Однако это казалось лишь маленьким несчастьем в сравнении с тем, которое грозило ему теперь. Огромный буер мчался на всех парусах по каналу, и Бен чуть не окаменел при мысли о своей неминуемой гибели. Буер был у него за спиной! Мальчик увидел позолоченный нос, услышал окрик шкипера и свист длинного бушприта, пронесшегося над его головой. Он на миг ослеп, оглох, онемел, но, открыв глаза, понял, что вертится на одном месте в нескольких ярдах позади громадного руля, похожего на конек. Буер пронесся, едва не задев его за плечо, но все-таки Бен спасся! Он спасся и уже знал, что снова увидит Англию, поцелует милые лица отца, матери, Робби, Дженни, молниеносно промелькнувшие перед ним одно за другим, – громадный бушприт как бы запечатлел эти образы в его душе. Бен понял теперь, как горячо он любит своих родных. Быть может, это помогло ему равнодушно отнестись к брани окружающих, которые, видимо, думали, что, если мальчик чуть не погиб, значит, он, бесспорно, скверный мальчишка и заслуживает немедленной головомойки.
Ламберт выругал его:
– Я уж думал, тебе конец пришел, растяпа! Что ж ты не смотришь, куда бежишь? Мало тебе усаживаться на колени ко всем старухам – ты еще бросаешься под полозья каждого встречного буера, как индус под колесницу Джагернаута. Будешь зевать по сторонам – придется нам отдать тебя на попечение аанспреекеров!
– Пожалуйста, не отдавайте! – промолвил Бен с шутливым смирением, но, заметив, что у Ламберта побелели губы, добавил вполголоса: – Мне кажется, ван Моунен, что в один этот миг я успел передумать больше, чем за всю свою жизнь.
Ламберт не ответил, и некоторое время мальчики катились молча.
Вскоре они услышали слабый звон далеких колоколов.
– Слушай! – проговорил Бен. – Это что такое?
– Это куранты, – ответил Ламберт. – Вон в той деревенской церковке подбирают колокола. Ах, Бен, послушать бы тебе колокольный звон в Новой церкви в Делфте! Вот это звон! Там около пятисот колоколов с очень мягким звуком, а звонарь – один из лучших в Голландии. Но это тяжелый труд. Говорят, звонарь прямо-таки изнемогает и, отзвонив, сразу же ложится в постель. Колокола там, видишь ли, соединены с чем-то вроде клавиш, похожих на клавиши рояля. А ногами приходится нажимать на целый ряд педалей. Когда звонарь звонит в быстром темпе, он весь дергается – точь-в-точь как лягушка, пригвожденная шпилькой.
– Как тебе не стыдно! – возмутился Бен.
Питер к тому времени исчерпал весь свой запас анекдотов о Хаарлеме и, так как делать было больше нечего, пустился вместе со своими тремя спутниками догонять Ламберта и Бена.
– Англичанин неплохо бегает, – сказал Питер. – Он не уступит и чистокровному голландцу. Обычно Джоны Були, когда они на коньках, имеют довольно жалкий вид… Эй! Вот вы где, ван Моунен! А мы уж и не надеялись, что нам выпадет честь снова встретиться с вами. От кого это вы удирали с такой поспешностью?
– От вас, улиток! – отрезал Ламберт. – А вас что задерживало?
– Мы разговаривали… и, кроме того, постояли немного, чтобы дать передохнуть Пооту.
– Похоже, что он выбивается из сил, – сказал Ламберт вполголоса.
В эту минуту красивый буер с распущенными парусами и развевающимися вымпелами неторопливо скользил мимо них. Палуба его кишела детьми, закутанными до подбородка. Были видны только их улыбающиеся личики, обрамленные цветистыми шерстяными шалями. Они хором пели песню в честь святого Николааса. Мелодия, начатая вразброд, скоро была подхвачена сотней голосов и, окрепнув, зазвучала красиво и стройно.
Покровитель мореходов,
Добрый друг ребят,
Мчится вдаль под парусами
Юный наш отряд."Николаас! Николаас!" -
Голоса звучат.Мы несемся в день морозный -
Воды подо льдом.
Друг, ты близко? Друг, ты слышишь?
Мы тебе поем!"Николаас! Николаас!" -
Мы тебя зовем.Солнце яркое весною
Весь растопит лед.
Если в сердце светит солнце,
Юность не уйдет."Николаас! Николаас!" -
Старость не придет.Весел, счастлив, благодарен
Юный наш отряд;
Наставленья и подарки
Он принять был рад!Николаас! Николаас! -
Щедрый друг ребят!
Глава XX
Якоб Поот меняет план
Последний звук песни замер вдали. Наши ребята пытались не отстать от буера, но тщетно: им казалось, будто они катятся назад. Они переглянулись.
– Вот красота! – воскликнул ван Моунен.
– Прямо как сон! – сказал Людвиг.
Якоб подкатил к Бену и, одобрительно кивая, сказал по-английски:
– Это хорошо. Это лучший способ. Я хочу сказать, лучше отправиться в Лейден на такой лодке.
– На буере?! – ужаснулся Бен. – Что ты! Ведь мы решили путешествовать на коньках, а не сидеть на буере, как малые ребятишки.
– Тёйвельс! (Черти!) – выругался Якоб. – Это не пустяк, не для ребятишек… на буере-то!
Мальчики смеялись, но смотрели друг на друга смущенно. Если б им выпал случай прокатиться на буере, вот была бы радость!.. Но отказаться от своей великолепной затеи?.. Позор!.. Кто решится на это?
Тотчас же возник оживленный спор.
Капитан Питер утихомирил свой отряд.
– Ребята, – сказал он, – по-моему, в этом вопросе нам нужно считаться с пожеланиями Якоба. Ведь это он первый предложил отправиться на экскурсию, не забудьте!
– Чушь! – язвительно усмехнулся Карл, бросив презрительный взгляд на Якоба. – А разве кто-нибудь из нас устал? Мы всю ночь будем отдыхать в Лейдене.
У Людвига и Ламберта лица были встревоженные и разочарованные. Не пустяк – отречься от славы, которую заслужишь, когда пробежишь на коньках весь путь от Брука до Гааги и обратно. Но оба согласились, что решать должен Якоб.
Добродушный, изнемогающий Якоб! Он сразу угадал настроение товарищей.
– Нет-нет, – сказал он по-голландски, – я пошутил. Мы, конечно, побежим на коньках.
Мальчики испустили восторженный крик и снова помчались с обновленными силами.
Все, кроме Якоба. Он всячески старался скрыть свою усталость и молчал, чтобы сберечь дыхание и энергию для тяжелой конькобежной работы. Но все было напрасно. Вскоре его тучное тело стало казаться ему все более и более тяжелым, ноги подкашивались и слабели. В довершение всего кровь Якоба, видимо стремившаяся удрать подальше ото льда, прилила к пухлым добродушным щекам, а лицо побагровело до корней редких светлых волос.
От этого недалеко до головокружения, про которое пишет славный Ханс Андерсен, того самого головокружения, что сбрасывает с гор отважных молодых охотников, или швыряет их вниз с самых острых пиков ледника, или одолевает их, когда они по камням переходят горный поток.
Незаметно подкралось головокружение и к Якобу. Сначала оно помучило его, то обдавая холодом с головы до ног, то опаляя каждую его жилку лихорадочным огнем. Потом заставило канал дрожать и качаться под его ногами, а белые, плывущие мимо паруса – кланяться и вертеться, и наконец оно тяжело швырнуло его на лед.
– Эй! – крикнул ван Моунен. – Поот шлепнулся!
Бен поспешно подскочил к нему:
– Якоб! Якоб, ты не ушибся?
Питер и Карл уже поднимали Якоба. Лицо у него совсем побелело. Оно казалось мертвым, исчезло даже его добродушное выражение.
Собралась толпа. Питер расстегнул куртку бедному малому, развязал его красный шарф и подул в полуоткрытый рот.
– Отойдите в сторону, друзья! – крикнул он. – Дайте ему подышать воздухом!
– Положите его! – крикнула какая-то женщина из толпы.
– Поставьте его на ноги! – крикнула другая.
– Дайте ему вина, – проворчал толстяк, правивший санями с грузом.
– Да-да! Дайте ему вина! – подхватили все.
Людвиг и Ламберт крикнули в один голос:
– Вина! Вина! У кого есть вино?
Какой-то голландец с сонными глазами, в тяжелейшей синей куртке принялся с таинственным видом шарить у себя за пазухой, твердя при этом:
– Потише, молодые господа, потише! Ну и чурбан этот парень, если упал в обморок, как девчонка!
– Вина, скорее! – крикнул Питер, вместе с Беном растирая Якоба с головы до ног.
Людвиг умоляюще протянул руку голландцу, а тот с чрезвычайно важным видом все еще шарил у себя под курткой…
– Скорей же! Он умрет! Нет ли еще у кого вина?
– Он уже умер! – послышался из толпы зрителей чей-то испуганный голос.
Голландец вздрогнул.
– Осторожней! – сказал он, нехотя вынимая маленькую синюю фляжку. – Это шнапс (водка). Ему хватит и одного глотка.
И правда, одного глотка оказалось довольно. Бледное лицо мальчика чуть-чуть порозовело. Якоб открыл глаза и, не то растерянный, не то смущенный, сделал слабую попытку освободиться от тех, кто его поддерживал.
Теперь у нашего отряда не было другого выхода: надо было во что бы то ни стало доставить изнемогшего товарища в Лейден. Не приходилось и думать о том, чтобы он в этот день бежал дальше на коньках. По правде говоря, к этому времени все мальчики втайне уже начали мечтать о буерах, так что они по-спартански решили не покидать Якоба. К счастью, подул легкий северный ветер. Только бы нагнал их какой-нибудь покладистый шкипер, и, в общем, все устроится неплохо, думали они.
Питер махнул рукой, как только показался первый парус, но люди на корме даже не взглянули на него. Проехало трое ломовых саней, но они и так были перегружены. Потом стрелой пронесся красивый заманчивый буерок. Мальчики едва успели с надеждой взглянуть на него, как он уже скрылся из виду. Отчаявшись, они решили поддерживать Якоба и как-нибудь дотащить его до ближайшей деревни. Но тут появился какой-то очень жалкий буер. Питер, почти не надеясь на успех, снял шапку и, размахивая ею, окликнул его.
Парус опустился, послышался лязг тормоза, и кто-то приветливо крикнул с палубы:
– Что вам нужно?
– Подвезите нас! – крикнул Питер и вместе со спутниками помчался что было силы догонять буер, остановившийся далеко впереди. – Подвезите нас.
– Мы заплатим за проезд! – заорал Карл.
Человек на палубе даже не взглянул на него, только пробормотал, что его судно не трексхейт. Глядя на Питера, он спросил:
– Сколько вас всех?
– Шестеро.
– Ну ладно… нынче праздник святого Николааса… полезайте! Молодой человек болен? – кивнул он на Якоба.
– Да… выбился из сил… бежал на коньках от самого Брука, – ответил Питер. – Вы едете в Лейден?
– Смотря какой будет ветер. Сейчас дует в ту сторону… Лезьте!
Бедный Якоб! Если бы в тот миг появилась будущая его супруга, самоотверженная госпожа Поот, готовая в случае нужды взвалить его себе на спину, ее услуги очень пригодились бы. Мальчикам едва удалось втащить толстяка в лодку. Наконец влезли все. Шкипер, попыхивая трубкой, поставил парус, поднял тормоз и сел на корме, сложив руки.
– Ой! Ну и мчимся же мы! – воскликнул Бен. – Вот здорово! Тебе лучше, Якоб?
– Гораздо лучше, спасибо.
– Ну, через десять минут ты будешь совсем молодцом. Тут чувствуешь себя птицей.
Якоб кивнул и заморгал глазами.
– Не засыпай, Якоб, ведь сейчас очень холодно. Заснешь, да, пожалуй, и не проснешься. Так вот люди и замерзают до смерти.
– Я не сплю, – сказал Якоб решительным тоном… и спустя две минуты захрапел.
Карл и Людвиг рассмеялись.
– Надо его разбудить! – крикнул Бен. – Говорю вам, это опасно… Якоб! Я-а-а-а…коб…
Тут пришлось вмешаться капитану Питеру, так как остальные трое принялись помогать Бену потехи ради.
– Глупости! Не трясите его! Оставьте его в покое, ребята. Когда люди замерзают, они так не храпят. Укройте его чем-нибудь… Вот хоть этим плащом… Можно, шкипер? – И Питер оглянулся на корму, ожидая позволения взять плащ.
Шкипер кивнул.
– Так, – сказал Питер, ласково укрывая Якоба плащом. – Пусть поспит. Проснется бодрым, как ягненок… Как далеко мы от Лейдена, шкипер?
– Не больше чем в двух трубках, – послышался из дымного облака голос – точь-в-точь голос джинна в волшебных сказках, – а пожалуй (пых! пых!), не больше чем в полутора трубках (пых! пых!)… если ветер не переменится (пых! пых! пых!).
– Что он говорит, Ламберт? – спросил Бен, приложив к щекам руки в варежках, чтобы защититься от резкого ветра.
– Он говорит, что мы в двух трубках от Лейдена. Почти все лодочники здесь, на канале, измеряют расстояние временем, которое тратят на курение одной трубки.
– Какая нелепость!
– Слушай, Бенджамин Добс… – парировал Ламберт, неизвестно почему возмущенный спокойной улыбкой Бена, – слушай, у тебя привычка называть почти все, что ты видишь по сию сторону Немецкого моря, "нелепым". Тебе, может быть, нравится это слово, но оно не нравится мне. Уж если говорить о нелепостях, вспомни один ваш английский обычай: когда лондонский лорд-мэр вступает в должность, он считает гвозди на лошадиной подкове, чтобы показать свою ученость.
– Кто тебе сказал, что у нас есть такой обычай?! – воскликнул Бен, и лицо его тотчас же сделалось серьезным.
– Я это знаю, вот и все… Никто мне не говорил, и говорить незачем: об этом написано во многих книгах, и это правда. Меня удивляет, – продолжал Ламберт с невольным смехом, – что ты пребываешь в блаженном неведении тех нелепостей, каких много на твоем участке географической карты.
– Хм! – фыркнул Бен, удерживаясь от улыбки. – Когда я вернусь домой, я наведу справки об этом обычае. Тут, наверное, что-нибудь да не так… У-у-у-у, как быстро мы несемся! Ну и прелесть!
Чудесное это было плавание или поездка – не знаю, как правильнее назвать. Пожалуй, лучше всего сказать "полет", ведь мальчики чувствовали себя примерно так, как Синдбад , когда он, привязанный к лапам птицы Рох, мчался в облаках, или как Беллерофонт , когда он несся в воздухе на спине своего крылатого коня Пегаса. Но все равно – "плыли" они, "ехали" или "летели" – все окружающее мчалось мимо них назад, и не успели они хорошенько передохнуть, как сам Лейден с его островерхими крышами уже понесся им навстречу.
Когда впереди показался город, пришлось будить спящего. Этот трудный подвиг все-таки как-то удалось совершить. И тут предсказание Питера исполнилось: к Якобу вернулись и силы, и прекрасное настроение.
Шкипер слабо сопротивлялся, когда Питер, горячо благодаря его, попытался сунуть несколько серебряных монет в его жесткую коричневую ладонь.
– Видите ли, молодой человек, – сказал он, отдернув руку, – одно дело заниматься извозом, другое – оказать любезность.
– Я знаю, – сказал Питер, – но ваши сыновья и дочки будут просить сластей, когда вы вернетесь домой, так купите им конфет во имя святого Николааса.
Шкипер усмехнулся:
– Что правда, то правда! Ребятишек у меня целая куча, хватит всю лодку загрузить. Вы мастер угадывать!
И узловатая рука протянулась вперед, как будто невольно, но – ладонью кверху. Питер поспешно положил в нее монеты и отошел.
Вскоре парус поник. Заскрежетал тормоз, рассыпая вокруг лодки целую кучу ледяной пыли.
– До свиданья, шкипер! – кричали мальчики, забирая свои коньки и по одному соскакивая с палубы. – Большое вам спасибо!..
– До свиданья! До сви… Стойте! Эй! Стойте! Отдайте мой плащ!
Бен осторожно помогал Якобу перелезть через борт.
– Что он кричит, этот человек?.. Ах, понимаю: у тебя на плечах его плащ.
– Это верно, – ответил Якоб по-английски и, соскакивая с лодки, споткнулся о раму на полозьях. – Вот отчего ему так тяжело.
– Ты хочешь сказать, тебе тяжело, Поот?
– Ну да, тебе тяжело… это верно, – не поняв, ответил Якоб, выпутываясь из широкого плаща. – Вот, передай прямо ему и скажи – я очень благодарю за это.
– Вперед! В гостиницу! – крикнул Питер, когда они вошли в город. – Поторопитесь, ребятки!
Глава XXI
Мейнхеер Клееф и его меню
Вскоре мальчики отыскали неподалеку от Бреедестраат (Широкой улицы) скромную гостиницу со львом, аляповато написанным красками над входной дверью. Гостиница называлась "Рооде леу", то есть "Красный лев", и ее содержал некий Хёйгенс Клееф, толстый голландец с короткими ногтями и длинной трубкой во рту.
К тому времени мальчики уже успели жестоко проголодаться. Завтрак в Хаарлеме только раздразнил их аппетит, разыгравшийся еще больше от бега и быстрой езды на буере по каналу.
– Ну, хозяин, подавайте-ка нам, что у вас есть! – воскликнул Питер, напустив на себя важный вид.
– Я могу подать вам все, что угодно… все, что пожелаете, – ответил мейнхеер Клееф, кланяясь с трудом.
– Ладно. Дайте нам колбасы и пудинг.
– Ах, мейнхеер, колбаса вся вышла! Пудинга нету.
– Ну, так подайте винегрет из селедки с мясом, да побольше.
– И винегрет весь вышел, молодой господин.
– Тогда яиц, да поживее!
– Зимние яйца очень плохая еда, – ответил хозяин гостиницы, сложив губы трубочкой и подняв брови.
– И яиц нет? В таком случае дайте икры.
Голландец поднял пухлые руки к небу:
– Икры? Да ведь она на вес золота! Кто же тут продает икру?
Питер не раз ел икру дома. Он знал, что ее добывают из осетра и других крупных рыб, но не имел понятия о том, сколько она стоит.
– Ну, хозяин, что же у вас тогда есть?
– Что у меня есть? Всё. Ржаной хлеб, кислая капуста, картофельный салат и самые жирные селедки в Лейдене.
– Что скажете, ребята? – спросил капитан. – Подойдет?
– Да! – заорали изголодавшиеся юнцы. – Только поскорее!
Мейнхеер Клееф двигался как во сне, но вскоре широко раскрыл глаза, увидев, с какой чудодейственной быстротой исчезают его селедки. Затем появились или, точнее, исчезли картофельный салат, ржаной хлеб и кофе; за ними последовали утрехтская вода, смешанная с апельсиновым соком, и, наконец, ломтики сухой имбирной коврижки. Этот последний деликатес не входил в состав обычного меню, но мейнхеер Клееф, доведенный до крайности, торжественно извлек его из своих личных запасов и только тупо моргнул глазами, когда прожорливые юные путешественники встали, заявляя, что теперь наелись.