- Мамаша Воке получает два очка, - сказал Вотрен.
- Обратил ли кто-нибудь утром внимание на туман? - спросил служащий.
- Это был туман неистовый и беспримерный, - ответил Бьяншон, - туман зловещий, унылый, жестокий, удушливый, туман в духе Горио.
- Гориорама, - вставил художник, - потому что в нем не было видно ни зги.
- Эй, милорд Горио, о вашей милости говорят.
Папаша Горио, сидевший на самом конце стола, у двери, через которую вносили кушанья, поднял голову, взял из-под салфетки кусок хлеба и по старой купеческой привычке, дававшей себя порой знать, стал обнюхивать его.
- Чего это вы? По-вашему, хлеб не хорош, что ли? - язвительно крикнула ему госпожа Воке, заглушая шум ложек, тарелок и голосов.
- Напротив, сударыня, он выпечен из этампской муки первого сорта.
- А почему вы это определили? - спросил Эжен.
- По белизне, по вкусу.
- А вкус у вас в носу, раз вы нюхаете хлеб, - сказала госпожа Воке. - Вы стали так бережливы, что, наконец, изловчитесь питаться одним запахом: кухни.
- Возьмите тогда патент на изобретение, - крикнул музейный служащий, - разбогатеете.
- Полноте, папаша Горио делает это, чтобы доказать, что был макаронщиком, - сказал художник.
- Значит, ваш нос заменяет реторту? - опять спросил музейный служащий.
- Ре… что? - подхватил Бьяншон.
- Ре-шето.
- Ре-бро.
- Ре-вень.
- Ре-мень.
- Ре-дис.
- Ре-миз.
- Ре-зонанс.
- Ре-верано.
Эти восемь ответов раздались со всех концов столовой, следуя один за другим с быстротой беглого огня, и вызвали дружный смех, тем более что бедный папаша Горио смотрел на сотрапезников с придурковатым видом, как будто силясь понять незнакомый язык.
- Ре..? - спросил он Вотрена, занимавшего место рядом с ним.
- Ре-тирад, старина! - сказал Вотрен, хлопнув папашу Горио по макушке и нахлобучив ему шляпу на самые глаза.
Бедный старик, ошеломленный этим внезапным нападением, минуту оставался неподвижным. Кристоф унес тарелку бедняги, думая, что тот кончил суп; поэтому, когда папаша Горио, приподняв шляпу, взялся за ложку, он ударил ею по столу. Все расхохотались.
- Это глупая шутка, сударь, - сказал старик, - и если вы позволите себе еще раз что-нибудь подобное…
- Что будет тогда, папаша? - перебил его Вотрен.
- Когда-нибудь вы жестоко поплатитесь за это.
- В преисподней, не правда ли? - сказал художник. - В том темном уголке, куда ставят напроказивших детей?
- А вы что же не кушаете, мадемуазель? - обратился Вотрен к Викторине. - Значит, папа оказался несговорчивым?
- Ужасный человек, - сказала госпожа Кутюр.
- Надо научить его уму-разуму, - промолвил Вотрен.
- Но мадемуазель могла бы предъявить иск о возвращении платы за содержание, - сказал Растиньяк, сидевший близ Бьяншона, - раз она ничего не кушает. Посмотрите-ка, посмотрите, как воззрился папаша Горио на мадемуазель Викторину.
Старик, забыв о еде, пристально смотрел на несчастную девушку; выражение неподдельного горя застыло на ее лице - горе дочери, отвергаемой любимым отцом.
- Мы ошиблись, дружище, относительно папаши Горио, - шепнул Эжен. - Он не идиот и не бесчувственный человек. Исследуй его по системе Галля и скажи мне свое мнение. Сегодня ночью я видел, как он плющил, словно воск, позолоченное блюдо, и на лице его заметны были не совсем обычные чувства. В его жизни есть какая-то тайна, и я постараюсь ее разгадать. Ты напрасно смеешься, Бьяншон, я не шучу.
- Этот человек представляет интерес для медицины, согласен, - сказал Бьяншон. - Я могу вскрыть его, коли ему будет угодно.
- Нет, пощупай ему голову.
- А, может быть, его глупость заразительна!
На следующий день Растиньяк оделся франтом и около трех часов пошел к госпоже де Ресто, легкомысленно предаваясь дорогой безумным мечтам, которые делают жизнь молодых людей полной чудесных, волнующих переживаний: они не считаются тогда ни с препятствиями, ни с опасностями, видят во всем успех, одной лишь игрой воображения придают поэтичность своему существованию, горюют и печалятся, когда рушатся проекты, существовавшие лишь в области их необузданных желаний; не будь они так неопытны и робки - общественный порядок стал бы невозможным. Эжен шагал, принимая всевозможные предосторожности, чтобы не запачкаться, и в то же время обдумывал, что сказать госпоже де Ресто, запасался остроумием, сочинял удачные ответы в воображаемом разговоре, готовил остроты, фразы в духе Талейрана, предполагая стечение обстоятельств, благоприятное объяснению, на котором он строил свое будущее. Студент все-таки выпачкался в грязи и принужден был почистить сапоги и платье в Пале-Рояле.
"Если бы я был богат, - подумал Эжен, разменивая монету в сто су, захваченную на всякий случай, - я поехал бы в экипаже и мог бы поразмыслить на досуге".
Наконец, он пришел на улицу Эльдер и спросил графиню де Ресто. С холодным бешенством человека, уверенного, что со временем его ждет триумф, встретил он презрительные взгляды слуг, видевших, как он шел пешком по двору, и не слыхавших стука экипажа. Эти взгляды особенно задели его за живое, потому что он и без того понял уже свое ничтожество, войдя во двор, где била копытом прекрасная лошадь, в богатой сбруе, запряженная в один из тех щегольских кабриолетов, которые выставляют напоказ роскошь расточительной жизни и выдают привычку ко всем парижским утехам. Эжен погрузился в уныние. Ящички его мозга, казавшиеся ему полными остроумия, захлопнулись; он вдруг поглупел. В ожидании ответа графини, которой лакей пошел доложить о визитере, он стоял у окна передней, заложив нога за ногу и облокотясь на шпингалет, и рассеянно смотрел во двор. Ему казалось, что время тянется медленно, и он ушел бы, если бы не был наделен тем южным упорством, которое творит чудеса, когда идет напролом.
- Барыня в будуаре и очень заняты, сударь, - сказал лакей, - они мне не ответили; не угодно ли вам пройти в гостиную; там уже есть один посетитель.
Дивясь страшной власти этого люда, умеющего одним словом выразить свое мнение о господах или осудить их, Растиньяк развязно отворил дверь, откуда вышел лакей; студент желал, несомненно, показать этой наглой челяди, что расположение комнат ему известно; но он весьма опрометчиво попал в комнату, где находились лампы, буфеты, аппарат для нагревания купальных полотенец; из нее был выход в темный коридор и на потайную лестницу. В передней послышался приглушенный смех, окончательно смутивший Эжена.
- Гостиная там, сударь, - сказал лакей с той притворной почтительностью, которая кажется, в свою очередь, издевательством.
Эжен бросился назад так стремительно, что натолкнулся на ванну, в которую едва не упала его шляпа, к счастью, подхваченная им. В эту минуту в конце длинного коридора, освещенного маленькой лампочкой, отворилась дверь, и Растиньяк услышал одновременно голос госпожи де Ресто, голос папаши Горио и звук поцелуя. Вслед за лакеем он прошел через столовую в первую гостиную и остановился там у окна, заметив, что оно выходит во двор. Ему хотелось убедиться, действительно ли это тот самый папаша Горио. Сердце его страшно билось, ему вспоминались ужасные рассуждения Вотрена. Лакей ждал Эжена у двери гостиной, но оттуда вдруг вышел элегантный молодой человек и сказал нетерпеливым тоном:
- Я ухожу, Морис. Скажите графине, что я прождал ее больше получаса.
Этот нахал, несомненно имевший какое-то право быть таковым, направился, напевая итальянскую арию, к окну, где стоял Эжен; ему хотелось и заглянуть в лицо студента и посмотреть во двор.
- Не угодно ли вам подождать минуту, ваше сиятельство, барыня освободилась, - сказал Морис, возвращаясь в переднюю.
В это мгновение папаша Горио спустился по потайной лестнице во двор и очутился у самых ворот. Старик вытащил зонтик и собирался раскрыть его, не обратив внимания, что ворота отворены, чтобы пропустить тильбюри, которым правил молодой человек с орденом. Папаша Горио едва успел отскочить назад; его чуть не раздавили. Конь, испугавшись зонтика, шарахнулся и помчался к подъезду. Молодой человек сердито обернулся, взглянул на папашу Горио и, прежде чем тот вышел, поклонился ему, своим поклоном подчеркивая вынужденное уважение, выказываемое ростовщикам, в которых нуждаются, или деланное почтение к человеку с подмоченной репутацией, вызывающее после краску стыда. Папаша Горио ответил добродушным дружеским кивком. Все это произошло с быстротой молнии. Поглощенный своими наблюдениями, Эжен не замечал, что он не один. Вдруг послышался голос графини.
- Вы собираетесь уходить, Максим? - сказала она с упреком и с легкой досадой в голосе.
Графиня не обратила внимания на появление тильбюри. Растиньяк круто повернулся и увидел графиню, кокетливо одетую в белый кашемировый пеньюар с розовыми бантами, причесанную небрежно, как все парижанки утром. Она благоухала, она, несомненно, только что приняла ванну; как бы смягченная красота ее казалась еще более томной, ее глаза были влажны. Молодые люди подмечают все: они мысленно вбирают очарование, излучаемое женщиной, подобно тому, как растение вбирает из воздуха нужные ему вещества. Эжену не надо было касаться рук этой женщины, чтобы ощутить их свежесть. Он видел сквозь кашемир розовые тона ее груди - пеньюар, приоткрываясь, обнажал ее, - и Эжен останавливал здесь свой взор. Графиня не нуждалась в корсете: одного пояса было достаточно, чтобы обрисовать ее гибкий стан; шея ее призывала к любви; ножки в туфельках были изящны. Максим взял ее руку, чтобы поцеловать, и только тогда Эжен заметил Максима, а графиня - Эжена.
- А! Это вы, господин де Растиньяк! Я очень рада вас видеть, - сказала она таким тоном, который догадливые люди умеют понимать.
Максим смотрел то на Эжена, то на графиню достаточно выразительно, чтобы заставить непрошеного гостя убраться.
"Дорогая моя, надеюсь, ты выставишь этого дурачка за дверь!" Такой фразой можно было ясно и понятно истолковать взгляды заносчивого молодого человека, которого графиня. Анастази называла Максимом и за лицом которого она наблюдала с выражением покорности, выдающим все тайны женщины, хотя она сама того и не подозревает.
Растиньяк почувствовал жгучую ненависть к этому молодому человеку. Прежде всего белокурые и хорошо завитые волосы Максима показали ему, насколько ужасны были его собственные; затем сапоги Максима были из тонкой кожи и чисты, тогда как сапоги Эжена, несмотря на предосторожности, принятые им дорогой, покрылись легким слоем грязи; наконец, на Максиме был сюртук, изящно облегавший его стан и делавший его похожим на красивую женщину, тогда как Эжен и среди дня явился во фраке. Сообразительное дитя Шаранты сразу постигло, какое превосходство давал костюм этому денди, тонкому, высокому, с ясными глазами, с бледным лицом, одному из людей, способных пустить сирот по миру. Не дожидаясь ответа Эжена, госпожа де Ресто порхнула в другую гостиную, и развевавшиеся полы ее пеньюара то разлетались, то опускались, как крылья мотылька; Максим последовал за ней. Взбешенный Эжен направился вслед за Максимом и графиней. Таким образом, все трое очутились лицом к лицу около камина, в большой гостиной. Студент хорошо знал, что мешает ненавистному Максиму, но хотел досадить денди, даже рискуя навлечь на себя неудовольствие госпожи де Ресто. Вспомнив, что он уже видел этого молодого человека на балу у госпожи де Босеан, Эжен сообразил вдруг, кем был Максим для госпожи де Ресто, и с тем юношеским задором, который ведет и к большим промахам и к большим успехам, сказал себе: "Вот мой соперник; хочу восторжествовать над ним!"
Безрассудный! Он не знал, что граф Максим де Трайль позволял оскорблять себя, стрелял первым и убивал, противника. Эжен был искусный охотник, но он еще не сшибал в тире двадцать кукол из двадцати двух.
Молодой граф бросился в глубокое кресло у камина, взял щипцы и принялся мешать угли с таким раздражением, с таким неистовством, что прекрасное лицо Анастази внезапно омрачилось. Молодая женщина повернулась к Эжену и бросила на него холодный, вопросительный взгляд, так красноречиво говоривший: "Почему вы не уходите?", что воспитанный человек тотчас же нашел бы благовидный предлог, чтобы ретироваться.
Эжен изобразил на лице удовольствие и сказал:
- Сударыня, я не откладывал визита, чтобы…
Он остановился, не докончив фразы. Отворилась дверь. Внезапно появился господин, правивший тильбюри; он был без шляпы; не здороваясь с графиней, озабоченно оглядел он Эжена и протянул руку Максиму, сказав: "Здравствуйте", с дружеским выражением, крайне изумившим Эжена. Молодые провинциалы не ведают, как приятна жизнь втроем.
- Господин де Ресто, - промолвила графиня, указывая студенту на мужа.
Эжен низко поклонился.
- Господин де Растиньяк, - продолжала она, представляя Эжена графу де Ресто, - родственник виконтессы де Босеан по линии Марсильяков, которого я имела удовольствие встретить у нее на последнем балу.
Родственник виконтессы де Босеан по линии Марсильяков! Слова эти, произнесенные графиней почти напыщенно, вследствие особой гордости, которую испытывает хозяйка дома, когда может доказать, что принимает у себя лишь людей высшего круга, произвели магическое действие: куда девался сдержанно-церемонный вид графа! Он поклонился студенту.
- Чрезвычайно рад, сударь, познакомиться с вами. Даже граф Максим де Трайль тревожно взглянул на Эжена; наглая заносчивость мгновенно с него спала. Могущественное вмешательство имени, словно удар волшебного жезла, открыло все ящички в мозгу южанина и вернуло ему припасенное остроумие. Атмосфера высшего парижского общества, доселе бывшая для него потемками, вдруг озарилась светом. Мысли его унеслись далеко от дома Воке, от папаши Горио.
- Я думал, что род Марсильяков угас, - сказал граф де Ресто Эжену.
- Да, сударь, - ответил тот. - Мой двоюродный дед, кавалер де Растиньяк, женился на наследнице рода Марсильяков; У него была только дочь, вышедшая замуж за маршала де Кларембо, деда матери госпожи де Босеан. Мы - младшая ветвь, ветвь, еще более обедневшая, так как мой дед, вице-адмирал, потерял все состояние на службе королю. Революционное правительство не захотело признать наших долговых претензий при ликвидации Ост-Индской компании.
- Не командовал ли ваш дед "Мстителем" до 1789 года?
- Да, командовал.
- Значит, он был знаком с моим дедом, командиром "Варвика".
Максим поглядел на госпожу де Ресто и слегка пожал плечами, как бы говоря: "Если они заведут разговор о флоте, то мы погибли". Анастази поняла взгляд господина де Трайля. С удивительным самообладанием, присущим женщинам, она сказала, улыбаясь:
- Подите сюда, Максим, у меня есть к вам просьба. Господа, мы предоставим вам плавать вместе на "Варвике" и на "Мстителе".
Она встала, сделала Максиму знак, исполненный насмешливого лукавства, и тот направился вместе с ней к будуару. Не успела эта морганатическая чета - меткое немецкое выражение, не имеющее равнозначащего на французском языке, - дойти до двери, как граф прервал беседу с Эженом.
- Анастази! Не уходите же, дорогая! - воскликнул он с раздражением. - Вы ведь знаете, что…
- Сейчас, сейчас, я на минутку, - перебила она его, - мне надо дать Максиму маленькое поручение.
Вскоре она вернулась. Подобно всем женщинам, принужденным следить за настроением мужа, чтобы иметь возможность вести себя как вздумается, умеющим угадывать, до какого предела можно идти, не теряя драгоценного доверия, в мелочах всегда считаясь с мужем, графиня убедилась по интонациям голоса графа, что оставаться в будуаре было бы весьма небезопасно. Этой помехой она была обязана Эжену. Поэтому графиня, с выражением величайшей досады, указала на студента Максиму, который весьма насмешливо сказал, обращаясь к графу, к его жене и Эжену:
- Ну, вы заняты важными делами, я не хочу вам мешать. Прощайте! - И исчез.
- Не уходите, Максим! - крикнул граф.
- Приходите обедать, - сказала графиня и, еще раз покинув Эжена и графа, пошла вслед за Максимом в первую гостиную, где они задержались, полагая, что де Ресто успеет тем временем выпроводить Эжена.
Растиньяк слышал то их хохот, то разговор, перемежавшийся паузами, но коварный студент острил с господином де Ресто, льстил ему или вовлекал в спор, чтобы дождаться графини и выяснить ее отношения с папашей Горио. Эта женщина, очевидно, влюблена в Максима, эта женщина, державшая в подчинении мужа и бывшая в тайной связи со старым макаронщиком, казалась студенту существом таинственным. Он хотел проникнуть в тайну, надеясь стать, таким образом, неограниченным властелином этой типичнейшей парижанки.
- Анастази! - опять позвал граф жену.
- Ну, бедный мой Максим, ничего не поделаешь, - сказала она молодому человеку. - До вечера…
- Надеюсь, Нази, - шепнул он ей на ухо, - что вы выставите этого юнца; когда ваш пеньюар приоткрывался, глаза его загорались, как угли. Чего доброго, он станет объясняться вам в любви, компрометировать вас, и мне придется его пристрелить.
- Вы с ума сошли, Максим! - сказала она. - Наоборот, эти студентики - превосходные громоотводы. Я, разумеется, постараюсь восстановить против него Ресто.
Максим расхохотался и вышел, графиня последовала за ним и стала у окна, наблюдая, как он садится в экипаж и горячит коня, взмахивая бичом. Она вернулась только после того, как затворились ворота.
- Какое совпадение, моя дорогая, - крикнул ей граф, когда она вошла, - поместье, где живут родные господина де Растиньяка, находится недалеко от Вартейля, на Шаранте. Наши деды были знакомы.
- Очень рада, что у нас есть общие знакомые, - промолвила графиня рассеянно.
- Больше, чем вы думаете, - сказал Эжен, понизив голос.
- Каким образом? - спросила она с живостью.
- Да я только что видел, - продолжал студент, - как от вас вышел господин, с которым я живу дверь в дверь в одном и том же пансионе, папаша Горио.
Услышав эту фамилию, с прибавлением "папаша", граф, помешивавший в камине головешки, уронил щипцы в огонь, словно обжегшись, и встал.
- Сударь, вы могли бы сказать: господин Горио!
Графиня сначала побледнела, видя досаду мужа, затем покраснела; она была крайне смущена. Потом она ответила с напускной непринужденностью, стараясь придать голосу естественное выражение:
- Никого другого мы не любим больше, чем… Она не докончила фразы, посмотрела на фортепиано, как будто ей пришла в голову какая-то фантазия, и сказала:
- Вы любите музыку, сударь?
- Очень, - ответил Эжен, краснея и дурея от смутной мысли, что он ляпнул что-то весьма несуразное.
- Вы поете? - воскликнула она, уходя к фортепиано и стремительно пробегая по всем клавишам, от нижнего до и до верхнего фа. - Р-р-р-ра!
- Нет, сударыня.
Граф де Ресто расхаживал взад и вперед.
- Жаль, вы лишены сильного оружия для завоевания успеха. Ca-a-ro, ca-a-ro, ca-a-a-aro, non du-bi-ta-rе, - запела графиня.