Короче говоря, через две недели, вместо того чтобы гулять с сыновьями Глэда, а точнее, с Биллом, Дженни в один воскресный день оказалась в рощице вместе с Джоном, который, просунув свою коленку между ее колен, крепко обнимал и целовал ее. У Джона была манера хватать девушку за плечи и, как руль, крутить, целуя то справа, то слева, что очень действовало. И при всем том он был вежлив. Если бы он не был так вежлив, то совсем разомлевшая Дженни, может быть, и уступила ему. На Тристане именно девушка, которой по традиции - более сильной, чем наставления пастора, - предоставляется полная свобода либо сразу уступить парню, либо ждать свадьбы, говорит "да" или "нет", не заботясь о последствиях. За целый век на Тристане лишь два ребенка росли без отца, и на острове редкий из парней отважится "отрезать трут", когда он его зажег. Правда, на острове все всем известно и выбор невелик, так что соблазнитель уже не найдет другой. Но все-таки на этой скале, где водоросли так упорно выдерживают натиск волн, а растения - ветров, чувства не менее стойки. Зная это, благоразумная - но отнюдь не ханжа - миссис Гринвуд без колебаний собрала в бюро девушек Тристана, чтобы прочесть им лекцию об опасностях улицы с убедительными статистическими данными, которые свидетельствовали, что настойчивость тридцати процентов британских ухажеров вознаграждалась слишком быстро. Так вот! Нисколько не сомневаясь в этих данных, Дженни решила сама посмотреть, как все выглядит. Впрочем, больше всего ее смущало лишь одно - Билл. То, что Билл мыл машины, тогда как Джон их водил, ровно ничего не значило. То, что Билл был сосед, кузен, друг детства, любимец отца, парень, которого она чаще других выбирала при игре "в подушечку", - это уже кое-что значило. Разве Дженни чем-то обязана Биллу за его терпение, оставшееся на той стадии, когда матери, глядя на своих детей, что, обнявшись, уходят по тропинке в лес, шепчут: "Может быть, у них что-нибудь выйдет?" Разве, гуляя с Джоном, она кого-то обманула? И если бы даже речь шла не о Билле, то разве все остальные парни с острова не теряли тем самым одну из своих девушек? Две дюжины девушек на выданье - выбор невелик. Дженни соглашалась с этим. Потом уже не соглашалась. Никто ведь никого силой не заставляет желать только девушек с Тристана? В Англии юбок сколько угодно. Тысячи. Мы ведь теперь не на острове.
Через месяц Дженни уступила Джону. Родители ни о чем ее не расспрашивали, не удостаивали даже замечать ее частые отлучки. Но разве это свобода, если она вынуждена прятаться и молчать? "Чиста, как белый чулок, даже когда она его стягивает", - говорила в таких случаях ее бабушка. Как-то вечером, воспользовавшись тем, что сестры ушли в клуб, Дженни пошла на кухню к матери и, взяв нож, чтобы помочь ей чистить картошку, начала:
- Мне нужно сказать тебе…
И, спокойно поигрывая лезвием ножа, чтобы очистка получалась подлиннее, Дженни рассказала матери обо всем, затем замолчала, дав вещам идти своим чередом, а овощам - вариться.
- Так должно было случиться, - проговорила Сьюзен, закрывая кастрюлю крышкой.
- Ты забыла посолить, - заметила Дженни.
Невозмутимая - ее волнение выдавали только морщины на лбу под копной седых волос, - мать медленно потирала ладони.
- А как же Билл? - спросила она.
- При чем тут Билл? Я ничего ему не обещала. Когда парней двое, решает девушка.
- Конечно, - ответила Сьюзен, - ведь всегда выигрывает тот, кому дают выбирать. Подумай все-таки. Все это вызовет страшный скандал. Представь, если все вздумают тебе подражать…
- Ну и что же? - крикнула Дженни.
Она выскочила из дома, даже не надев свое новое, купленное с первой получки пальто. Мороз щипал ей ноги, впервые в жизни обтянутые нейлоновыми чулками. Джон ждал ее на молу. Но прежде, чем побежать к нему, она на секунду задержалась, охваченная чувством облегчения, изумления, беспокойства. Вблизи от фонаря Ральф говорил с какой-то незнакомкой, родившейся явно не на берегах реки Уотрон, судя по белокурым, распущенным по спине волосам.
* * *
Община тристанцев собралась вместе по случаю двух браков: Поля Беретти, сына Абеля и Нормы, с Ти Глэд, дочерью Роберта и Веры; Тони Гроуера, сына Тома и Салли, с Бланш Раган, дочерью Гомера и Олив. Поскольку матери новобрачных были урожденными Лазаретто, Глэд, Твен и Гроуер, то к этим свадьбам имели отношение все семьи острова, в полном составе присутствующие на торжествах и весьма довольные тем, что могут продемонстрировать чужакам свою сплоченность.
Новобрачные, их родственники и гости, все, кроме старух, которые приехали на автобусе, пришли пешком из поселка Кэлшот и вошли в ворота маленькой стрельчатой церкви Всех святых, чья квадратная колокольня стоит, словно серый камень, среди зеленой травы кладбища. Они прошли между двумя столбами, символизирующими "земное" и "божественное", затем между рядами приземистых колонн. Они полностью заполнили четыре ряда из двенадцати пятиместных скамеек, украшенных пестрыми подушечками, на которых бригада дам-патронесс заботливо вышила выбранные прихожанами символы. По обычаю мужчины заняли места ближе к хорам, а женщины расположились почти у выхода, чтобы можно было незаметно выйти, если детям вдруг приспичит. Вместе со всеми вставая, садясь, опускаясь на колени, поднимаясь с колен, они прослушали службу, проповедь, то не отрывая глаз от развевающихся рукавов священника, то переходя от одной хоругви к другой: от голубой в лилию материнской к красной приходской с короной и пальмами. Они пели псалмы наизусть, не раскрывая молитвенников. Потом орган в приделе заиграл свадебный марш, и они, пропустив вперед новобрачных, вышли из церкви под обстрел притаившихся за надгробиями фотографов, один из которых, увидев гордо торчащий живот Бланш, воскликнул:
- Так дело уже сделано!
Тристанцы рассмеялись. Ясное дело, что Тони не подкачал. Да и Бланш тоже предпочла получить гарантию заранее. Они весело прошествовали в колонне до перекрестка четырех дорог, образующего центр Фоули, и остановились перед "Банкетным залом" - универсальным залом, где проходят выборы, ярмарки, свадьбы, пирушки, на дверях которого был вывешен прейскурант: весь день - 5 фунтов 10 шиллингов; только утро - 3 фунта; за прокат пианино - 0,5 фунта. Любопытные повысовывали из окон носы. На тротуары выползали отовсюду зеваки: от парикмахера, под вывеской "Малый салон" утверждающего славу французского искусства укладки волос; с бензоколонки и даже из отделения "Провинциального банка".
- Неужели вы можете их понять? - бросил аптекарь жильцу из "Джэсмин коттеджа".
- Как, по-вашему, будут они голосовать или нет? - спросил владелец гаража.
Одни махали тристанцам руками. Другие слегка снисходительно смотрели на этот массовый выход. Все зеваки ощущали сплоченность собравшейся перед ними группы, возбужденной церемонией и даже уверенной в будущем.
- Вы знаете, они держатся очень замкнуто, - шептала на ухо соседу какая-то мещанка.
- Остров, - заметил тот, - поневоле сплачивает всех. Возьмите, к примеру, Оркады! Я там провел отпуск…
- Хотите верьте, хотите нет, - продолжала мещанка, - какая-то местная девчонка встречается с одним из этих парней. Ее родители не говорят ни слова. А родители парня, видите ли, нос воротят.
Но, отгородившись ото всех радостью, не обращая внимания на перешептывания и смутные чувства, где смешались любопытство, сочувствие их несчастью, лавочные интересы, охранительные традиции, смягченные недоверием к удаче, страхом перед чужаками и раздражением при мысли, что этот же страх разделяют тристанцы, жители Кэлшот-Кэмпа, улыбающиеся, но решительные, вошли в "Банкетный зал", который на день стал избранным местом с правом своего рода экстерриториальности. Того, что, за редкими исключениями, беглецы были теперь одеты, обуты и носили галстуки, как все англичане, вовсе никто не заметил. То, что почетным гостем среди них был пастор из Фоули, а не отец Клемп, назначенный в другое место, так же как и, судя по сообщениям газеты, был назначен на остров Морис Дон Айли, кавалер ордена Британской империи, бывший администратор Тристана, это тоже почти не было замечено ни местными жителями, ни тристанцами.
После обеда, песен, поздравлений Уолтера, сообщения о преподнесенном Национальным фондом свадебном подарке - двух туристских фургонах, домиках на колесах, символику которых никто из тристанцев не мог разгадать, - было все-таки сделано хорошее фото традиционного хоровода вокруг новобрачных…
* * *
Вспоминать это время своей жизни они будут недружелюбно. Симон позднее сказал так:
- Скверные месяцы! Мы еще держались все вместе. Но надолго ли? Во имя чего? Официально Тристана больше не существовало. У нас уже не было ни пастора, ни администратора, ни ответственных лиц. Агнесса уехала к дочери и зятю в Суонси. Трое мужчин ушли в море на грузовом судне, двое других работали у садовода, одну семью взял на работу Королевский ветеринарный колледж, пятеро парней на стажировке, другие готовились к переходу в центр переподготовки… Мы чувствовали, что все разваливается. Мы не понимали, как, а другие даже почему, надо противиться неизбежному. Наша группа, которая была естественной - ее сплоченность охраняли берега острова, - превращалась теперь в искусственную группу, охраняемую оградой и страхом раствориться среди вас… Резервацией она стала, вот чем! - прибавит он даже.
* * *
И каждый, сам того не желая, без устали убеждает в этом себя и своих хозяев.
Вот целый полк биологов, врачей, социологов, которые захватывают диспансер, устанавливают в нем батарею бесчисленных приборов для обмеров или анализов, вызывают то одного, то другого тристанца, засыпая вопросами и доводя их до изнеможения тестами.
Некоторые тристанцы отказываются отвечать. Большинство на это не осмеливается. Результаты послужат лишь материалом для заключений специалистов. Однако отдельные газеты, основываясь на слухах, делают свои выводы. Одна из них, раздобыв где-то данные о показателе интеллектуального уровня, объявляет его "скорее низким", тогда как другая считает его "ложным по причине бесплодности всякого сравнения наших показателей и показателей представителей замкнутой группы, которая озабочена сохранением ценностей ручного труда".
А оскорбленные пациенты не скупились приводить факты такого рода: "Мы же хорошо знаем, что сделаны из другого теста". Интерес, проявленный к ним учеными, только закрепил у тристанцев чувство обособленности.
* * *
На работе - то же самое дело, усугубляемое тем особым видом уважения, с каким относятся к ним.
Директор "Мэрии индженер лимитед" принял только шестерых тристанцев. Он пришел в бюро по найму, чтобы взять еще четверых, но за самую низкую плату.
- Они славные люди, - объяснил он. - Добросовестные, но медлительные.
- И вы хотите нанять еще? - удивилась миссис Гринвуд.
- Шесть или десять примерно одно и то же, - признался директор. - Они никак не могут доделать работу.
Но если их "добросовестность" имеет свои преимущества, то есть у нее и свои недостатки. Бэтист, по мнению хозяина гаража, слишком "вылизывает" машины.
- У тебя всего пятнадцать машин, черт возьми! Вымой их сегодня к вечеру.
- Надо мыть как следует, - возражает Бэтист. - Если хочешь, чтобы машины были чистыми…
- Не вылизывай их до блеска, - говорит хозяин. - Клиент ждать не любит, а мне нужны свободные места.
- Я останусь после работы, - спокойно отвечает Бэтист.
Патрон пожимает плечами и, насвистывая, уходит. Но наутро к Неду цепляются механики:
- Болван! Ты нам портишь заработки.
Всегда они так работают, люди из "лагеря". Невозможно убедить Дору, швею в ателье готового платья, что достаточно четырех стежков, чтобы закрепить пуговицы, потому что все равно "покупательницы их всегда перешивают". Бесполезно учить Дженни, разливающую пиво, "технике" недолива при помощи густой пены. Можно не рассчитывать на Лу, продавщицу в мясной секции супермаркета, чтобы отложить кусок филе, облюбованный мясником, который спишет его за счет ее неопытности. Преданность интересам фирмы, поклон богатому покупателю, несправедливость, мелкие кражи в пользу начальника отдела - к чему ей все это нужно? На всех раздачах Уолтер всегда оказывается последним, а иначе ему пришлось бы краснеть за свой мандат, сразу бы опротестованный. Они совсем непрактичны, эти тристанцы. Несговорчивые и даже не осознающие этого. Какие-то аутсайдеры. Поэтому так трудно повысить их в должности. Симон, работающий ремонтником у Сомса, который торгует подержанными лодками - от яхт до шлюпок, - был назначен старшим по продаже; он лучше всех знал дело, умел все отлично объяснить. Но первому же покупателю этот "идиот" без обиняков объявил:
- Смело берите эту лодку, мистер. Я сам починил корму, которую пробил на регате пятиметровый форштевень.
Только Уолтер и Нед работают старшими мастерами: первый на кондитерской фабрике, второй - на нефтеперегонном заводе. Они пользуются авторитетом, но не в его обычной форме - гнуть спину перед высшими и быть строгим с низшими. Начальству совсем не нравится, что они жалуются на темпы работы, а рабочим еще меньше нравится, что они требуют исполнения указаний.
* * *
Мнение, сложившееся о тристанцах на работе, совпадает с мнением местных жителей. Люди не могут на другой день после своего благородного порыва не удивиться ему. Появляются следующего рода статейки: "Великолепные усилия, предпринятые нами ради 300 человек, не должны заставлять нас забывать, что в этой стране существуют миллионы несчастных". Ползут всякие смутные толки: о цене, заплаченной за эту благотворительность, о ее цели; последняя кажется несоизмеримой с первой. Об истинной личности среднего беженца: "В сущности, мой дорогой, это просто отсталый тип, выбитый из колеи своим несчастьем". В ответ - едва слышный ропот одобрения из глубины пивной! Однако лучше всех впитывают подобные разговоры уши тех, кого они задевают.
И тристанцы на все тоже реагируют по-своему.
Тристанцы, конечно, всегда спокойны, скромны, вежливы, от них все время слышишь "спасибо", и только в глазах, которые они опускают, чтобы никого не обидеть даже взглядом, таится разочарование. Чутьем они поняли, что нет ничего более оскорбительного, нежели ощущать на себе осуждающий взгляд того, кому ты обязан. Ни разу они не выскажут затаенных чувств: "Так, значит, вы лучше меня, а я хуже вас? В каком-то смысле это правильно. Но если я вам признаюсь, что для меня "иметь больше" не значит "жить лучше", что я не хочу жить, как вы, - держать нос по ветру, иметь ненасытную утробу и загребущие руки… - представьте себе, мистер, по-моему, все будет наоборот". Не льстя, не умея лгать, никогда не ссорясь, тристанцы молчат. Но, оставаясь в своем кругу или среди друзей, они смущаются меньше. Неспособные быть жестокими, они могут становиться язвительными и, в дерзкой наивности, даже проницательными…
Сьюзен ставит на стол тарелку с рыбой и склоняется к мужу:
- Скажи, сколько лангустов ты мог наловить за неделю?
- По-разному, - отвечает Бэтист. - В хорошую погоду штук по пятьдесят, пожалуй.
- И за все получал два фунта… Так вот! В Фоули два фунта стоит один лангуст. Видишь, как дорога перевозка!
* * *
Рут, сначала устроившаяся мойщицей посуды в ресторан (там она не выдержала, ей нечем было дышать), а теперь продавщицей в бакалейную лавку, вручает матери свою первую получку, из которой себе кг взяла ни пенни.
- Здесь-то выдержишь? - спрашивает Уинни.
- Нет, - отвечает Руг, - уж слишком они рукастые. Руки хозяина лезут ко мне под корсаж, а его сынка - в кассу… Сегодня утром был большой скандал - пропало пять фунтов. Хозяин пересчитал кассу и сказал: "Все точно!" Тогда хозяйка закричала: "Нет, я знаю, что эти пять фунтов были в кассе. Я нашла их на полу после ухода покупательницы".
* * *
Профессор Холенстоун суетится, отчаивается, грубит своим пациентам, которые никогда не являются в назначенный час. В конце концов он набрасывается на Уолтера с упреками, умоляя его вмешаться:
- У меня осталась всего неделя, чтобы закончить доклад.
- Почему неделя? - невозмутимо спрашивает Уолтер. - То, что вы хотите узнать, наука никогда не знала, а до конца света еще далеко. Здесь все мчатся куда-то! А у нас торопливым говорят: "Представь, что отец сделал бы тебя на пять лет позже… ты бы был помоложе!"
* * *
Приглашенные к Смитам, чья дочь (одно объясняет другое) служит помощницей в лагере, провести вечер, Раганы смотрят по телевизору пьесу. Теперь, как известно, "переходный возраст" - это сорок лет. Героиня, бывшая красавица, подводит глаза, поправляет искусственные волосы, вытягивает шею, чтобы не были видны морщины и, охваченная столь современным отвращением к себе, восклицает, глядя на свою внучку: "Это вызов мне! Я не перенесу этого - вновь обрести в ней свое лицо…"
- Да замолчи ты, дура! - кричит Олив.
Затем следует сбивчивое обсуждение, где миссис Смит, неутомимая читательница женских журналов, которая против каждой крохотной морщинки борется с помощью двух десятков кремов, признается, что ее взволновала драма этой дамы. Олив замечает, что старый конь борозды не портит. Этот образ повергает всех в дрожь. Но Олив, поддержанная дочерью хозяйки Фило, не унимается…
- Смехота! Здесь все только и делают, что бранят молодежь, а сами хотят оставаться молодыми, хотя их время уже прошло. Неудивительно, что настоящая молодежь артачится! Ведь их единственное преимущество - это смазливые мордашки. Неудивительно также, что мнимые молодые люди отчаиваются! Они терзаются тем, что у них портится кожа.
Миссис Смит остается мрачной, но Олив кажется, что она нашла для нее утешение:
- Вы только представьте, что нам удалось бы сохраняться хорошенькими до последнего вздоха… Если бы все были красивыми, то никто бы этого не замечал, и подумайте только, разве мякиш сохраняется в старых корках?
* * *
Каждое воскресенье на молу, громко и размеренно шелестя шинами с белыми ободками, не спеша, "прогулочным шагом", катят сотни битком набитых автомобилей, к стеклам которых прилепились носы пассажиров; в этом потоке движется странная колымага, чьи рычаги вовсю накручивает руками сидящий в ней калека. Идущий размашистым шагом Сэмуэль, показывая на него Еве, замечает:
- Смотри! Вот единственный, у кого здесь парализованы только ноги.
* * *
Все тристанцы согласны с тем, что подъемный кран, мостовой кран, бульдозер - это машины, использовать которые сильный мужчина может, не краснея от стыда. Но лифт большого дома неизменно вызывает насмешки:
- Ну, теперь отвинчивай ноги!
В автобус садятся тогда, когда надо по меньшей мере проехать остановки три. В дождь, град или ветер все ходят в Фоули пешком. Родилось даже выражение, обозначающее бессилие:
- Бедняга! Садится в автобус из-за билета!