- Уж как его луканька занес на звезду, не умею вам рассказать. Только, жимши на звезде, влюбился он в тамошнюю женщину…
- В Аматузию, - подсказал я.
Арина Федотовна уставила на меня глаза с выражением искреннейшего изумления:
- Вы откуда знаете?
- Вот видите: знаю.
Не знать было мудрено. Достаточно говорили, одно время, в петербургских "оккультических" кружках и дурачествующих салонах об этой идеальной Аматузии, которая была женою знаменитого художника, когда он жил на планете Юпитер, в качестве не то архонта, не то суффета, не то еще какого-то архаического вице-губернатора. Аматузия умерла в юных годах от избытка нервной чувствительности и, умирая, взяла с горестного супруга клятву верности ей в предбудущих существованиях. И сам художник, - томный, бледный, рыжеватый блондин, в воротничках и галстухе à la Rostand, - после хорошего обеда, за кофе и ликерами, - любил импровизировать мистические эпизоды из истории своего планетного счастья, набожно внимаемый психопатками, пред ним благоговеющими. Один из соперников таланта, малый желчный и не без остроумия уверял меня, будто талант со своею Аматузией так уже заврался, что едва-ли сам не верит в ее бывшую реальность. А на одной из декадентских выставок красовалось очень эффектное полотно, одно из лучших произведений таланта, изображавшее безбрежное пространство, полное таинственного голубого света, чрез которое протянулась длинная полоса серебряного тумана, сквозящая прекрасными женскими чертами. Картина называлась "Слева от вечности", а поклонницы таланта разгласили по городу, будто женоподобный туман есть именно портрет дивной Аматузии и при том очень схожий. Желчный соперник, впрочем, и тут сехидничал, чуть не клятвенно убеждая всех и каждого, что если туманная девица или дама - Аматузия, то он давно и очень близко знаком с нею, и жительствует она отнюдь не на Юпитере, а в Чубарове переулке. Не чаял я встретиться с интересной планетной покойницей в правосленской глуши!
Арина Федотовна продолжала:
- Вот я и говорю Женичке: по-цыгански это лапораки, а по-русски враки. В ихнем мужском поле, - муж, если отъехал от жены за семь рек, то уже и тут надуть ее грехом не числит. Станет он Матусии на звезде опасаться! Никаких Матусиев за ним нет, а просто он в интерес вас вгоняет, чтобы себе цену набить.
И пошел у нас с нею спор, и решили мы идти на парей, а барышня разнимала.
- Попросите, - говорю, - нарисовать с меня портрет: десяти ден не минет, как он ушлет свою Матусию ко всем дьяволам, считать самые дальние звезды. Ну, и выиграла.
- И легко? - осведомился я.
- До срока двое суток в запасе осталось.
- Ловко.
Арина Федотовна прищурилась с игривостью:
- Слово имею.
- Не секрет, какое? - пошутил я.
Она отшутилась:
- Много будете знать, скоро состаритесь.
И, весьма кокетливым движением, спрыгнула с-подоконника.
- Моя по саду идет… Пойду, отчитаю голубушку! Да! Зачем шла к вам, то и забыла. Барин милый, - перешла она в просящий, извиняющийся тон, - Бурун этот, как отъезжать ему, в комнату к вам заходил и записку писал…
- Где же она? - взыскался я по столу.
- А вот.
Арина Федотовна достала письмо из кармана, весьма засаленное, захватанное грязными руками а, главное, распечатанное.
- Неужели Бурун поручил вам письмо в таком, виде?
Она посмотрела в глаза мои, с вызовом самой наглой лжи.
- Как есть.
Возражать было нечего. Но я вспомнил, что Арина неграмотна, и сама прочесть письма не могла, а при обстоятельствах истекавшего дня, вряд ли она дала бы прочитать письмо от Буруна кому-либо, не посвященному в тайну. Ванечка, говорит она, ничего покуда не знает. Кто же ей прочитал? Кому она так крепко доверяет?.
В окно я видел, как Арина подошла к Виктории Павловне и сказала ей что-то зло, возбужденно. Та остановилась, окинула ее мрачным взглядом развенчанной, королевы, тоже уронила несколько слов и прошла к дому. Издали было видно, что Арина снова налилась в клюкву.
- Хорошо, матушка, хорошо, - доносился ко мне ее, повышенный, гнусавый голос. - Все еще не в своем-уме? Ладно. Я подожду, я потерплю. А свое ты получишь, за мною не пропадет, не беспокойся, получишь.
Записка от Буруна была коротенькая.
"Извините, что уезжаю, не пожав руки Вашей..
Впрочем, пожалуй, Вы теперь не захотите пожать моей. Не думайте обо мне очень худо, я Вам докажу. На-днях, с Вашего позволения, напишу подробно. Уважающий и преданный Бурун".
- Не разболтает, - подумал я. И отправился выручать Ивана Афанасьевича из его холодной тюрьмы.
Моя попытка найти поддержку и содействие против Арины Федотовны в авторитете самой хозяйки дома не удалась: я нашел дверь в комнату Виктории Павловны запертою изнутри на ключ и, когда на осторожный стук мой не последовало ответа, не решился настаивать. Впоследствии Виктория Павловна говорила мне, что в это время она спала глубоким сном. Оставалось действовать самостоятельно, за свой страх и риск. Но, придя к леднику, я увидел на его дверях дубовый засов такой крепости, а на засове замок-исполин такой солидности, что предприятие мое осложнилось, если не в штурм, то по крайней мере, в грабеж со взломом. Беспомощно погуляв вокруг, мне удалось найти в бревенчатом срубе ледника отдушнику. Приложив к ней ухо, я услыхал, что, внутри, действительно вздыхает и движется живое существо.
- Иван Афанасьевич, это вы? - окликнул я в отдушину.
Он замер, как испуганная мышь, и несколько секунд не отвечал. Потом отозвался робко и нерешительно.
- Александр Валентинович?
- Он самый.
- Что прикажете?
- Ничего не прикажу. Пришел вас выпустить, да ключа нет, а так, на взлом, с замком не справлюсь.
Он возразил:
- Разве Арина Федотовна разрешили, чтобы я вышел-с?
Очень нужно ее разрешение!
- Ах, - протянул он с горьким разочарованием, - ах, так, стало быть, вы это от себя-с? Нет уж, Александр Валентинович, лучше оставьте-с. Очень вам благодарен, только не надо этого-с, оставьте.
- Странный вы человек: что же вам удовольствие что ли мерзнуть там в потемках с мышами?
- Какое же может быть здесь удовольствие-с? Решительно никакой приятности нет-с. Но только, ежели я нарушу их приказание, то мне может быть много хуже-с. Потому что они очень раздражены против меня.
- Так вот: я вас выпущу, и удирайте во все лопатки.
- Как можно-с? Что вы-с? Куда я пойду?
В голосе его слышался неподдельный испуг, - и даже едва-ли не слезы.
- Оставьте-с. Очень они раздражены. Боюсь: еще больше раздражатся. Совсем мне может худо быть-с.
- Странно.
- Да-с. И вот, что беседуете вы со мною, они могут заметить.
- Так что же?
Он помолчал и с горькою тоскою пискнул:
- Обидятся на меня, что вы участие изволите принимать. Нет, уж оставьте меня… Бог милостив-с… Я посижу-с… Оставьте…
Я отошел в глубочайшем недоумении…
XII.
На завтра, рано утром, меня разбудил робкий стук в дверь.
- Войдите.
- Иван Афанасьевич.
- А, узник! Ну, что? Выпустили?
- Являюсь засвидетельствовать живейшую признательность. Освобожден еще вчера на ночь. Так и сказано, что по-вашему желанию-с. Очень много вами благодарен, чувствительнейшие тронут-с.
Он был бледен, серьезен и даже терпимо приличен, потому что трезв.
- Ну, поздравляю. Только удивительный вы, батенька, человек.
- Чем же так-с? - тихо спросил он.
- Да, как же можно допускать такое обращение с собою? И от кого? Чужая баба командует вами, как пешкою, - можно сказать, словно тряпкою, вытирает вами погребную грязь, - и вы позволяете, молчите… Что за трусость? Есть же у вас какая-нибудь амбиция.
- Я очень виноват-с, - сказал он с какою-то заученною твердостью, - и, будучи виноват-с, обязательно должен претерпеть-с.
- Да, сколько бы ни виноваты, - не мальчик вы… Что это? Карцеры для взрослых завели. И хоть бы побарахтался сперва, поборолся, поспорил, а то - так и пошел, куда велено, словно на веревочке… Именно, как нашаливший мальчишка идет в карцер… Недоставала только, чтобы она вас за ухо вела.
- Ах, Александр Валентинович!
- И чем она нагнала вам такого страха? Этак она вас высечь захочет, - вы и высечь себя дадитесь?
Иван Афанасьевич покосился на меня.
- Весь день трепетал… этого самого-с… - выговорил он с унылостью.
- Чего?
- Да вот-с…
- Что Арина Федотовна вас высечет?
- Так точно-с.
- Н-ну…
Я уставился на старика во все глаза и с большим любопытством: столь глубокого принижения личности мне еще не случалось встречать. Поминая Арину Федотовну, он от заочной трусости, даже судорогою ка-кою-то сокращался во всем теле.
- Вы их не изволите знать-с, - заговорил он в ответ на мое бесцеремонное разглядывание, - а я- давно здешний-с, знаю-с. Примеры были-с.
- Какие примеры? Неужели…
- Нет-с, не меня, - поспешил он рассеять мое недоумение. - Меня покуда бедствие это миновало… я разумею: наказание на теле-с. В погреб сажать, - не потаю: сажала-с, опускала в преисподнюю пьяненького-с, за безобразие мое-с. А этого не было. Нет-с, не меня, других-с.
- Ребятишек каких-нибудь, конечно? - сказал я с недоверием.
Он потряс головою.
- Никак нет-с, не ребятишек… Кутова Ивана Федоровича изволите знать?
- Слыхал.
- Так вот-с, между прочим, ихнего управляющего немца-с.
- Даже немца? Это серьезно. За что?
- Девушек очень обижал-с. которые в экономии работают-с. И не то, чтобы, значит, по согласу, а с вымогательством, - вроде как бы повинность установил-с. Арина Федотовна пригласила его к себе в гости, будто чай пить, и высекли-с. Анисья стряпка и еще две бабы из Пурникова немца держали-с, девушки эти, которые обиженные, смотрели-с, а они, Арина Федотовна, секли-с. И здоровеннейший, доложу вам, был немец.
- Был? А теперь он куда же девался?
- Уехал из наших мест. Должность служения своего принужден был оставить, потому что уж очень широко лихая молва пошла-с, засрамили немца-с. И жена его бросила - Не могу, говорит, с тобою жить, - тебя,· бабы пороли. Очень конфузно-с.
- Пьяным, что ли, она его напоила?
- Не без того-с.
- Отчего же он не жаловался по суду?
- Помилуйте, срам-с. При том же, ежели следствие, то и его дела должны были выплыть на свежую воду-с: я разумею, - с девушками-с… Однако, он в них стрелять приходил.
- Немец? В Арину Федотовну?
- Так точно-с. Это позже, - когда он места лишился и уезжать собрался, уже и пожитки свои на воза уложил. Арина Федотовна в роще с Анисьей грибы брали. И вдруг Анисья видит: невдалеке, над оврагом, в кустах, что-то поблескивает. Ан, это немец: лежит за пнем, ружье на них навел, прицел на солнце отсвечивает. Арина Федотовна на него крикнула, - он и не стал стрелять, ушел-с.
- Так-таки послушался и ушел?
- Да-с. Потому что они ему очень неприятное сказали.
- Что же именно?
- Они сказали - Что ты, Богданыч, из-за куста, в потайку, метишься? Я, небось, не таилась: вспорола тебе спину при всей честной публике, - а ты с ружьем в овраг залез… Смотри, - говорят, - не промахнись: коли мимо дашь, - опять высеку, и в тарантас не сядешь…
- Может быть, он вовсе не стрелять приходил? Им только так вообразилось?
- Уж не знаю-с. Анисья вернулась тогда из рощи белее снега-с, ни жива, ни мертва.
- А Арина Федотовна?
- Ей что? Смеется. Вот тоже с Мишкою, кучером келеповским. Похвастал на празднике, сидючи подле винной лавки, будто он Арину Федотовну знает-с, живет, стало быть, с нею-с. Оно и правда-с, жила-с, - однако, Арина Федотовна очень обиделись, как он смел говорить при народе. Заманили Мишку в кладовку, якобы для угощения-с. А там уже Анисья-с, ее Личарда верная, ждет… с розгами-с. Ну, Мишенька, - говорит Арина Федотовна, - похвалился ты моим конфузом, а теперича я твоим похвалюсь. Выбирай: либо тебе, Мише, на свете не жить, либо - ложись, мы с Анисьей тебя высечем. И восписали-с.
- Однако!
Иван Афанасьевич нагнулся к моему уху и зашептал:
- И хорошо сделал Мишка, что не препятствовал, дозволил им каприз свой исполнить и гнев избыть. А то могло быть хуже-с.
- Вы полагаете… - начал было я, невольно смущенный таинственным рабьим страхом, вновь исказившим его лицо.
Он сделал круглые глаза, желтые и тупые, как у спугнутой совы, и не прошептал уже, а прошелестел как-то:
- Отравят-с.
Я даже отодвинулся.
- Полно вам…
Он закивал лысиной быстро, часто, с убеждением.
- Да-с, изведет-с, тихою смертью уморит-с. Они бесстрашные-с. Им ни себя, никого не жаль. И никого на свете не боятся.
- Это - ваши предположения? От страха говорите? Или было что-нибудь такое, похожее? - спросил я, понизив голос.
Иван Афанасьевич развел руками.
- Положительного ничего неизвестно-с. Только все говорят это, что она своего мужа отравила.
- Час от часа не легче. Давно?
- Годов уже двадцать.
- Неладно жили?
- Не то, чтобы очень-с. Не хуже других-с. Она и в браке властная была, головила над мужем, во всем он ее слушался. Товарищи стали над ним подсмеиваться, - он плотник был-с, ходил по отхожим промыслам, с артелью-с. Уж какой, мол, ты, - дразнят, - мужик, какой мастер? У бабы из рук глядишь. Где видано, чтобы баба мужем этак верховодила. Дай ей взвошку, чтобы знала свое место у печки. Раззудили парня. А дело было о масляну. Иван пришел на праздник домой, надул губы, на жену не глядит. Сели блины есть. Он и придрался, якобы блины худы. - Ты, сволочь, чего напекла? Это блины? Только умеешь городские платья носить, да за воротами зубы скалить. Слово за слово, - он ее в ухо-с, да за виски-с… Всю избу ею, как метлою, вывозил-с. Насилу отняли. Потому что мужик зверь-с: когда колотит свою бабу, в восторг приходит и теряет разум-с. И, сказывают люди, покуда он ее истязал, Арина Федотовна словечка не выронили, только прикрывали личико ручками, чтобы не изувечил. А, как оставил ее, встала с полу, оправилась, подошла к мужу и поклонилась ему в пояс - Уж прости, говорит, Петрович, бабу-дуру, для первого раза, - и впрямь у меня ноне блины для тебя не задались. Вдругорядь буду печи, - останешься мною доволен. Все на Ивана удивлялись, как он умел смирить жену: шелковая стала, поклонливая. Однако, пост и Святую затем он, Иван Петров, на свете пожил-с, а на самую Радуницу взял, да и отдал Богу душу-с: скоропостижно-с, якобы от вина-с. А при потрошении обличилось, что он опоен ядом - хлороформой. Вот, стало быть, какие блины она испекла-с.
- Производилось дознание? Была она в подозрении?
- Какое же могло быть против нее подозрение, когда он помер в городе, а она оставалась в Пурникове, за восемьдесят верст, - после Светлого Праздника и не видались? Следствием установлено, что видели на Радуницу, как Петрович, уже в сумеречках, поминал на городском кладбище камрада-плотника, шибко пьяный-с, и пил на могилке водку с незнаемым человеком-с. А, кто тот незнаемый человек, и куда потом делся, по сие время неизвестно. К тому же у Ивана Петровича не оказалось на ногах новых сапогов-с. И денег тоже при нем никаких не нашли, а, между тем, он только-что взял расчет и в артели. Постановили решение, что отравлен хлороформою в водке, с корыстною целью грабежа-с, а к розыску виновного приняты энергические меры-с.
- Да, вероятно, так оно и есть, - сказал я. - В городах такие отравления часто случаются. В Сибири, например, жулье сплошь и рядом работает с хлороформом. А ей, простой бабе, откуда раздобыться хлороформом, да еще в деревне?
- А уж это фершала надо спросить.
- Какого фельдшера?
- Тут неподалечку есть богатое село, называется Полустройки. Там земская больница, и служил при ней фершал Матвеев - хороший человек, ученый, только пил очень, так что даже делался вроде как помешанный. Все ему спьяна красные бабы казались, будто дразнят его, и он бегал за ними с топором-с. И до того однажды допился, что вышел в безобразном виде на базарную площадь и, при всем честном народе, всю казенную аптеку побросал с моста в речку Осну, - пузырь за пузырем-с, порошок за порошком-с, ящичек за ящичком-с. - Так, - кричит, - приказали мне красные бабы: теперь они больше ко мне приставать не будут. Как составили протокол, да пошло дело к разбирательству, да приехала ревизия, - обнаружилось, что, кроме того, фершал растратил казенные деньги. Хотя он и клялся, что его обокрали красные бабы, однако начальство не поверило, и в Сибирь он не попал только потому, что в тюрьме у него сделался делирий тременс, и в том он и жизнь свою кончил, лепечучи ерунду-с о красных бабах-с. Глас же народный таков, что и из денег похищенных, и из аптеки утопленной много чего Арине Федотовне перепало-с, иона-то будто-бы - эта самая красная баба и была-с, которая фершала застращала.
- Правда - не правда, а… нравы же у вас! - вырвалось у меня. - Признаться откровенно, мне жутковато сделалось.
- Да-с… Потому, собственно, я вчера очень испугался-с, когда вы пожелали меня освободить-с. Сами посудите: кому жизнь не дорога? Ну, выполню я ихний каприз, отсижу на леднике свою порцию, - что мне поделается! Пятьдесят восьмой год живу на свете-с, а ни разу болен не бывал, не знаю, как это и болеют-с. Ну, если бы даже и пришлось претерпеть… это самое… наказание-с… - стыдливо потупился он. - Оно, конечно-с, ужасно тяжело и неприятно-с… можно даже сказать: обидно до слез, кому ни доведись… Но все же от того не умрешь. Оно - на теле было-с, на теле и останется. А, ежели ввести их в настоящий гнев, наругаться над их приказом, - они, может быть, спервоначала и ничего… смолчат-с, не покажут вида-с. Только сейчас-то побахвалишься, поторжествуешь, а в скорости, пожалуй, подохнешь крысиною смертью. Очень неприятно-с.
- Хорошего мало. Однако, любезнейший Иван Афанасьевич, вот что. Все, что вы рассказали мне, очень интересно, но - не верю я вам ни в одном слове.
Он поежился.
- За что же-с?
- Если бы Арина Федотовна была такая характерная, как вы рассказываете, то, прежде всего, вы не посмели бы мне о ней рассказывать.
Он усмехнулся.
- Я рассказываю вам о ней то, что и всякий другой, из тутошних расскажет-с. За это мне от нее ничего не может быть-с. Они тоже свою справедливость соблюдают. Не я этим рассказам начало дал-с. Не моя в них и вина-с. Люди ложь, и я то-ж: повторяю, что ветер носит. Им очень хорошо известно, что о них говорят в околотке, и они того во внимание не ставят-с. А о немце и Мишке так даже и любят-с - Пусть, говорят, молва идет, - по крайности, разные прохвосты будут знать, что надо мною, Ариною, не пошутишь. Ни-чего-с… Вот, кабы я дерзнул что-нибудь от себя-с…
- Скажите, какие тонкости. Ну, а зачем же вы Буруну-то "от себя" разболтали?
Он долго молчал, глядя в половицу. Потом проговорил глухо и с лицом, совершенно кривым от обиды и подавленной злости:
- Уж очень они меня оскорбили.
- Арина Федотовна? Виктория Павловна?
- Господин Бурун-с.
- Бурун?
- Тогда в лесу… третьева дня… вот как я в ручей-то упал-с…