Он сошел со скамейки и принял решение покончить с собой. Отчаяние его стало невыносимым – избавить от него могла лишь смерть. Но как это сделать? Какой способ найти? Надо умереть! Оружия не было, да если б и имелось, то, связанный, он не мог бы им воспользоваться.
Он хотел разбить голову о стену, но, осмотрев мягкий земляной кирпич, убедился в том, что так цели не достигнет. Он мог только оглушить себя, но не лишить жизни. А потом снова пробудиться для страшной жизни.
Он обдумывал всевозможные способы для самоубийства. Наверху лежала поперечная балка, и, закинув за нее веревку, легко было повеситься даже самому крупному человеку, но хотя он и не имел недостатка в веревках, однако руки у него были связаны.
Он обратил внимание на ремни, которыми был скручен, и, к величайшему удивлению, заметил, что они ослабли от обильного горячего пота, покрывавшего его руки. Невольные и частые движения, вызванные безумным отчаянием, помогли ему растянуть ремни из сыромятной кожи на несколько дюймов, и Карлос понял, что можно развязаться. Он принялся за дело со всей энергией и решимостью человека, которому не осталось никакого другого средства и терять уже нечего.
Из всех народов в мире, может быть, одни испано-американцы умеют искуснее всех обращаться с веревками и ремнями; они в этом превосходят индейцев и даже самых опытных матросов. Они делают узлы, которые невозможно развязать, и без помощи оков лишают пленников возможности двигаться.
Карлос был связан самым прочным образом: руки – за спиной, чтобы он не мог освободиться зубами. Но какая пеньковая или кожаная веревка может сопротивляться такому сильному и решительному человеку, обретшему сверхъестественную силу? Дайте ему только время, и он наверняка освободится, а Карлосу лишь необходимо было время. Влажные ремни стали до такой степени растяжимы, что менее чем за десять минут узник высвободил свои руки. Тогда он расправил ремни, на одном конце сделал петлю, а другой, став на скамейку, перекинул через поперечную балку. Накинув петлю себе на обнаженную шею, Карлос рассчитал высоту, на которой должен был качаться его труп, и, взмостившись на высшую оконечность скамейки, уже готов был броситься вперед, как вдруг его осенила неожиданная мысль:
"Взгляну-ка еще один раз на них прежде, чем умру! Бедняжки!"
Поскольку он был близко от оконца, то ему стоило лишь наклониться, чтобы выглянуть на площадь. Он не видел ни матери, ни сестры; взгляды всех были обращены в угол, соседствующий с тюрьмой. Страшная церемония оканчивалась, может быть, несчастных провезут мимо его темницы.
"Подожду!" – подумал он.
В толпе царило глубокое молчание. Карлос услышал свист кнута в воздухе.
– Боже милосердый! – воскликнул он. – Мучители еще не закончили! Но не безумец ли я: думать о самоубийстве, когда руки у меня свободны, когда я могу попытаться последний раз расправиться с этими варварами! Если я не могу сломать двери, замки, по крайней мере, умру от их оружия после отчаянной защиты.
В то время, когда он снимал петлю с шеи, какой-то тяжелый предмет зацепил его по лбу. Сначала ему показалось, что это камень, брошенный в него каким-нибудь негодяем, но, упав на скамейку, предмет издал металлический звук. Карлос бросился к этому предмету и жадно схватил пачку, завернутую куском шелкового шарфа, в которой заключались сверток золотых унций, длинный нож и записка.
Прежде всего он обратил внимание на записку. Солнце село, в камере стемнело, но еще оставалось настолько света, что Карлос мог вблизи узкого отверстия прочитать следующее:
"Казнь ваша назначена на завтра. Не удалось узнать, намерены ли вас перевести в крепость или оставить на ночь в городской темнице. В последнем случае у вас есть шансы на спасение. Посылаю вам оружие, с помощью которого вы можете пробить стену. На воле вы найдете людей, которые проводят вас в безопасное место. Если же вас поведут в крепость, то старайтесь убежать по дороге, иначе вы погибли.
Золото поможет вам подкупить стражу. Не считаю нужным напоминать вам об отваге и решимости. Ступайте в ранчо Хосефы, и там вы встретите человека, готового разделить все ваши опасности и последовать за вами хоть на край света. Прощайте, мой любимый, прощайте!"
Подписи не было, но Карлос узнал автора записки.
– Отважная, благородная девушка! – прошептал он, пряча письмо на груди: мысль "посвятить тебе жизнь" оживляет меня и придает мне новые силы для борьбы! Если я умру, то, по крайней мере, не на эшафоте. Руки мои не будут связаны, пока во мне останется хоть искра жизни: живой я не отдамся в руки врагу. Только смерть заставит меня сдаться!
Сев на скамейку, Карлос поспешил развязать себе ноги, потом снова вскочил и с ножом в руке начал шагать по темнице, посматривая на дверь. Он решил броситься на первого стража и несколько минут двигался взад и вперед, словно тигр в клетке. Потом вдруг одумался, подобрал ремни, которые с презрением отбросил, и снова связал себе ноги, но таким образом, чтобы их можно было освободить при самом легком усилии. Тщательно спрятав под охотничью рубашку нож и золото, он снял веревку из сыромятной кожи, висевшую на балке, заложил руки за спину, сделав вид, будто они крепко привязаны. После этого растянулся на скамейке, повернувшись лицом к двери, и притворился спящим.
Глава LXVi
Каталина де Крусес
В нашей стране, в нашем умеренном климате, где расчет переплетается с самыми нежными чувствами, где интерес берет верх над наклонностями, где сами страсти не так пламенны, мы не вполне понимаем и даже не всегда признаем дерзкой решимости, которую внушает любовь в странах тропических. Испанцы обладают необыкновенной энергией, совершенно неизвестной в странах, где к чувству примешивается торгашество. Любовь у них слепа, горяча и готова на любые жертвы; она наполняет душу, поглощает все способности: с ней забываются и дочерняя преданность, и семейные отношения, и домашние связи, и привязанность к родному дому, общественный и даже моральный долг.
Такая страсть пылала в сердце Каталины де Крусес. Она положила на весы дочернюю любовь, положение в обществе, богатство и многое другое – и любовь перетянула эту чашу. Остальное ничего не значило для влюбленной девушки.
Наступила полночь, тишина и мрак окутывали жилище дона Амбросио.
Хозяин отсутствовал. Вискарра и Робладо пригласили его на большой пир, который давали в крепости для всего высшего общества. Это был праздник, придуманный офицерами и падре, устроенный с целью успокоить различные волнения, возникшие в связи с событиями, случившимися в тот день в городе. Это был праздник не для дам, поэтому там не было Каталины. Его готовили наспех, без подготовки.
Обитатели дома дона Амбросио, по-видимому, спали. Привратник прилег у ворот на скамейке у входа в ожидании хозяина. Конюшни были открыты, у их дверей, прислонясь к притолке, стоял служитель Андрес. Если бы внутри конюшен горел свет, то можно было бы увидеть четырех полностью оседланных и взнузданных лошадей и заметить при этом одну странную особенность: копыта их были крепко обмотаны грубой шерстяной тканью. Конечно, это было сделано не зря!
Дверь конюшни была не видна из ворот, и привратник, дремавший под сводом, не слишком беспокоился о лошадях. Во всяком случае, они находились под надзором Андреса, который время от времени прокрадывался вперед кошачьими шагами, прислушивался и снова возвращался на свое место.
Весь вечер слабый луч света, пробивавшийся сквозь занавеси на дверях, указывал на комнату сеньориты. Вдруг свет погас. Каталина бесшумно отворила дверь, тихо прошла вдоль стены к самой конюшне и шепотом кликнула Андреса.
– Я здесь, сеньорита, – отвечал последний.
– Лошади оседланы?
– Готовы, сеньорита.
– Ты обвязал копыта?
– Самым тщательным образом.
– Но что делать с привратником? – в отчаянии спросила Каталина. – Он останется ожидать отца, а тогда будет поздно… Пресвятая дева!
– Прикажете ли, сеньорита, поступить и с привратником, как я поступил с Висенсой? Я с ним справлюсь.
– Куда ты девал Висенсу?
– Связанная и с кляпом во рту, она в сторожке. Могу уверить вас, сеньорита, что она не сдвинется с места, пока кто-нибудь не освободит ее… Скажите слово, и я сделаю то же с привратником.
– Нет, нет! Кто же тогда откроет отцу? Однако, если Карлос уйдет из тюрьмы раньше, чем лошади будут готовы, в крепости могут заметить его отсутствие, пустятся в погоню, настигнут, поймают… Он уйдет, я в этом убеждена, он легко освободится от оков… Может быть, он уже свободен, ожидает меня? Что делать? Ах!
Это восклицание выдавало новую, очевидно, недавно пришедшую девушке в голову мысль.
– Послушай, Андрес, могут ли лошади переплыть реку?
– Ничего нет легче, дело нехитрое.
– В таком случае проведи их через сад. Постой однако же!
Каталина взглянула на длинную аллею, ведущую в сад и находившуюся прямо против ворот. Невзирая на темноту, привратник, который не спал, не мог не заметить прохода четырех лошадей. Каким образом выйти из этого затруднения?
Подумав немного, молодая девушка сказала:
– Я сама проведу лошадей. Ступай смело к привратнику. Если он спит, тем лучше; если же не спит, заведи с ним разговор и попроси открыть тебе калитку. Вызови его каким-нибудь образом за ворота и постарайся задержать на несколько минут. Я сама выведу лошадей.
Это распоряжение исполнить было нетрудно, и Андрес приготовился к встрече с привратником.
– Когда, по-твоему, я успею добраться до тополей? – спросила Каталина. – Приходи ко мне как можно осторожнее. Прояви ловкость и услужи мне хорошенько, я удвою награду.
– Я готов пожертвовать ради вас жизнью, сеньорита.
Но интерес более сильный, чем привязанность, убеждал в верности Андреса. Золото всемогуще. Этот малый рассчитывал на вознаграждение и за несколько золотых унций готов был угодить и задушить привратника на месте.
А привратник дремал по обычаю всех испанских привратников. Предложив ему сигару, Андрес пригласил его выйти покурить за ворота, и тот согласился.
Когда Каталина убедилась в этом по звуку их голосов, она вошла в конюшню, взяла за повод одну лошадь, отвела ее на конец сада и привязала к дереву. Так же точно поступила она и с тремя остальными. После этого она возвратилась во двор запереть конюшню и свою собственную комнату. Бросив беспокойный взор на ворота, она торопливо вошла в сад, где, в ожидании спутника села на свою лошадь, держа в поводу других.
Через пять минут Андрес пожелал привратнику, не подозревавшему никакого подвоха, покойной ночи и притворился, что ушел спать. Вскоре он присоединился к Каталине.
Хитрость удалась как нельзя лучше. Привратник ничего не заподозрил. Дон Амбросио мог возвратиться в какое угодно время, и так как он имел привычку уходить прямо в свою спальню, то ему только на другой день предстояло убедиться в своей утрате. Лошадей спустили в воду с величайшей осторожностью, сняв с них предварительно обмотанную вокруг копыт материю.
Переправившись на другой берег, Каталина с Андресом поехали по дороге к скалам; но не это было целью их путешествия: они тотчас же свернули на тропку в зарослях, которая вела к низине. Этой дорогой они приедут к ранчо Хосефы.
Глава LXVII
Клятва
Карлос, которого мы оставили лежавшим на скамейке, обследовал стены и искал более удобное место для пролома. Вооружившись ножом, он посчитал, что ему для работы достаточно двух часов. Но каким образом работать столько времени тайком, чтобы его не разоблачили или не помешали? Этот вопрос занимал пленника.
Было бы неблагоразумно начинать дело до смены часовых, и Карлос решил оставаться до того времени спокойным, будто бы крепко связанным, и ожидать осмотра, которому неминуемо должна была подвергнуть его новая стража. Он боялся только одного, чтоб его снова не перевели в крепость, стены которой были каменными. В таком случае, следуя совету Каталины, он должен был попытаться бежать дорогой.
"Но почему бы им не оставить меня здесь? – подумал он. – По их мнению, я закован, безоружен и окружен бдительной стражей. Нет, не думаю, чтобы меня перевели, ведь гораздо удобнее оставить меня здесь на ночь, ибо я буду ближе к месту казни".
Действительно, против тюрьмы уже приступали к устройству эшафота.
"Наконец, – подумал охотник, – на случай, если бы они вздумали отвести меня назад в крепость, я чувствую себя в силах вступить с ними в борьбу. Я превосхожу их ростом; а что касается их храбрости, то я уже имел случай наблюдать ее. Стоит только им увидеть меня свободным и с оружием в руках, они тотчас разбегутся во все стороны. Только и страшны их пули, но все они такие жалкие стрелки. Да и темная ночь поможет мне…"
В это время в коридоре раздался шум сменявшегося караула. Сердце Карлоса сильно забилось от беспокойства. Переведут ли его в крепость? Он внимательно начал прислушиваться к разговору солдат.
– Значит, его оставляют здесь? – спросил один из них.
– Да, – ответил другой. – Ведь завтра с ним покончат. Разве ты не видел эшафота?
– Но дорога была бы длиннее, и народ мог бы дольше смотреть на убийцу. Ты совершенно прав, приятель. Об этом должно бы подумать начальство, но оно слишком занято в настоящее время, чтобы вникать в такие подробности. В крепости большой пир. Во всяком случае, здесь или там охотник на бизонов будет под строжайшим надзором, ты увидишь, что убежать негодяю невозможно.
Дверь тюрьмы отворилась, и в нее вошли несколько человек с фонарем взглянуть на Карлоса и осмотреть, достаточно ли крепко он связан. Они убедились, что достаточно надежно.
Обругав пленника бранными словами, солдаты оставили его в темноте. Боясь их возвращения, Карлос не менял положения и, к величайшей своей радости, услышал, как удалялся караул, который, уходя, оставил часовых у двери. Тотчас же Карлос освободился от веревок, взял нож и принялся долбить земляную стену.
Он выбрал самый отдаленный от двери угол, именно тот, который должен был, по всей вероятности, хоть он этого и не знал, выходить в поле. Это была временная тюрьма, обыкновенная легкая постройка, в которую муниципальные власти сажали не самых опасных преступников. Нож легко входил в стену, построенную из глины с примесью соломы, и хоть посередине было несколько кирпичей, пленнику удалось в продолжение часа проделать отверстие, в которое он мог просунуть голову. Он успел бы сделать это гораздо быстрее, если бы не вынужден был соблюдать тишину и крайнюю осторожность. Он боялся посещения часовых: два раза ему казалось, что поворачивается ключ в замке, и он оба раза вскакивал с ножом в руке готовый броситься на них. Войди часовые – он попытался бы пробиться силой. К счастью, его никто не беспокоил, в камеру никто не входил, и стража даже не подавала признаков своего присутствия.
Почувствовав ворвавшийся сквозь отверстие свежий воздух, Карлос остановился и начал прислушиваться. Вокруг было темно и тихо. Он выглянул в отверстие и увидел внизу кактусы и другие различные дикие растения, где он мог бы скрыться по выходе. Ночь стояла темная, улица была пустынной. Нигде ни души!
Карлос расширил отверстие и тихо, с ножом в руке вылез наружу. Шагов пятьдесят он прополз в траве, и когда приподнялся, то увидел, что последние дома остались уже позади, на выгоне. Он очутился на свободе!
В момент, когда, держась в тени кустарников, он пробирался в поле, перед ним из земли неожиданно как бы выросла человеческая фигура, и нежный голос произнес его имя. Он узнал Хосефу, с которой обменялся лишь несколькими словами, и молча последовал за ней. Обогнув город, они вступили в заросли и в полчаса достигли одного ранчо.
Карлос склонился над бездыханным телом матери. Он готов был потерять ее и предвидел такой конец. Впрочем, зрелище, при котором он присутствовал, притупило в нем всякую чувствительность. Случается, что одно горе вытесняет другое, но перенесенные им страдания не могли потускнеть ни перед никакими муками.
Карлос обнял свою самоотверженную избавительницу и горько плачущую сестру, но ему некогда было предаваться печали.
– Где лошади? – спросил он.
– Близко, под деревьями.
– Едем! Нельзя терять ни минуты! Необходимо как можно скорее выбраться отсюда.
С этими словами он завернул тело матери в плащ, взял его на руки и вышел из ранчо. Спутники проводили его к лошадям. Карлос с благодарностью увидел, что их пять.
Радостно сверкнули его глаза, когда он узнал своего замечательного мустанга, которого Антонио удалось добыть обратно.
Через несколько минут всадники тронулись в дорогу. На четырех лошадях ехали Каталина, Розита, Андрес и Антонио. Карлос, не покидая своей печальной ноши, вскочил на верного мустанга.
– Спускаться ли нам по долине, хозяин? – спросил Антонио.
Карлос с минуту колебался.
– Нет, – ответил он наконец. – С этой стороны за нами пустятся в погоню. Поедем к Утесу загубленной девушки, и никто не заподозрит, что мы выбрали такую дорогу и станем взбираться по скалам. Вперед, Антонио, по знакомой тебе тропинке через заросли! Вперед!
Через несколько минут всадники выехали за пределы города, и лошади гуськом вступили в заросли. Беглецы не обменялись ни одним словом, пока не выехали на вершину ущелья. Тогда Карлос, приказав метису следовать по прямому направлению, на плоскогорье, остался один позади.
Он повернул коня и отправился к Утесу загубленной девушки и остановился на самом краю, откуда открывался вид на всю долину. Перед ним как на ладони лежал Сан-Ильдефонсо. Среди ночного мрака долина походила на обширный кратер потухшего вулкана, и огни, мелькавшие в городе и в крепости, казались последними искрами еще не остывшей лавы.
Лошадь стояла неподвижно, и всадник приподнял тело матери, открыв ее лицо.
– Матушка! – воскликнул он глухим от скорби голосом. – Почему вы не можете раскрыть глаза и выслушать меня хоть одну минуту. Я призвал бы вас в свидетели моей клятвы. Клянусь, вы будете отомщены! С этой минуты я посвящаю жизнь, силы, душу и всю мою деятельность исполнению этой мести. Но к чему я употребляю это слово? Я требую только правосудия и примерного наказания преступников, самых бесчестных и гнусных убийц в мире. Дух моей матери, услышь меня! Они будут наказаны! Ваша смерть, ваши муки не останутся без отмщения. А вы, злодеи, веселитесь, продолжайте свои пиршества! Час расплаты настанет скоро, даже скорее, нежели вы предполагаете. Я уезжаю, но я возвращусь. Терпение! Мы еще увидимся с вами! Да! Вы встретитесь еще раз лицом к лицу с Карлосом, охотником на бизонов!
И он протянул с угрозой правую руку вперед – на лице его отразилось вызывающее, мстительное торжество. Как бы разделяя его чувства, лошадь громко заржала и, повинуясь знаку хозяина, понеслась вскачь с Утеса загубленной девушки.