Мы шли довольно близко от берега. Он мягко и живописно горист и почти отвесно спускается к морю. Там и сям видна какая-нибудь маленькая гавань, прижавшаяся к защищающей ее скале, или деревушка, прилепившаяся к склону. Перед Амальфи мы простояли несколько часов, достаточных, чтобы съездить на берег и осмотреть старинный собор. Начиная с Салерно, берег понижается и делается более плоским. Горы отходят от берега и оставляют открытыми болотистые пространства. Сегодня утром мы остановились против Пестума. Антуан немного посветлел и сам первый предложил г-же де Лерэн поехать осматривать храмы. Г-жа Брюван, Сюбаньи и Жернон выразили желание к нам присоединиться; впрочем, Жернон без особенного энтузиазма. Памятники древности, по-видимому, его нисколько не интересуют. Жернон – человек библиотечный, кабинетный ученый.
Лодка "Амфисбены" высадила нас на ровный морской берег, серый и плоский. Перед нами на некотором расстоянии высились храмы. Они вырисовывались на фоне голубоватых гор. Узкая дорожка вела нас между изгородей. У местности нездоровый и меланхолический характер. Почва влажна, воздух тяжел и полон лихорадок. Г-жа Брюван, Сюбаньи и Жернон подымаются медленно. Г-н и г-жа Сюбаньи идут под одним зонтиком. Г-жа де Лерэн и я идем вперед. Солнце печет, вдыхаешь запах высохшей тины и теплой травы. Летают бабочки, жужжат мухи. Это единственный звук, что нарушает безмолвие, да вдали за нами глухо набегают волны на пустынный и нездоровый берег. По мере того как мы приближаемся, храмы увеличиваются и все выше возносят колонны из желтого мрамора. Чувство величественности, древности и безнадежности исходит от этих огромных развалин, сохранивших еще царственную стройность, монументальный и победный облик. Между разъехавшихся плит, у подножия колонн растут высокие аканты, завивая свои листья архитектурными завитками.
Перед мрачным этим великолепием, перед этим возвышенным видением прошлых времен г-жа де Лерэн и я молча переглянулись; в тяжелом небе кружилась стая крикливых ворон, вспугнутая нашим приходом. По правде сказать, я был менее взволнован, чем я ожидал. Слишком много дней я живу в присутствии слишком большой красоты для того, чтобы самые прекрасные зрелища могли отвлечь меня от нее. Пусть пейзажи развертывают свои линии, пусть города представляются моему зрению, пусть небо и море сочетают свои ярчайшие краски, пусть эти храмы возносят предо мною свои колонны и фронтоны, моя мысль не всецело будет занята ими! Я ускользаю от их воздействия, я противостою их притяжению. О Пестум, хотя бы ты расцвел тысячью своих роз, они не будут стоить очертания этого рта, этого рта, загадочного и безмолвного!
О Лаура, нет страны, которая сравнялась бы с прелестью твоего лица, нет архитектуры, равной строению твоего очаровательного тела, нет красок более гармоничных, чем цвет твоих глаз! Напрасно расстилали бы перед моими взорами все моря и все земли, я с пренебрежением отвернулся бы от этого зрелища на зов твоего голоса. О Лаура де Лерэн, звук твоих шагов, шелест твоего платья в траве для меня словно шорох шагов и трепет крыльев любви! Но, увы, придет ли ко мне когда-нибудь любовь, или в памяти я от нее сохраню лишь беглый след и неуловимый отзвук.
20 июня. Палермо
"Амфисбена" бросила якорь в палермском рейде. Сегодня утром мы были свидетелями чисто театрального эффекта. К часу завтрака мы все собрались в столовую. Только Жернон заставлял себя ждать. Антуан начал терять терпение, так как ему хотелось есть, что, несмотря на его жалобы, служит прекрасным признаком. Г-жа Брюван собиралась уже послать мальчика узнать, что случилось с г-ном Жерноном, как вдруг мы увидели появление какой-то личности, столь необыкновенной, что изо всех уст вырвалось восклицание. Конечно, перед нашими глазами был г-н Жернон, но Жернон, внезапно превращенный в другого человека, как будто сказочная фея лукаво коснулась его кончиком своего жезла. На г-не Жерноне не было уже ни его старой синей матроски, ни парусиновых брюк. Он был одет в великолепную зеленую пару, причем пиджак был расшит фисташковым шнурком, брюки с буфами над велосипедными чулками, которые были тоже зелеными с желтыми крапинками. Вместо своей грозной колониальной каски он водрузил себе на голову фетровую шляпу изумрудного цвета, чистейшего тирольского фасона, украшенную кокетливо павлиньим пером. На шее у него повязан был галстук канареечного цвета в лучшем немецко-неаполитанском вкусе.
У наряженного таким образом Жернона был скромный и довольный вид, и наши комплименты он принимал с величественной улыбкой. Видя, что он произвел хорошее впечатление, он окрылился успехом, язык у него развязался, и он сообщил нам, что он воспользовался пребыванием в Неаполе, чтобы обновить немного свой гардероб. Там он и прельстился этим поношенным костюмом, оставшимся, вероятно, после какого-нибудь немецкого туриста. Да, г-н Жернон умеет удивлять публику. Меж тем как мы поздравляли его с иронией, которой он не замечал, г-н Жернон пускал нежные взгляды по адресу бедной г-жи Брюван, которая изо всех сил старалась скрыть свое смущение. Было очевидно, судя по минам Жернона, что, как раз имея в виду г-жу Брюван, он и израсходовался. После завтрака, когда Жернон удалился в свою каюту, чтобы распустить немного свой прекрасный желтый галстук, который его давил, Антуан стал дразнить свою тетушку по поводу любви, внушенной ею Жернону, так как последний, по уверениям Антуана, влюбился по уши. Г-жа Брюван отбивалась изо всех сил, но спрашивается, не была ли она в глубине души польщена обожанием этого старого дурака?
22 июня
Г-жа Брюван, будучи крайне доброй, предложила Жернону и Сюбаньи поехать с нею пить чай в вилле Иджиэя, покуда г-жа де Лерэн и я будем осматривать памятники и достопримечательности Палермо, где мы пробудем недолго, так как Антуан уверяет, что пребывания в портах ему скучны и утомительны. Он любит плавать по морю, долгие дни меж небом и морем, мягкое покачивание, глухое содрогание идущего судна. Он не хочет съезжать на берег, и наши прогулки его раздражают, особенно когда г-жа де Лерэн и я делаем их без сопровождения г-жи Брюван, Сюбаньи и Жернона. И несомненное дурное настроение Антуана, в которое он приходит ото всего, что приближает меня к г-же де Лерэн, возбуждает во мне подозрения на его счет. Что касается до нее, она не выказывает большой симпатии к Антуану. Она вежлива и сдержанна, ничего больше.
23 июня
Какие странные люди эти Сюбаньи! Вся жизнь г-на Жюля де Сюбаньи протекала под влиянием одного обстоятельства, и обстоятельство это состояло в том, что у г-на Сюбаньи то, что называется "голова с медали". Действительно, лицо у г-на Сюбаньи замечательно правильное: прямой нос, большие глаза, хорошо очерченный рот. Г-н Сюбаньи достаточно похож на какого-нибудь греческого эфора или римского проконсула. Он был очень красив, да и теперь красота его сохранилась. Классическая красота доставила ему случай в двадцать два года получить предложение от м-ль Леблерю, дочери крупного подрядчика. Молодой Сюбаньи был беден и служил в разных канцеляриях Парижа. М-ль Леблерю была не безобразна и очень богата, так что г-н Сюбаньи не отказался от наживы, которая сама давалась ему в руки. Начиная с этого момента, у г-на Сюбаньи было только одно занятие: позволять собой восторгаться. М-ль Леблерю, выйдя замуж, осуществила свою мечту о мужской красоте, но мечты эти она хотела продлить елико возможно. Поэтому г-н Сюбаньи был подвержен непрестанному и строгому режиму, ежедневным и мелочным заботам под неумолимым надзором внимательной и влюбленной г-жи Сюбаньи.
Г-жа Сюбаньи не смотрела за своей наружностью и фигурой, но на мужа налагала самое мелочное исполнение правил гигиены и эстетики. Все в жизни г-на Сюбаньи было подчинено одному обязательству – быть и оставаться красивым. Г-жа Сюбаньи ежечасно следит за физической красотой г-на Сюбаньи, и в течение сорока лет г-н Сюбаньи покорно подчиняется требованиям своего положения. Он покорился своей участи и даже вошел во вкус. Он строго исполняет все предписания, которые на него наложены. Он наблюдает за своим питанием, упражняет свои мускулы, ухаживает за своей кожей и волосами по рецептам, полученным им от специалистов. Он со всеми ими советовался и из сводки их предписаний составил себе уложение, которому неослабно и неустанно следует. К тому же около него всегда находится г-жа Сюбаньи, чтобы призывать его к порядку и поддерживать в нем уважение к средствам, благодаря которым г-н Сюбаньи всегда может в дни поклонения представлять своей супруге "голову с медали".
Обожание это имело еще и другое следствие для г-на Сюбаньи. Остаток времени, что у него не занято физическим самосохранением, он по большей части посвящает тому, что увековечивает всеми способами свое изображение. Ведет это дело также г-жа Сюбаньи. Г-н Сюбаньи лучший клиент для художников, скульпторов, граверов и фотографов современности. Количество бюстов, портретов, медалей и клише, сделанных с него, неисчислимо.
Г-на Сюбаньи рисовали, лепили, воспроизводили большее количество раз, чем президента республики или модного актера. У него солидная иконография, чем гордится г-жа Сюбаньи. Что касается до г-на Сюбаньи, то он охотно предоставляет себя этим знакам внимания к его персоне. Он так к этому привык, что машинально, в самых обычных жизненных положениях, он продолжает позировать. Что всего любопытнее, так это то, что у него нет ни малейшего тщеславия и что при всем этом он превосходнейший человек. Заботясь о своей красоте, он исполняет как бы долг. Исполняет он его на совесть и без всякого фатовства. Ничего не поделаешь, внешность обязывает. Он терпеливо сносит шуточки невыносимого Жернона. Они товарищи по школе. Жернон пользуется этим обстоятельством и уверяет г-жу Сюбаньи, что в те времена г-н Сюбаньи ничего не имел античного, меж тем как он, Жернон, привлекал внимание мамаш свежим и прелестным цветом лица.
25 июня. Море
Наконец-то! Я сказал ей! Теперь она знает про мою любовь! Это произошло вчера. Погуляв днем по Палермо с нашими спутниками, я и г-жа де Лерэн оставили их, чтобы подняться до Монреале. Они отправились на яхту, а мы взяли экипаж, чтобы совершить эту загородную прогулку. Сначала нужно ехать по густонаселенному предместью, не особенно характерному, где мальчишки в лохмотьях приветствовали нас криками и прыжками. Затем вскоре дорога начинает подниматься петлями. Окружена она прекрасною зеленью, тенистыми садами, живописными виллами в стиле барокко. Там и сям вдоль дороги фонтаны стекают в затейливые бассейны рококо. Воздух мягкий и теплый, немного усталый, немного томный, воздух конца ясного дня, полный запаха цветущих апельсиновых деревьев. Я смотрю на сидящую рядом со мною г-жу де Лерэн. Легкий ветерок слабо колеблет газовую вуаль, окружающий ее широкополую шляпу темной соломки. Она сегодня очень весела. Она шутит и смеется, потешаясь, как смешно ухаживает Жернон за г-жою Брюван. Так мы доезжаем до Монреале. Дорога приводит на главную площадь городка, и внезапно перед нами встает собор.
Его тяжелые бронзовые двери были открыты, и мы проникли в огромный неф. Мозаики покрывают стены, а углубление представляется какой-то волшебной пещерой, и темной, и блистающей, переливающейся старинным золотом, населенной иератическими образами. От времени до времени г-жа де Лерэн зонтиком указывает на какого-нибудь из них. Большой храм почти пуст. Изредка различишь отзвук шагов, голоса, и снова наступает молчанье безлюдия. Г-жа де Лерэн идет передо мною. Вдруг я замечаю, что она направляется к маленькой двери, проделанной в толстой стене, толкает ее одним пальцем руки в перчатке и вскрикивает от изумления…
Дворик, куда мы попадаем, невелик, но очарователен по пропорциям и варварской живописности, он прелестен со своими сарацинскими колонками, усеянными кусочками мозаик. В квадрате между галереей цветы растут в прелестном беспорядке. Некоторые из столбов элегантно ими обвиты. В углу ограды, посреди мраморного водоема, подымается одинокая, бесполезная, парадоксальная витая колонна. Она ничего не поддерживает. Зачем она здесь? Должна ли она изображать водяную струю этого иссохшего водоема? В ней есть что-то загадочное, так что мы долго бы простояли, смотря на нее, если бы не заметили, что двор оканчивается террасой, узкой террасой, откуда открывается чудный вид на Золотую Раковину, на Палермо, на море.
Ах, прекрасный этот час, этот час успокоенья, почти уже сумеречный, с ослабленным светом, с далекими запахами! Но я был нечувствителен к его очарованью, бесчувствен к его прелести. Что значили для меня эти сады этажами, эта гармоничная благоухающая равнина, этот город, это сверкающее синее море, замыкавшее горизонт? Одна мысль всецело меня занимала: близ меня находится существо, в котором сосредоточиваются все мои желания, к которому несутся все мои стремленья и все мои мечты. И существо это, находящееся здесь, рядом со мною, видимое, осязаемое, может быть, никогда не будет мне принадлежать! Никогда я не услышу, как этот голос произнесет мое имя не как имя чужого человека. Никогда мои губы не коснутся этих уст, никогда мои руки не будут сжимать этого тела. От нее у меня останется только беглый образ среди стольких других, уже исчезнувших! И дни пройдут, как день прошел.
Меня давила тяжелая печаль. Я облокотился на перила террасы, весь во власти неопределенной меланхолии, и чувствовал, что на глазах у меня навертываются слезы. За собой я услышал легкие шаги приближавшейся г-жи Лерэн. Я не смел обернуться, как вдруг почувствовал, что на плечо мне легла рука. Я вздрогнул и поднял голову. Ее, казалось, удивило мое расстроенное лицо. Тогда я вдруг почувствовал, что настало время для слов.
Я взял руку г-жи де Лерэн и, как упрек, как молитву, стал тихо повторять: Лаура, Лаура!
Она не отнимала своей руки и тихонько привлекла меня к скамейке, что находилась за нами. Когда мы сели, ее пальцы выскользнули из моих, чтобы поправить вуаль на шляпе. Вся моя минутная храбрость пропала, и я остался безмолвным, с бьющимся сердцем, пересохшим горлом. Она начала первой:
– Ну, успокойтесь, бедный мой Дельбрэй. Я знаю, что вы меня любите. Но это не причина для грусти. Лучше послушайте меня, чем принимать вид жертвы. Я очень рада, что мы поговорим на эту тему, тем более что я не собираюсь сказать вам ничего ужасного.
Она наклонилась сорвать маленькую гвоздику, выросшую на песке аллеи. С плеч у меня свалился камень. Пейзаж, который почти исчез из моих глаз, снова открылся моим взорам. Снова я стал ощущать мягкость воздуха, присутствие предметов. Снова я различал запах цветов. Г-жа де Лерэн продолжала:
– Да, друг мой, я знаю, что вы меня любите. Я думаю даже, что вы начали меня любить с того дня, как мы встретились с вами у г-жи Брюван. Как только я познакомилась с вами, я убедилась, что я для вас не безразлична. Должна признаться, что долгое время я полагала, что внушаю вам чувства только симпатии и дружбы. Это как раз то же чувство, что я испытывала по отношению к вам. Она на минуту умолкла и бросила гвоздику, что держала в руке, за перила. Потом продолжала:
– Теперь я замечаю и уже некоторое время отдаю себе отчет о том, что дружба ваша была любовью… О, не тревожьтесь! Мысль эта нисколько не была мне неприятной! Напротив, я хотела бы быть в состоянии ответить вам что-нибудь такое, чего вы ждете от меня, конечно. Как бы я хотела сказать вам: "Дорогой Дельбрэй, вы меня любите, и я вас тоже люблю". К сожалению, этого я вам, друг мой, не скажу.
Она выражалась точно и уверенно. Ее энергичное и нежное личико слегка передернулось. Она устремила на меня светлый и открытый взгляд.
– Нет, Жюльен, когда я вижу вас, я не испытываю того сильного чувства, что зовется любовью. В этом я совершенно уверена. Я долго думала об этом, я хорошо себя проверила. Я слишком люблю откровенность и слишком дружески к вам отношусь, чтобы лгать и внушать вам ложные надежды. Нет, любви, в романтическом смысле этого слова, я к вам не питаю. Это так, я ничего не могу поделать, и вы должны с этим примириться…
Я жестоко страдал. Снова сдавило мне грудь, пересохло в горле, глаза увлажнились. Скорбь моя была бесконечной и согласовалась с меланхоличностью обстановки. Эта узкая, длинная терраса со старым каменным парапетом, с запахом печальных цветов представлялась мне как бы гробницей моей любви, моей надежды, и я прошептал, опуская голову:
– Ах, Лаура, Лаура!
В ответ она рассмеялась. Казалось бы, страданье мое от этого должно было бы увеличиться, но мне почудилось, что в этом смехе не было ничего ни оскорбительного, ни враждебного.
– Не огорчайтесь так, бедный мой Дельбрэй. Дайте мне договорить. Вот мужчины! Когда они любят и удостаивают нас приязни, они не могут допустить мысли, что не моментально падаешь к ним в объятия. Подождите немного, раньше чем стонать. Если я вас не люблю в таком смысле, как вы это понимаете, то из этого не следует, что я никогда не переменю своего отношения.
Она жестом остановила радостный крик, готовый вырваться у меня, и продолжала серьезно:
– Любовь, мой друг, чувство особенное, и пути ее разнообразны. Иногда она рождается во всей своей силе, иногда медленно созревает. Отчего бы, Жюльен, той симпатии, что я к вам чувствую, со временем не обратиться в настоящую любовь? Разве вы не понимаете, что я приглашение г-жи Брюван приняла потому, что хотела жить около вас в ежедневной близости? Не потому ли, что моя дружба к вам казалась мне готовой стать чувством более живым, я захотела дать вам возможность совершить во мне это превращение? От вас, Жюльен, зависит мало-помалу выиграть свое дело. Я уже расположена в вашу пользу вашей любовью, в которой вы мне признались. Да, я знаю, что вы меня любите, но я хотела бы знать, как вы меня любите и могу ли я осуществить ваше желание. Мы оба должны кое-что узнать друг о друге. Благоразумно попытаемся испытать. Если испытание будет благоприятно и решит вопрос сообразно вашим желаниям, я не торгуясь весело отдамся вам. Я не буду мучить вас условиями и отсрочками. Я не предложу вам брачного капкана, я буду вашей любовницей, сколько вы захотите… Но мы не знаем друг друга. Жюльен, попытаемся узнать себя.
Она на минуту умолкла, потом протянула мне руку и, поднимаясь со скамьи, закончила:
– Все это я могла бы сделать и не говоря вам об этом. Я могла бы тайно наблюдать за вами и изучать вас, но я люблю ясные положения. И потом, я видела, что вы несчастны. А теперь идемте. Мы поздно вернемся на яхту.
Я долго целовал руку Лауры. Все время на обратном пути я держал ее руку в своей…