Этот старичок, крепкий и коренастый, всегда был, как говорится, одет с иголочки: черные шелковые чулки, панталоны из пудесуа, белый пикейный жилет, ослепительно белая сорочка, василькового цвета фрак, лиловые шелковые перчатки, золотые пряжки на башмаках и панталонах, наконец чуть припудренные волосы, и перехваченная черной лентой косица. Его лицо привлекало к себе внимание благодаря необыкновенно густым, кустистым бровям, под которыми искрились серые глазки, и совершенно квадратному носу, толстому и длинному, придававшему ему облик бывшего пребендария. И лицо это не обманывало. Папаша Кардо действительно принадлежал к породе тех игривых Жеронтов, которые в романах и комедиях XVIII века заменяли Тюркарэ, а теперь с каждым днем встречаются все реже. Кардо обращался к женщинам не иначе как: "Прелестница!" Он отвозил домой в экипаже тех из них, которые оставались без покровителя, с чисто рыцарской галантностью отдавая себя, как он говорил, "в их распоряжение". Несмотря на внешнее спокойствие, на убеленное сединами чело, он проводил старость в погоне за наслаждениями. В обществе мужчин он смело проповедовал эпикурейство и позволял себе весьма рискованные вольности. Он не возмущался тем, что его зять начал ухаживать за очаровательной актрисой Корали, ибо сам содержал мадемуазель Флорентину, прима-балерину театра Гетэ. Но ни на его семье, ни на его поведении эти взгляды и образ жизни не отражались. Старик Кардо, вежливый и сдержанный, считался человеком даже холодным; он настолько подчеркивал свое добронравие, что женщина благочестивая, пожалуй, назвала бы его лицемером. Этот достойный старец особенно ненавидел духовенство, так как принадлежал к огромному стаду глупцов, выписывающих "Конститюсьонель", и чрезвычайно интересовался "отказами в погребении". Он обожал Вольтера, хотя все же предпочитал ему Пирона, Вадэ, Колле. И разумеется, восхищался Беранже, которого не без остроумия называл "жрецом религии Лизетты". Его дочери - г-жа Камюзо и г-жа Протес, а также сыновья, по народному выражению, словно с луны свалились бы, если бы кто-нибудь объяснил им, что разумеет их отец под словами: "воспеть Мамашу Годишон". Благоразумный старец и словом не обмолвился перед детьми о своей пожизненной ренте, и они, видя, как скромно, почти бедно он живет, воображали, будто отец отдал им все свое состояние, и тем нежнее и заботливее относились к нему. А он иной раз говаривал сыновьям:
- Смотрите, не растратьте свой капитал, мне ведь больше нечего вам оставить.
Только Камюзо, в характере которого старик находил большое сходство с собой и которого любил настолько, что даже делился с ним своими хитростями и секретами, был посвящен в тайну этой пожизненной ренты в тридцать тысяч ливров. Камюзо чрезвычайно одобрял житейскую философию старика, считая, что, осчастливив своих детей и столь благородно выполнив отцовский долг, тесть имеет бесспорное и полное право весело доживать свой век.
- Видишь ли, друг мой, - говорил ему бывший владелец "Золотого кокона", - я ведь мог еще раз жениться, не так ли? Молодая жена подарила бы мне детей… Да, у меня были бы дети, я находился еще в том возрасте, когда они обычно бывают… Так вот! Флорентина стоит мне дешевле, чем обошлась бы жена; она не надоедает мне, она не наградит меня детьми и никогда не растратит моих денег.
Камюзо утверждал, что папаша Кардо - образцовый семьянин; он считал его идеалом тестя.
- Старик умеет, - говорил зять, - сочетать интересы своих детей с удовольствиями, которые естественно вкушать хотя бы в старости, после всех треволнений, связанных с коммерцией.
Ни сéмьи Кардо, ни чета Камюзо, ни Протесы не подозревали о том, что у них есть старая тетка - г-жа Клапар. Родственные связи между Кардо и матерью Оскара сводились к присылке приглашений на похороны или свадьбу и к обмену поздравительными карточками на Новый год. Г-жа Клапар была горда и поступалась своими чувствами только ради своего Оскара и ради дружбы с Моро, единственным человеком, оставшимся ей верным в несчастье. Она не докучала старику Кардо ни посещениями, ни какими-либо просьбами; но она считала его своей последней надеждой, навещала его четыре раза в год, рассказывала об Оскаре Юссоне, племяннике покойной достоуважаемой г-жи Кардо, да приводила сына к дяде раза три во время каникул. И старик неизменно угощал Оскара обедом в "Голубом циферблате", водил вечером в Гетэ и привозил обратно на улицу Серизе. Однажды Кардо одел его с ног до головы и подарил мальчику серебряный стаканчик и столовый прибор, которые должен иметь при себе каждый, поступающий в коллеж. Мать Оскара уверяла старика, что племянник его обожает; она пользовалась каждым случаем, чтобы напомнить дяде о его великодушии - о стаканчике, о приборе и о прелестном костюме, от которого уцелел теперь только жилет. Но эти маленькие хитрости, вместо того чтобы достигать цели, только вредили Оскару в глазах столь матерой лисы, каким был его дядя. Кардо никогда особенно не любил свою покойную жену, долговязую, сухопарую рыжую женщину; ему были известны и те обстоятельства, при которых покойный Юссон женился на матери Оскара, и то, что Оскар родился значительно позже, чем умер Юссон; и хотя он отнюдь ее за это не презирал, но считал бедного племянника - для семейства Кардо совершенно чужим. Не ожидая обрушившегося на нее несчастья, г-жа Клапар не позаботилась о том, чтобы своевременно восполнить это отсутствие кровного родства, внушив коммерсанту расположение к Оскару с его младенчества. Подобно всем женщинам, поглощенным только своим материнством, г-жа Клапар не подумала поставить себя на место дяди Кардо; она воображала, что старик должен глубоко интересоваться таким прелестным ребенком, носящим к тому же девичью фамилию покойной г-жи Кардо.
- Там пришла мать Оскара, вашего племянника, сударь, - доложила горничная г-ну Кардо, который, ожидая завтрака, вышел в сад, после того как парикмахер побрил и напудрил его.
- Здравствуйте, прелестница, - приветствовал бывший торговец шелком г-жу Клапар, запахнувшись в свой белый пикейный халат. - Так! Так! А мальчуган-то растет, - добавил он, потянув Оскара за ухо.
- Он окончил учение и очень жалеет, что вы, дорогой дядя, не присутствовали при раздаче наград. Оскар тоже получил награду. Имя Юссонов, которое он, надеюсь, будет носить с честью, также удостоилось упоминания…
- Ну! Ну! - пробормотал старичок останавливаясь. Они прогуливались по террасе, уставленной миртами, апельсинными и гранатовыми деревьями. - А что же он получил?
- Похвальный лист за философию, - торжествующе ответила мать.
- О! нашему молодчику надо будет потрудиться, чтобы нагнать упущенное, - воскликнул дядя Кардо. - Кончить с похвальным листом? Это не бог весть что! Вы позавтракаете у меня? - спросил он.
- Как прикажете, - отозвалась г-жа Клапар. - Ах, дорогой господин Кардо! Какое утешение для родителей, когда их дети с успехом делают первые шаги в жизни! В этом отношении, да и во всех прочих, - спохватилась она, - вы один из самых счастливых отцов, каких я знаю… Под началом вашего достойного зятя и вашей любезной дочери "Золотой кокон" продолжает занимать первое место среди парижских торговых домов. Ваш старший сын вот уже десять лет как стоит во главе лучшей нотариальной конторы в столице и взял невесту с большим приданым. Ваш младший стал компаньоном самых богатых москательщиков. У вас, наконец, прелестные внучки. Вы стали главой четырех больших семейств… Оставь нас, Оскар, пройдись по саду, только цветов не трогай!
- Но ведь ему уже восемнадцать лет, - заметил Кардо, улыбнувшись тому, что мать предостерегает сына, как маленького.
- Увы, да, дорогой господин Кардо! И если я уж довела его до этих лет и он вышел не урод, а здоровый душой и телом, если я всем пожертвовала, чтобы дать ему образование, то было бы слишком тяжело не увидеть его на пути к успеху.
- Но ведь господин Моро, благодаря которому вы получали в коллеже Генриха Четвертого полстипендии, наверно поможет ему стать на хорошую дорогу? - отозвался Кардо с лицемерным простодушием.
- Господин Моро может и умереть, - возразила гостья, - и, кроме того, он окончательно рассорился со своим хозяином, графом де Серизи.
- Вот как! Вот как! Послушайте, сударыня, я вижу, что вы хотите…
- Нет, сударь, - решительно остановила она старика, а тот из уважения к "прелестнице" сдержал раздражение, которое всегда испытывают люди, когда их прерывают. - Увы! Вы и понятия не имеете о переживаниях матери, вынужденной в течение семи лет урывать для своего сына шестьсот франков в год из тех тысячи восьмисот, которые получает ее муж… Да, сударь, это жалованье - все наше достояние. Что же могу я сделать для моего Оскара? Господин Клапар до того ненавидит бедного мальчика, что я не могу держать его дома. И разве при таких обстоятельствах не прямой долг бедной, одинокой женщины прийти и посоветоваться с единственным родственником, который есть у ее сына на земле?
- И хорошо сделали, что пришли, - ответил старец. - Но вы никогда не говорили мне обо всем этом.
- Ах, сударь, - с достоинством продолжала г-жа Клапар, - вы последний, кому бы я созналась в своей нищете Я сама во всем виновата, вышла замуж за человека, бездарность которого превосходит всякое воображение О! Я так несчастна!..
- Слушайте, сударыня, не надо плакать, - серьезно сказал старичок. - Мне ужасно тяжело видеть слезы такой красавицы… В конце концов ваш сын носит фамилию Юссон, и если бы моя дорогая покойница была жива, она, наверное, чем-нибудь помогла бы тому, кто носит имя ее отца и брата…
- А как она любила своего брата! - воскликнула мать Оскара.
- Но все свое состояние я роздал детям, им больше нечего ждать от меня, - продолжал старик, - я поделил между ними те два миллиона, которые у меня были, так как хотел видеть их еще при своей жизни счастливыми и богатыми. Себе я оставил только пожизненную ренту, а в мои годы люди дорожат своими привычками… Знаете, какую дорогу следует избрать нашему юноше? - сказал он, подзывая Оскара и беря его за локоть. - Пусть он изучит право, я оплачу лекции и расходы по диссертации. Пусть поступит к адвокату, чтобы усвоить все судебное крючкотворство, и, если дело пойдет на лад, если он выдвинется, если полюбит свою профессию и если я еще буду жив, каждый из моих четырех детей, когда нужно будет, даст ему денег и поможет устроиться самостоятельно, а я одолжу ему нужную суму для залога. Таким образом, вам надо будет все это время только кормить его и одевать; правда, ему придется туговато, зато он по крайней мере узнает жизнь. Не беда! Сам я отправился из Лиона всего с двумя луидорами в кармане, которые мне дала бабушка; я пришел в Париж пешком, и вот - видите! Поголодать полезно для здоровья. Помни, молодой человек: скромность, честность, трудолюбие - и ты добьешься успеха. Зарабатывать капитал очень приятно, и если у человека сохранились зубы, в старости его проедаешь со вкусом, распевая время от времени "Мамашу Годишон"! Итак, запомни: честность, трудолюбие, скромность!
- Слышишь, Оскар? - сказала мать. - Дядя в трех словах выразил все то, что я тебе говорила, и ты бы должен огненными буквами запечатлеть это в своей памяти…
- Я уже запечатлел, - ответил Оскар.
- Ну, так благодари же дядю! Ты ведь слышал, он берет на себя заботу о твоем будущем. Ты можешь стать стряпчим в Париже.
- Он еще не понимает величия предстоящей ему судьбы, - заметил старичок, глядя на придурковатого Оскара, - ведь он только что со школьной скамьи. Послушай меня, я не люблю болтать попусту: честным остается только тот, кто находит в себе силу противиться соблазнам, а в таком большом городе, как Париж, они подстерегают человека на каждом шагу. Живи у матери, в мансарде; иди прямо на лекции, оттуда - прямо в контору, трудись с утра до ночи, занимайся дома, у матери; сделайся в двадцать два года вторым клерком, в двадцать четыре - первым, приобрети знания - и твое дело в шляпе. Ну, а если адвокатура тебе не понравится, ты можешь поступить в контору к моему сыну - нотариусу и со временем стать его преемником… Итак, труд, терпение, скромность, честность - вот твой девиз.
- И дай вам бог прожить еще тридцать лет, чтобы видеть, как ваш пятый ребенок достигнет всего, чего мы ждем от него! - воскликнула г-жа Клапар, беря дядю Кардо за руку и сжимая ее с пылом, достойным ее былой молодости.
- А теперь пойдемте завтракать, - сказал добрый старичок и, взяв Оскара за ухо, потянул к столу.
Во время завтрака Кардо незаметно наблюдал за племянником и убедился, что Оскар совсем неопытный юнец.
- Присылайте его ко мне время от времени, - сказал он, прощаясь с г-жой Клапар и указывая на Оскара, - я им позаймусь.
Это посещение утешило бедную женщину в ее горестях, потому что она и надеяться не смела на такой успех. В течение двух недель она водила Оскара гулять, тиранила его своим постоянным надзором, и так они дожили до конца октября. Однажды утром в их убогую квартиру на улице Серизе, к ужасу Оскара, явился бывший управляющий и застал семейство за завтраком, состоявшим из селедки с салатом и чашки молока на десерт.
- Мы обосновались в Париже и живем уже не так, как в Прэле, - сказал Моро, желая этим подчеркнуть г-же Клапар перемену в их отношениях, вызванную проступком Оскара, - но я пробуду здесь недолго. Я вошел в компанию с дядюшкой Леже и папашей Маргероном из Бомона. Мы перепродаем поместья и начали с того, что приобрели поместье Персан. Я - глава этой компании; мы располагаем капиталом в один миллион, так как я занял денег под свою недвижимость. Когда я нахожу выгодное именье, мы с дядюшкой Леже осматриваем его; мои компаньоны получают по одной четвертой части прибыли, а я половину, так как все хлопоты - мои; поэтому мне придется постоянно быть в разъездах. Жена живет в Париже в предместье Руль, весьма скромно. Когда мы кое-что реализуем и будем рисковать только прибылями, - и если Оскар будет хорошо вести себя, - мы, пожалуй, возьмем его к себе на службу.
- А знаете, мой друг, ведь катастрофа, вызванная легкомыслием моего несчастного мальчика, вероятно даст вам возможность нажить огромное состояние, а в Прэле вы, право же, зарывали в землю свои таланты и энергию…
Затем г-жа Клапар рассказала о визите к дяде Кардо, желая показать Моро, что они с сыном могут уже обойтись без его помощи.
- Старик прав, - продолжал бывший управляющий, - Оскара нужно крепко держать в руках, и малый, конечно, сделается нотариусом или стряпчим. Только бы он не сбился с этой дорожки. Знаете что? Посреднику по продаже поместий часто приходится иметь дело с судом, и мне на днях рекомендовали поверенного, который только что купил одно лишь звание, то есть контору без клиентуры. Этот молодой человек - настоящий кремень, работать может, как лошадь, энергии неукротимой; его фамилия Дерош, я предложу ему вести все наши дела, с условием, чтобы он вышколил Оскара. Пусть этот Дерош возьмет за него девятьсот франков в год, я заплачу из них триста, так что ваш сын обойдется вам всего в шестьсот франков; я дам о нем самый лучший отзыв. Если малый действительно хочет стать человеком, он достигнет этого только под такой ферулой; оттуда он наверняка выйдет нотариусом, адвокатом или стряпчим.
- Ну, Оскар, благодари же добрейшего господина Моро; что стоишь как пень? Не всякий молодой человек, натворивший глупостей, имеет счастье встретить друзей, которые хоть и пострадали из-за него, все-таки еще о нем заботятся…
- Лучший способ со мной помириться, - сказал Моро, пожимая руку Оскару, - это работать с неутомимым прилежанием и хорошо вести себя…
Через десять дней бывший управляющий представил Оскара г-ну Дерошу, стряпчему, недавно снявшему на улице Бетизи, в конце тесного двора, большое помещение, по весьма сходной цене. Дерош, молодой человек двадцати шести лет, сын бедных родителей, воспитанный в строгости необычайно суровым отцом, сам побывал в таком же положении, что и Оскар; поэтому он принял участие в юноше, но скрыл это под личиной привычной сдержанности. При виде этого молодого человека, сухого и тощего, с тусклым цветом лица и волосами, подстриженными ежиком, с отрывистой речью, пронизывающим взглядом и выражением угрюмой решительности, бедный Оскар до смерти испугался.
- Здесь работают день и ночь, - заявил поверенный, сидевший в глубоком кресле за длинным столом, загроможденным ворохами бумаг. - Не бойтесь, господин Моро, мы его не съедим, но идти ему придется с нами в ногу. Господин Годешаль! - крикнул он.
Хотя было воскресенье, старший клерк тут же явился с пером в руке.