнул рукой и снова вернулся к собиранию растений.
15
Эстер и Перл
Итак, Роджер Чиллингворс – деформированная старая фигура с лицом, преследовавшим людей в воспоминаниях дольше, чем им бы того хотелось, – отошел от Эстер Принн и поковылял дальше, низко склоняясь над землей. Тут и там он срывал какое-нибудь растение или выдергивал корень и складывал их в корзину, висевшую на его руке. Серая борода его почти касалась земли, когда он шел. Эстер еще немного посмотрела ему вслед, с почти фантастическим любопытством пытаясь заметить, не вянут ли под его ногами нежные травы ранней весны, желтея и съеживаясь в окружении прочей радостной зелени. Она размышляла, что за растения старик так старательно собирает. И не ответит ли ему земля, пробужденная к злому делу его горящим взором, отравленными листьями видов, доселе неизвестных, что вырастут прямо под его пальцами? Или его цели будет достаточно уже выросших трав, которые от его прикосновений превратятся в нечто вредоносное и пагубное? А солнце, так ярко светящее всем остальным, действительно ли касается его своими лучами? Или же, как сейчас ей казалось, его фигура окутана кругом странной тени, которая двигается вместе с ним, куда бы он ни пошел? Да и куда он шагал? Не нырнет ли он внезапно под землю, оставив сожженную и дымящуюся точку, в которой с течением времени можно будет увидеть ядовитый паслен, кизил, черную белену и любые иные отравленные побеги, свойственные местному климату, распустившиеся с отвратительной пышностью? Или он расправит крылья летучей мыши и улетит прочь, становясь тем уродливее, чем выше поднимается к небесам?
– Будь то грех или нет, – горько сказала Эстер Принн, все еще глядя ему вслед, – я ненавижу этого человека!
Она укоряла себя за это чувство, но справиться или умерить его не могла. В попытках совладать с этим чувством она думала о давно минувших днях на далекой земле, когда по вечерам он выходил из уединения своего кабинета и садился у их камина, озаренный языками пламени и ее почтительной улыбкой. Он говорил, что нуждается в свете ее улыбки, чтобы прогнать холод, проникавший в сердце ученого от долгих часов одиночества среди книг. Подобные сцены раньше казались ей счастьем, но теперь, глядя на них сквозь призму своей последующей жизни, она переживала одни из самых отвратительных воспоминаний. Она поражалась, как подобное вообще могло быть! Она изумлялась тому, как ее сумели заставить выйти за него замуж! Она считала своим преступлением, достойным сильнейшего раскаяния, что когда-то выдерживала и отвечала взаимностью на едва теплые прикосновения его руки, и чувствовала, как улыбка на ее губах и во взгляде смешивается и сливается с его собственной. И худшим проступком Роджера Чиллингворса, худшим, чем все, что затем произошло с ним, было то, что, когда ее сердце не ведало лучшего, он убедил ее, что рядом с ним она счастлива.
– Да, я его ненавижу! – повторила Эстер еще горше, чем раньше. – Он предал меня! Он причинил мне больше зла, чем я ему!